36 Йоне понадобилось чуть больше часа, чтобы доехать до Капелльшера, откуда он на водном такси переправился к укрепленному городку на северо-восточном берегу Идё. Перед ним блестело, как зеркало, Аландское море. Такси пристало к бетонному причалу, заставив чаек подняться в воздух. Йона добрался до современного строения из просмоленной доски и нажал кнопку домофона. Дверь открылась. У стойки дежурного он предъявил удостоверение и уселся ждать в прохладной приемной. В деревянном доме размещалась особая клиника: здесь проходили реабилитацию высокопоставленные управленцы, политики и военные. Через пять минут одетая в форму женщина пригласила Йону в один из восьми номеров. Сага Бауэр сидела в кресле перед огромным окном. В руке бутылка минеральной воды, взгляд, как всегда, устремлен куда-то за горизонт. — Сага, — позвал Йона, садясь в кресло рядом с ней. В первые месяцы Сага только ходила взад-вперед, как зверь в клетке, и твердила, что хочет умереть. Теперь она больше ничего не говорила. Просто сидела у окна и смотрела на море. Йона регулярно навещал ее. Сначала читал ей, потом начал рассказывать о себе, но первые проблески внимания заметил, когда случайно заговорил об одном расследовании. После этого Йона стал рассказывать Саге обо всех своих расследованиях, излагая те или иные версии. Сага слушала. Когда Йона во время своего последнего посещения упомянул о том, что обнаружил холодное клеймо, она едва заметно улыбнулась. И вот теперь Йона рассказывал ей о Мартине Нордстрёме — человеке, который видел, как убивали Йенни Линд, от начала до конца, да еще с близкого расстояния. О человеке, которого вынудили признаться в убийстве и который, как теперь установила полиция, невиновен. — Его избили у ворот тюрьмы, и он снова попал в психиатрическую клинику, — говорил Йона. — Не знаю, получится ли у меня допросить его… сейчас дело буксует, но я нашел один старый случай, который связан с нашим расследованием… Сага молчала, глядя на воду. Йона положил на стол перед ней две фотографии. С одной смотрела Фанни Хёг — мрачно, полусонно. Йенни Линд глядела прямо на фотографа; девушка словно едва сдерживала смех. — Фанни тоже повесили, как и Йенни, но четырнадцать лет назад. Подробного изображения клейма у нас нет, но ее клеймили холодным тавром, это очевидно. Прядь в темных волосах совершенно белая. Йона рассказал, что девушки были примерно ровесницами, у обеих друзья, но не было пары и что обе много писали и комментировали в соцсетях. — Разное телосложение, разный цвет глаз, у одной волосы светлые, у другой темные. Когда Йенни похитили, все сочли, что выбор преступника пал на нее случайно… но когда я сравниваю ее фотографию с фотографией Фанни, я вижу нечто общее… нос, линия скул, может быть — линия роста волос. Сага лишь теперь перевела взгляд на лежащие на столе фотографии. Йона снова заговорил: — Конечно, мы продолжаем искать. Могли быть и другие убийства, самоубийства и киднеппинг, которые можно связать с тем же преступником. Судя по тому, что нам известно, он не особенно активен — вероятно, еще не превратился в серийного убийцу. Но он следует определенной схеме, у него своя манера действовать… и я знаю: он не остановится. На обратном пути Йона свернул к Римбу, поговорить с коннозаводчицей Еленой Постновой. Узкая аллея вела к парковке, соседствовавшей с изгородью. Арон Бек стоял, привалившись к серебристо-серому «мерседес-бенцу»; когда Йона вылез из машины, Арон оторвался от телефона и поднял глаза. — Марго решила, что я должен приехать извиниться, — сказал он. — Прости, я вел себя как дурак. К сожалению. Надо было, чтобы ты допросил Мартина до того, как я привлек к делу прокурора. Йона надел солнечные очки и взглянул на темно-красную конюшню. По загону бегал черный жеребец, которым правил молодой седок. Пыль от сухой земли вилась между деревьями, окрашивая ноги лошади серым. — Марго говорит: тебе решать, останусь я в команде или нет, и я пойму, если ты меня выкинешь, — продолжал Арон. — Мне наплевать, как я буду выглядеть. Я просто хочу остановить эту сволочь, и если ты дашь мне еще один шанс, я буду вкалывать, пока ты не скажешь мне «хватит». — Годится, — согласился Йона. — Да? Ох, ну и хорошо, — с облегчением сказал Арон. Йона зашагал по гравийной дорожке к конюшне. Арон догнал его, и по дороге они обсудили ход расследования. Группа следователей из Национального бюро расследований прошерстила базы данных за последние двадцать лет, но не обнаружила убийства, самоубийства или какого-либо смертельного случая с похожей схемой. Каждый год в среднем около сорока молодых шведок сводят счеты с жизнью. Примерно двадцать пять процентов этих самоубийств совершается через повешение. А вот убийство через повешение — дело гораздо более необычное. За все это время повесили, не считая Йенни Линд и Фанни Хёг, трех женщин, и эти три убийства были совершены сожителями-абьюзерами. Эти три повешенные подверглись дополнительному посмертному обследованию, но отчеты экспертизы не содержали упоминания ни о холодном клеймении, ни об изменении пигментации. Дорожка широкой дугой заворачивала между каким-то высоким строением и загоном с восемью лошадями. Солнце заливало загон, было очень жарко. В канаве стрекотали кузнечики; ласточки проносились в небе высоко над крышей. — Сложнее обстоит с женщинами, которых могли увезти, — продолжал Арон. — Если отсеять явные случаи, когда девушек вывозили из Швеции для принудительных браков, остается несколько сотен подобных дел. — Проверим все. — Но только шесть из них выглядят как явный киднеппинг. Из конюшни, неся на плече седло, вышла немолодая женщина. Она бросила седло в кузов ржавого пикапа, обернулась и прищурилась на полицейских. Седой «ежик», заляпанные штаны для верховой езды, высокие кожаные сапоги и футболка с изображением Владимира Высоцкого. — Я слышал, вы все знаете о разведении лошадей, — начал Йона, протягивая женщине служебное удостоверение. — О выездке, — поправила его женщина. — Но и в разведении кое-что понимаю. — Было бы очень здорово, если бы вы нам помогли. — Если смогу — помогу обязательно. — И женщина пригласила их в конюшню. — Там не так жарко. Навстречу крепко пахнуло лошадьми и сеном. Йона снял очки и окинул взглядом полутемный проход с двадцатью денниками. Под самым потолком крутился мощный вентилятор. Лошади фыркали и тяжело переступали по полу. Все трое прошли мимо закутка с седлами, мимо мокрой площадки, где купали лошадей, и остановились. Дневной свет еле просачивался сквозь немытые окошки. — Как вы клеймите лошадей? — начал Йона. — Если речь о племенных животных, то холодное клеймо больше не ставят. Теперь лошадей чипируют, — объяснила женщина. — Когда вы перестали клеймить лошадей жидким азотом? — Не помню, лет восемь назад… Но треугольники мы все еще ставим. — Какие треугольники? — спросил Арон. — Если лошадь пострадала или уже старая и потеряла качества настоящей верховой лошади, ее можно не усыплять. Ветеринар просто поставит холодное клеймо в виде треугольника. — Понятно. — Посмотрите на Эмми, — предложила Елена и подошла к одному из денников в конце прохода. Старая кобыла фыркнула и вопросительно подняла голову, когда гости остановились перед ней. На темной шерсти, повыше левого бедра, резко белел треугольник. — Это значит, что она уже на пенсии, она теперь прогулочная лошадь. Я иногда езжу на ней в лес… Муха села лошади на глаз, та замотала тяжелой головой, затопталась и стукнула копытом о загородку. Звякнули висевшие на стене недоуздки, уздечки, стременные ремни. — Как происходит клеймение? — спросил Арон. — По-разному, но мы клеймим лошадей азотом, охлажденным почти до минус двухсот градусов. Вводим местное обезболивающее и примерно на минуту прижимаем штамп к коже. — Вы не знаете никого, кто мог бы ставить такой знак? — спросил Йона и показал Елене изображение знака с затылка Йенни Линд. Елена наклонилась к фотографии, между бровями пролегла резкая морщина. — Нет. Но могу сказать, что в Швеции никто так больше не клеймит. Да и вообще нигде. — Тогда что вы думаете о таком клейме? — Не знаю, что сказать. Я не в курсе, как устроена мясная промышленность в других странах. И тут нет цифр, по которым можно идентифицировать и отследить животное. — Верно.