— Ну и что? Расплющенная детская площадка — твой сад. А разрушенная церковь — мой замок. — Эта новая самоуверенность немного пугала его самого; но, пожалуй, она ему нравилась. — Седьмой круг! — приплыл из-за забора голос Кайла. Вар дёрнулся. Эх, мало времени осталось. — Ну да, ну да. — Девочка ухмыльнулась. — Замок. Для грешников. — Бред несёшь, — снова бросил он через плечо и направился по руинам к главному крыльцу. 8 — Никакой не бред. Она что, потащилась за ним? Ну ничего себе. Догнала, вскинула острый подбородок. И ухватила за руку. За руку. Его. Вар так ошалел, что даже не сопротивлялся, когда она потянула его за собой куда-то вглубь развалин. Они остановились перед большим резервуаром, высотой почти в рост Вара и длиной в два. Снаружи резервуар был облицован искусственным камнем. Вар залез бы на бортик и заглянул внутрь, но девочка продолжала держать его за руку. Вар, конечно, не хотел, чтобы она его держала, но и выдернуть руку почему-то казалось ему сейчас неправильным. И он выбрал компромиссный вариант: встал на цыпочки и заглянул сверху. Там всё было завалено мусором, но сквозь него просвечивала внутренняя поверхность — бирюзовая и гладкая как стекло. Девочка отпустила его руку и похлопала ладонью по каменной облицовке. — Знаешь, что это? Купель, ванна для грешников. Грешники аж в очередь выстраиваются, просят-умоляют: ой, пожалуйста-пожалуйста, пускай священник окунёт нас в святую воду, а то мы ужасно страдаем оттого, какие мы стали нехорошие! Священник их окунает, прямо в одежде, потом вылавливает, и — о-па! Они заново родились. Все из себя посветлевшие, как монетка после кока-колы. — Угу, — сказал Вар. Его рука в том месте, где девочка её держала, была ещё тёплая. Ему даже казалось: может, она немного светится. — Волшебная ванна. — Не-а. Не волшебная. Потому что недели не проходит — а они уже вернулись обратно в «Грот», и пропивают последние деньги, и за квартиру нечем платить, а дома бьют детей — короче, то же самое, что было до купели. Вар украдкой взглянул на свою руку. Она не светилась, но немножко гудела — может, светилась изнутри? Он сунул её в карман, чтобы сохранить ощущение. — А ты откуда всё это знаешь? — Моя тётя ходила сюда каждое воскресенье, пока они не гикнулись. — Пока не… что? — Ну, пока у церковников не кончились деньги. Они перестали за всё платить, ещё в январе. И банк их отсюда вышвырнул. — Ладно, с церковниками понятно. А здание-то зачем было рушить? — Уолтер говорит, это чтобы тут не завёлся наркоманский притон. Или ещё чей-нибудь. — Что за Уолтер? Девочка повела плечом в сторону бара «Грот». — Бармен. — Ты, что ли, в бар ходишь?! — Конечно, не надо было так изумляться, но вопрос вылетел сам собой, Вар не успел прикусить язык. Девочка обхватила голову руками и выразительно застонала. Вар, сгорая от стыда, поспешил сменить тему. — Ладно. Зато в этих развалинах наверняка осталась куча всяких ценностей. — Не-а. Ещё до того, как рабочие приехали сносить, люди из церкви сами забрали всё, что у них тут оставалось. — А это ты откуда знаешь? — Видела. Они же снимали крест, подгоняли пикап, грузили. Такое трудно не заметить. — Десятый круг! Вар вскинул голову. Оказывается, он ещё три круга пропустил, осталось два. Девочка, проследив за его взглядом, кивнула. — Пора, да? — Голос у неё был довольный. — Ну я пошёл. Когда он проходил мимо девочки, случилось странное. Вар отразился в её зеркальных очках. И какой же он был жалкий — тот, кто смотрел на него из двух этих зеркал. Ты, что ли, в бар ходишь? Позорище. 9 Ага, обе машины стоят перед домом: мамина и рядом папин пикап. Хорошо. Значит, сейчас он скажет всё, что нужно, сразу обоим родителям — и баста. Выше голову, шире грудь, смело вперёд. — Я попробовал. Это было ужасно. Ни за что больше туда не пойду, — ещё раз прорепетировал он, стоя на крыльце. Прямо перед ним ящерка выскочила на последний солнечный пятачок и принялась быстро-быстро отжиматься от нагретого бетона, словно приветствуя его уверенное заявление. Не то чтобы Вар так уж любил ящериц с этими их вакуумными присосками, но с точки зрения термодинамики ящерицы — это, конечно, нечто. Они обожают греться на солнце, но если что, обойдутся и без него. Могут жить с горячей кровью, а могут с холодной. — Всё. Больше я туда ни ногой, — повторил он для ящерки. И, отперев дверь, вошёл в дом. Из-за закрытой двери родительской спальни доносились приглушённые голоса. У них дома всё за закрытыми дверями, это у родителей такой метод воспитания. Когда он был маленький — ладно, пусть; но теперь ему всё чаще хотелось, чтобы родители просто говорили ему всё как есть. Он подошёл к родительской двери, собрался постучать. Глянул на свои костяшки — и вдруг вспомнил: девочка держала его за руку. Нет, не совсем так, не держала. Она только ухватила его за руку. И вдобавок ужасно на него злилась. Был бы у него ошейник с поводком, она бы, наверное, ухватила его за этот поводок, вместо руки. За дверью опять послышались голоса. — …притом совершенно антисоциальный, — услышал он. — Нет, ты представляешь, он обещал мне заплатить! Это чтобы я разрешила ему не ходить в лагерь. Вар опустил руку. И стал слушать дальше. — …и это сейчас, когда моя мама в больнице… ну почему? Господи, был бы у нас нормальный ребёнок, а? Вар попятился. Лицо его горело; но то, что находилось всегда у него в груди, — душа? — сжалось от холода. Как сердце ящерки, лишённой солнца. Он медленно побрёл по коридору. В кухне он сел за стол и открыл какую-то игру на компьютере. Как сделал бы любой нормальный ребёнок. Наконец появились родители. — Что с твоим коленом? — Папины брови тревожно вскинулись. — Ничего. Всё в порядке. — Вар встал и откашлялся. — Ты кашляешь? — спросил папа. — Нет. Короче, насчёт лагеря. Мама выдвинула ящик стола и порылась в аптечке. Достала леденец от кашля — мёд с лимоном форте — и начала разворачивать. — Мам, мне одиннадцать с половиной. — Вар со стоном оттолкнул леденец и ещё раз прочистил горло. — Я попробовал. Это было…