— Вы знали, что Цезарь страдает серьезным психическим расстройством? — Господь выбирает краеугольные камни, не спрашивая у тебя разрешения, — проговорила бабушка и плюнула в сторону психолога. — Думаю, ей нужен перерыв, — вмешалась медсестра. — Цезарю случалось упоминать о Мартине Нордстрёме? — спросил Йона. — Не произноси это имя. — Бабушка дернула ремни, удерживавшие ее руки. — Почему? — Это он все подстроил? — громко спросила старуха. — Он пытается все разрушить? Старуха рванулась с такой силой, что заскрипели колеса кресла-каталки. — Почему вы так говорите? — Потому что он всегда ненавидел и преследовал моего сына! — закричала бабушка. — Потому что он завистливая сволочь… Бабушка зарычала, и ей удалось дернуть руку к себе. Из рассеченной кожи заструилась кровь. Медсестра быстро набрала шприц и закрепила иглу. Тяжело дыша, бабушка с каким-то собачьим ворчанием пососала окровавленную ладонь с тыльной стороны и попыталась расстегнуть ремень на другом подлокотнике. — Цезарь? — срывающимся голосом кричала она. — Цезарь! Эпилог Валерия с Йоной сидели друг напротив друга в кухоньке Валерии и ели рубленые котлеты и вареную картошку со сливочным соусом, маринованными огурцами и брусничным вареньем. В старой чугунной печке потрескивал огонь, бросая на белые стены дрожащие звездочки света. Йона жил у Валерии с тех пор, как она вернулась из Бразилии. Все было как всегда, только на дверце холодильника появилась фотография новорожденной девочки. Процесс завершился в понедельник. Бабушку приговорили к заключению в судебно-психиатрической клинике с правом выхода за пределы стационара по решению суда. Ее поместили в Сетер, блок номер тридцать. Слепая женщина вела себя агрессивно, и ее изолировали от других пациентов, уложив в прикрученную к полу кровать с ремнями. Когда старуха не спала, то громко требовала от Цезаря, чтобы он выпустил ее из подвала. За ужином Йона рассказывал Валерии о деле, которым занимался, пока ее не было. Он описал все, от первого известного полиции убийства до гибели Цезаря в карьере, и рассказал, как странные элементы предварительного расследования наконец сложились воедино. — Невероятно, — прошептала Валерия, когда Йона наконец замолчал. — Он был одновременно и виновен, и нет. — Да, это и есть ответ на загадку, как ты ее называешь… все верно, только мне все равно трудно представить себе, как Мартин и Цезарь уживались в одном теле. — Трудно согласиться, что диссоциативное расстройство и множественная личность действительно существуют. — Немного, — согласилась Валерия и улыбнулась, сморщив подбородок. — Цезарь родился дома, никогда нигде не был зарегистрирован. Никто не знал ни о его существовании, ни о том, чем он занимается… Вся его жизнь вращалась вокруг строгого сурового отца и его желания иметь много сыновей, населить мир, — пояснил Йона. — Но мать оказалась не готова, чтобы ее списали со счетов. — Цезарю еще и восьми не исполнилось, когда ему пришлось помогать матери убивать отца и всех остальных… она объяснила Цезарю, что Бог обратил на него свой взор, что ему предстоит взять роль отца на себя. Что двенадцать сыновей родятся от него. — Как ей такая мысль пришла в голову? — Она увидела свидетельство Цезарева избранничества в черепе норки. Решила, что видит изображение своего сына в конфирмационной рубашке… стоящего, как распятый Христос. — Клеймо, — прошептала Валерия. — Просто мороз по коже. — Они крепко держались друг за друга, это верно, иначе быть не может… и обоснование всему этому, конечно, можно найти в Библии, — заключил Йона. Валерия поднялась и подбросила в печку дров, раздула угли, закрыла дверцу и налила воды в кофейник. — Я часто думаю, что в патриархальных религиях для женщин нет ничего хорошего. — Согласен. — Но чтобы Бог избрал тебя серийным убийцей — это все же совсем не то. — Валерия снова села. Йона стал рассказывать дальше: о первой пленнице матери и сына, о ее беременности и самоубийстве. О том, как Цезарь был пациентом сетерского стационара. Он изложил идею Густава Шееле о том, что личность Цезаря разделилась на две, чтобы дать приют маленькому мальчику, привязанному к сводным братьям. Ребенку, который помогал убивать их. Один молодой человек знал, что нельзя запирать женщин в подвалах. Второй считал, что это в порядке вещей. Не в меру возвышенное представление Цезаря о себе как о родоначальнике было его способом избежать боли, которую причиняли ему его невыносимые травмы. Но этому душевному маневру постоянно угрожал Мартин, который вел счастливую жизнь с Памелой и падчерицей Алисой. — Цезарь возненавидел Мартина. — Потому что Мартин был его противоположностью. Хороший, добрый современный человек, — сказала Валерия. — И Густав Шееле позаботился о том, чтобы в государственных реестрах оказался Мартин. Чтобы у его пациента началась новая жизнь. — Понятно. — Валерия откинулась на спинку стула. — Мы почти уверены, что стационар поджег Цезарь. Он хотел убить своего врача и уничтожить любую связь с Мартином. — Потому что после этого он остался бы единственным, кто знает правду. — Да, он хотел именно этого… но вот что удивительно: Мартин продолжал сражаться… Цезарь вел борьбу сознательно, Мартин — неосознанно; это стало очевидно, когда Цезарь во время рыбалки напал на Алису и передал ее своей матери. Мартин ответил тем, что пробил лед на полынье, не зная, что на самом деле пытается утопить Цезаря. — Но ему это не удалось, — прошептала Валерия. — Мартина спасли, и он впал в параноидальный психоз, его начали подстерегать мертвые братья… Кто знает? Может быть, пребывание в стационаре было его попыткой посадить Цезаря под замок. Йона встал, задев головой лампу, налил кофе в две чашки и поставил их на стол. — Но перехитрить себя невозможно. — Нет, и в этом суть. — Йона сел. — Цезарь устраивал так, чтобы его отпускали из клиники — так он мог жить привычной жизнью. И все могло продолжаться гладко еще много лет, если бы не побег Йенни Линд. Цезарь потерял опору, почувствовал себя оскорбленным, и ему в голову пришла идея об ужасных наказаниях. — Вот почему он пытался втянуть в дело Примуса, — кивнула Валерия и подула на горячий кофе. — Цезарь звонил ему с контрабандного телефона Пророка, это интересная деталь…. Мартин, звоня Примусу, находился в отделении, но не слышал собственного голоса, потому что это был голос Цезаря… эта часть его личности оказалась заблокирована. Мартин услышал только, что Примус отказался быть соучастником убийства. Йона задумался. Йенни за три дня добралась до Стокгольма, попросила в «Севен-Илевен» телефон и договорилась о встрече на детской площадке. — А вне отделения у Мартина и Цезаря, конечно, был один и тот же телефон, — сказала Валерия. — Мартин жил с Памелой, но когда позвонила Йенни, он был Цезарем. Мне кажется, Мартин даже не знал, что побудило его отправиться выгуливать собаку посреди ночи. Но когда он дошел до детской площадки, Цезарь взял верх… И на записях с камер мы видели не парализованного свидетеля, а Цезаря, который с безопасного расстояния убеждается, что отступницу казнили должным образом. — Значит, Цезарь всегда побеждает? — Не совсем… Мартин подсознательно боролся с ним. Он зарисовал увиденное, он, чтобы разоблачить Цезаря, согласился на гипноз. И не Цезарь толкнул Мартина на рельсы метро. Это Мартин пытался убить Цезаря. — Сам того не понимая. — Немного утрируя, можно сказать, что Мартин излечился, когда прицеп балансировал на краю карьера. Он понял, что он и Цезарь — это один и тот же человек, понял, в каких преступлениях он виновен, и подсознательно принял решение принести себя в жертву ради того, чтобы остановить Цезаря. Войдя в номер Саги, Йона сел в одно из двух кресел и посмотрел в огромное окно, на голые скалы и подернутое рябью море. — В воздухе уже пахнет осенью, — заметил он и взглянул на Сагу. Сага, замотанная в серый блестящий плед, сидела с книжкой из библиотеки Норртелье на коленях. Йона стал рассказывать о том, как он распутал свое самое удивительное дело. Сага не задавала вопросов, но было видно, что она слушает, как детали дела отражались одна в другой и как они соединились в цельное решение. Йона объяснил, что Цезарь не знал, что в Сетере его стерилизовали. Но неспособность соответствовать собственному представлению о себе как о патриархе вылилась в потребность контролировать женщин и демонстрировать сексуальную власть.