Папа ещё сильнее оттянул воротник. — Мы будем наверху, — сказал он. — В твоей комнате. — В моей… — Всё-таки удар под дых. И заодно в живот. — А я… на диване? Тут? Где всё открыто? — Нет. У тебя будет комната. — Мама подошла к окнам и раздвинула жалюзи. Окна выходили на застеклённое заднее крыльцо. — Что? Нет! — выкрикнул Вар. — Это крыльцо! У него же нет стен! — Это была правда, если под стенами понимать что-то, к чему можно прислониться. Что-то, на что можно повесить постер. И что не просвечивается. А здесь были сплошные окна: стекло со стороны гостиной, матовый пластик с остальных трёх сторон. — Комнат без стен не бывает! Мама скрестила руки на груди. — Не беспокойся, я всё продумала. Здесь достаточно места для твоей кровати и письменного стола. — Нету стен! — простонал он. — Это не насовсем, Вар, — сказала мама уже мягче. — И мы повесим занавески. — Спортсмены тренируются в суровых условиях, — жалобно добавил папа. — И становятся сильнее. — Мы понимаем, что у тебя было трудное лето, — сказала мама. — Но не забывай, мы обещали подарить тебе что-нибудь хорошее, когда всё это кончится. И родители ретировались — одновременно, словно у них сработал секретный таймер. Вар остался один, с запоздалым ужасом понимая, что мог спорить часами и все аргументы были бы в его пользу — но ни один из них не сработал бы. Он лишился своей комнаты и даже не получил взамен брата или сестру! Он толкнул дверь на заднее крыльцо, чтобы посмотреть, насколько кошмарная жизнь ему предстоит. Даже сейчас, в девять вечера, всё, включая углы, залито солнечным светом. Вар поднял голову. Сквозь матовый пластик двор как будто лениво дымился. Сарай темнел как угольное пятно. Он вгляделся получше. В этом сарае, который через пару недель будет уже их собственным, было всего одно крошечное окошко. Вполне себе личное пространство. И там есть дверь. На дверь можно повесить замок. В награду за трудное лето родители пообещали ему подарок? Ну что ж, теперь Вар знал, что он хочет. 61 На следующий день Вар лежал с камерой под королевскими пальмами и снимал двух ястребов, паривших в вышине над головой. В третьем классе весь год, стоило выйти на переменку, как кто-нибудь спрашивал тебя, какую суперспособность ты бы выбрал: уметь летать — или быть невидимкой. «Быть невидимкой», — всякий раз говорил Вар. «О, круто, — всякий раз отвечали ему. — Сможешь за всеми шпионить». И всякий раз это его поражало. Да нет, он никогда не хотел ни за кем шпионить. Он просто считал, что иногда бывает неплохо побыть одному. Чтобы все тебя оставили в покое. Он вспомнил о крыльце, куда его хотят переселить. Где невозможно побыть одному. Вар положил камеру и перекатился на бок. Джолин поправляла головки очередным пересаженным одуванчикам. Дорожка перед входом теперь была с двух сторон обрамлена цветами — яркие пятнышки, как золотые монетки. — Что выбираешь, летать или быть невидимкой? — спросил её Вар. Джолин села поудобнее и отложила совок. Вот это ему в ней нравилось — она всегда думала, прежде чем отвечать. — Летать, — объявила она своё решение через минуту и снова занялась пересадкой одуванчиков. Вар поднялся и пересел к ней. — Они как подсолнухи, только уменьшенные. И это напомнило ему кое-что, о чём он давно хотел рассказать Джолин. Кое-что, от чего она точно рассмеётся, как тогда с миссис Ставрос. — В тот день в «Гроте». Ты не видела, а это было жутко смешно. Одна тётенька спала прямо там, на диванчике, представляешь? А волосы у неё ярко-жёлтые — получался как бы такой идеальный жёлтый круг, — но в серединке чёрные. Про себя я её назвал Подсолнух. А? Скажи? Но Джолин не рассмеялась. Она выпрямилась, сплела пальцы на груди и отвернулась, глядя на «Грот». Вар сделал вторую попытку: — Или как нимб. Золотой нимб, подгоревший в серединке. Джолин не шелохнулась. Вар выложил последний козырь: — И кажется, она была пьяная. Джолин встала. Стиснула кулаки и пошла прочь. А Вар почувствовал, что его желание наконец исполнилось — он стал невидимкой. Оказалось, что это не так уж и здорово. 62 Каждый день, после того как Эшли уезжала, Вар и Джолин прыгали в ров. Они плавали в глубокой его части и устраивали догонялки в мелкой. Эй, комариные яйца, даже не надейтесь вылупиться! В воде Вар всегда старался помнить о перерождении и быть к нему готовым — на случай, если это такая штука, которая нападает на человека внезапно и застаёт врасплох. И, конечно, при этом он следил, чтобы лицо его оставалось равнодушным. Вода была прохладная, но в середине дня — в середине лета, в середине Флориды — припекало будь здоров, несмотря на солнцезащитный крем, защитный фактор восемьдесят, гипоаллергенный, наносить каждые четыре часа. Из дома, из корзины с бельём, Вар умыкнул простыню и, порывшись в рисовательной кладовке, сделал баннер, чтобы растянуть его над водой за церковью. — Что это в середине? — спросила Джолин. — Это герб. Из него понятно, кто ты такой. Мой герб — кинокамера. — А это что? — Джолин ткнула пальцем в другой рисунок, крошечный, в углу. Вар надеялся, что она его не заметит. — Ящерица, — признался он. — Это тоже я. На следующий день Джолин тоже притащила простыню. — А я вот кто. Её рисунок гораздо больше походил на настоящий герб. В качестве оружия на нём красовались совок и грабли, и всё это пламенело и сверкало — она извела целую банку блёсток. Вар показал на крошечный рисунок в углу. — Это папайя, — ответила Джолин. — Это тоже я. И ведь верно, подумал Вар. Встопорщенная и храбрая. Велика-Важность сказала тогда, что он слишком многого не знает о Джолин. И что спросить никогда не помешает. Когда, после того как они натянули баннеры, внезапно полил дождь, Вар решил, что «Под-Столом» будет в самый раз. — Ну и… ну и как получилось, что ты живёшь с тётей? — спросил он, когда зажёг последнюю свечу. Глаза у Джолин сузились. Вар уже практически видел в бойницах наконечники стрел, но не стал прикрываться щитом.