Вот могу поклясться, и здесь торчат уши господина Каменцева! – Но на похоронах вы не были, – кивнула я. – Там вообще немного было народу. – Ты просто не видела, – он снова улыбнулся. – Я в стороне стоял. Подойти не решился, довольно вам обеим было потрясений на этот день. – А общие знакомые – это кто? – спросила я всё-таки. – Да неважно, – махнул рукой господин Голубев. Ну убейте, не могу я его называть отцом! Не идёт на язык это слово. Ужасно хотелось встать, попрощаться и уйти, но ещё вопрос я должна была задать. – Я хотела попросить вас рассказать мне о некоторых вещах. – Ну-у, давай попробую. Если мне что-то известно… – Для начала о семейных способностях, бабушка ведь ими владела, но не пользовалась, так? Он поперхнулся. – О чём? Прости, девочка, но тут я тебе помочь ничем не могу. Просто даже не понимаю, что ты имеешь в виду. – Понятно, – я кивнула. – Ну, тогда ладно, спрашивать обо всём остальном в этом случае смысла не имеет. Спасибо, что согласились встретиться и прошу извинить за потраченное время. Всего хорошего. Встала, положила на столик пятисотку и придавила солонкой. – Постой, Таня! – он схватил меня за рукав, и я с трудом удержалась от того, чтобы стряхнуть эту чужую руку. – Мы же даже не поговорили! – В другой раз, хорошо? Я… мне нужно подумать. Пуховик я натягивала уже на ходу. Вылетела за дверь и побежала по Садовому куда-то в сторону Сухаревки, поскальзываясь и шмыгая носом, больше всего боясь, что он меня догонит и придётся снова разговаривать. Плюхнулась на деревянную скамейку и потянула из кармана носовой платок. Впрочем, через пять минут глаза и нос высохли. Я достала телефон и перенесла в «чёрный список» тот номер, по которому вчера звонила Константину Васильевичу Голубеву, после чего сказала сама себе: «Будем считать это попыткой с негодными средствами. В конце концов, я дожила до тридцати лет без отца, как-нибудь и дальше перебьюсь. Правда, я и без загадочных семейных умений как-то жила, тоже можно было бы обойтись. Но эту яму я ещё пока не раскопала до самого дна! Остались недочитанные страницы в бабушкином дневнике, остался архив в Бежицах… Если я сумела на полузаброшенном кладбище найти могилу прадеда, значит, и сведения сумею отыскать». По дороге я зашла в пару магазинов и возвращалась нагруженная, словно верблюд, даже дверь квартиры не сразу смогла отпереть. Выгрузила покупки на стол, окинула взглядом: ну, если я завтра уеду, то маме должно хватить до праздников. Уеду? Да, пора. Пора возвращаться домой. То есть, в Бежицы. План мой – что делать в Москве – выполнен почти полностью, остался единственный пункт: до Нового года десять дней, надо закончить с подарками. У меня запасено кое-что: кашемировый жакет для Розалии, набор стаканов для виски – Стасу, мелкие подарки некоторым сослуживцам… Но всё равно, ещё нет ничего для мамы и для её Сергея, для двух наиболее близких коллег, почти подруг. И ещё вопрос, покупать ли подарок для Михаила Николаевича? Вернётся ли он в Бежицы к Новому году? И вообще – захочу ли я что-то ему дарить? Никак не получалось сосредоточиться на списке, мысли всё время возвращались к ненужной, неудачной, неловкой встрече с человеком, который был моим отцом. Ладно, раз голова не работает, надо занять руки. И я занялась пирогами, вспоминая Розалию и наш с ней дом, где пахнет выпечкой, яблоками, корицей… Вот вернусь – будет ещё и ёлкой пахнуть! Мама пришла вместе с Сергеем Валерьевичем. Пирогам и вообще готовому ужину они оба очень обрадовались, мама меня даже обняла и расцеловала, что в нашей семье не было принято. Вообще тактильные контакты, а в особенности такие, ласковые. И опять я не знаю, почему, неужели так бабушка завела? С неё бы сталось, Александра Михайловна была сдержанной. Или бесчувственной? Ох, судя по дневникам, по тому, как она выгнала из дому сына, второе вернее… Я так глубоко задумалась, что совершенно не слушала, о чём говорят мои сотрапезники. Мои мысли вертелись вокруг бабушки, потом переключились на отца, а потом вдруг перед мысленным взором возникла неожиданная картинка: мама в белом платье и её Сергей в отличном костюме обмениваются кольцами. Кольцами? Что? Тут слух включился: ага, они и в самом деле говорили о тем, что собираются подать заявление в ЗАГС. Так, потом это всё надо будет обдумать, а пока быстро изобразить радость и полнейшее одобрение. Только бы не спугнуть! – Отлично! – сказала я и вскочила. – По-моему, это надо отметить, как вы на это смотрите? – Ну-у… – протянула мама. – Я тоже так считаю, – усмехнулся мой будущий отчим. – И даже подготовился. Он вышел из кухни и тут же вернулся с бутылкой игристого. Мельком я глянула на этикетку – просекко, брют. Отлично, ставим плюсик, сладкое игристое я не люблю. Роскошные бабушкины бокалы для шампанского, привезённые ею из Венеции, пришлось протирать: даже за стеклом они запылились. И неудивительно, последний раз ими пользовались на бабушкин день рождения, полгода назад… Неужели уже полгода прошло? Или всего полгода? Когда припозднившийся гость ушёл, я поинтересовалась у мамы: – Скажи, пожалуйста, а вы с моим отцом развелись? – Конечно! – вздёрнула она брови. – Не так давно, девять лет назад. Ты тогда как раз была в свадебном путешествии. С трудом я удержалась от того, чтобы поморщиться. Свадебное путешествие, прямо скажем, не задалось – мой новоиспечённый муж решил кутить и взял двухнедельный круиз по Средиземному морю. В первый же день выяснилось, что на корабле меня укачивает просто зверски, так что половину путешествия я спала, а всё остальное время щедро делилась с рыбами завтраками, обедами и ужинами… Так, я отвлеклась. – Мамочка, дорогая, а тебе не кажется, что можно было и со мной поделиться информацией? – А зачем? – она пожала плечами. – Ты ни разу в жизни не поинтересовалась, даже слова такого не произносила, «папа». Мне лично было совершенно всё равно, мы к этому моменту шестнадцать лет прожили врозь, даже встречались за эти годы раза три или четыре. И снова вдруг передо мной возникла картинка: тот самый Константин Голубев, который сидел передо мной сегодня в кафе, только гораздо моложе. Почти нет седины, только чуть-чуть на висках, яркие глаза, хорошая улыбка… Ох, мамочка, насчёт «всё равно» – это ты лукавишь, безразличен он тебе стал только сейчас, после появление в твоей биографии Сергея. Но что за странная у меня реакция на слова? Никогда в жизни я не была визуалом, для меня текст и звук важнее картинки! Мама же продолжала говорить: – Единственный человек, который переживал – это была Александра Михайловна. Она, конечно, этого не показывала, но несколько раз я слышала, как она плачет в своей спальне. Плачет? Бабушка? А бронзовый Пушкин на площади по ночам не рыдает? Или это я такая равнодушная, что ничего не понимала в своих близких, и даже разобраться не пыталась? Снова образ: бабушка. Гордо поднятый подбородок, гладко убранные волосы, покрасневшие веки. Вот тут-то до меня и дошло. Да это же мамины мысли! Это она визуал, а не я! Она представляет себе картинку, а я её читаю. Странная способность… Способность? Семейное наследие? Что-то вроде ментальной магии? Ух ты! * * * Мне оставалось в Москве одно-единственное дело, и можно ехать домой. Ой, вру: два дела. Во-первых, рассказать Анастасии Леонидовне о встрече с отцом. Во-вторых, переговорить с тем самым коллекционером, который так интересовался доставшимися от бабушки раритетами. Это теперь я знаю, что балалайка работы мастера Налимова – непонятный пока ключ к наследству деда, и как же хорошо, что я не продала тогда её и учебник! Вот уверена почти на все сто: «Самоучитель» тоже имеет отношение к этой запутанной и загадочной истории. Ну, ничего, вернётся в Бежицы господин Каменцев, мало ему не покажется. Не выпущу, пока всё не расскажет! С коллекционером вышел облом. Его представитель, тот самый лощёный джентльмен с «Ролексом» на запястье, сообщил, что Марк Михайлович в отъезде и вернётся только в середине января. Судя по искреннему сожалению, прозвучавшему в его завораживающем голосе, это было правдой. Ну и ладно. Вполне возможно, что к середине января что-то ещё выяснится, я же никуда не спешу? А бывшая моя директриса, выслушав мой рассказ, только головой покачала. – Ах, Таточка, ты опять поспешила! Такие давно оборванные связи нелегко восстановить, но ведь, судя по его словам, отец тобою интересовался всё это время? – По каким это его словам? – спросила я сварливо. – «Общие знакомые», да? – Угу… Я подумала, что это мог быть тот самый сосед, Михаил Николаевич. Ну, про которого вы узнавали, который консультировал по антиквариату. – Вполне возможно, – она энергично кивнула. – А ещё… ну-ка вспомни, как был одет твой отец и как он выглядел? – Одет… – я нахмурилась, припоминая. – Ну, то, что в журналах называется «сельский стиль», по-моему. Твидовый пиджак, тонкий джемпер, джинсы. Хорошие, дорогие. Часы… золотые, по-моему, но очень неброские. Я не разглядывала, было неловко. Анастасия Леонидовна вздохнула. – И выглядел ли он на свой возраст? – Не знаю. Ну правда, понятия не имею! Лет на пятьдесят он выглядел или чуть старше. Гладко выбрит, морщин почти нет, волосы такие… соль с перцем. Стрижка хорошая. – А теперь подумай головой: он директор небольшой типографии в подмосковном городке. Кое-что на этом можно заработать, но не слишком много. Чтобы ты знала, этот самый «сельский стиль» обходится дороже роскошного костюма от какого-нибудь Бриони, да и купить всё это даже в Москве непросто, тем более – в Балашихе. – И что? – И ещё господин Голубев хорошо знаком с Михаилом Николаевичем Каменцевым, известным консультантом в области антиквариата. – И что? – всё ещё не понимала я.