Со стены скидывают камни, по команде Лоуселя льют кипящее масло, но это бесполезно. Степняки не отходят. Пожары тушат, не обращая внимания на погибающих товарищей, и удары в ворота продолжаются. И постепенно, под натиском железного «свиного рыла» трескаются старые доски, уже подточенные предыдущими штурмами. Вот за стену цепляются крючья. С каждым разом их больше и больше, над стеной появляется первая чернобородая голова, кто-то размахивается палашом, и мощный удар смахивает ее с плеч. Несколько секунд степняк стоит, обезглавленный, а тело его поливает всех фонтаном крови из обрубка шеи, но потом смерть берет свое. Пальцы разжимаются, труп исчезает, но на смену ему лезет новый степняк. Вот взмывают в небо черные стрелы. И рядом с Шарельфом со стоном хватается за бок кто-то из солдат, кажется, Роско. Достали-таки, с-сволочи степные! Вот поднатужившийся солдат с хэканьем скидывает со стены большой камень. Внизу что-то хрустит. Лестница? Кости? Слышатся предсмертные крики, но степняки не останавливаются. Воля кагана гонит их на убой. И снова – лестницы, крючья, веревки, степняки… мертвые и живые, живые, становящиеся мертвыми. Один за другим, один за другим… Внизу, не удержав натиска, трескаются ворота, и кто-то из солдат бьет в дыру копьем. Слышится крик степняка, но таран продолжает свою работу. Кто-то разряжает в дыру арбалет. Рано, слишком рано. Рид стоит там, внизу. Он не собирается уходить от ворот, сегодня его поле битвы здесь. Красивые слова? Таких на войне не бывает. Это грязь, кровь, слезы, это много боли… И много долга. Стоять, сквозь стиснутые зубы. Просто – стоять. На стене отчаянно бьются люди. И все же… степняков так много! Слишком много! То там, то тут на стене вспыхивают очаги сражений. Первое время защитники крепости еще сдерживают их, но потом просто не успевают. Падают солдаты, падает, схватившись за рану в бедре, Шарельф Лоусель, под руку ему лезет Карим… – Держись! И плевать ему на субординацию, что есть сил мальчишка тащит раненого командира прочь из боя, туда, где у донжона наскоро перевязывают раны. – Отходим! – раздается крик на стене. – Медленно, отходим ко мне!!! Аллес Рангор командует своей частью стены. Сегодня они все там, обозники, разведчики, арбалетчики… Сегодня надо просто стоять. Стоять, держаться, невзирая ни на что. Стоять… И медленно падает со стены Хенрик Эльтц, с пробитой копьем грудью. – Отходим! Встряхивает Карима за плечо комендант крепости: – Труби!!! Слышишь – труби отход! Мальчишка послушно подносит к губам рог – и чистый звонкий сигнал заливает пространство крепости, пронзая шум боя. И так же медленно, словно в дурном сне, падают навзничь ворота. И в них показывается рыло тарана. – Стрелы! – задорно кричит Рид. – Не цельтесь, не промажете! Первых степняков просто сметает волна арбалетных болтов. И вторую волну – тоже. Но третья все же проникает в крепость. И начинается резня. Страшная, бессмысленная, беспощадная. С холма, красуясь на белом коне, смотрит на это каган Хурмах. – Сто золотых тому, кто принесет мне голову Торнейского. Тысячу тем, кто приведет его живым! Он в бою не участвует. Ни к чему. Он потом придет на поле боя, омыть сапоги в крови побежденных. Потом. Рид сейчас не думает о кагане. Он ни о чем не думает, он пляшет в смертельном танце. Пляшет так, как не плясал еще никогда, вкладывая душу в каждое движение. В одной руке у него тяжелый палаш, в другой – длинный кинжал, и клинки мелькают так, что степняки отшатываются в ужасе. Черный волк! Рид ничего не видит. Перед ним тренировочное поле и куклы из соломы, которые он некогда рубил под руководством дядюшки Стива. Шаг. Отвести клинок в сторону. Ударить кинжалом. Шаг. Взмах палаша. И степняк с воем хватается за распоротый живот. Шаг в сторону, не хватало еще поскользнуться на его вонючих кишках! И снова – удар. На этот раз кинжалом, грех не ударить в такой соблазнительно незащищенный бок… и снова крик степняка. Сегодня Рид не сражается – он убивает. И медленно, шаг за шагом, отходит. Он понимает, что это лишь отсрочка, что Хурмах не остановится, что… Плевать! Он не собирается дарить врагу свою жизнь или продавать по дешевке! Аллодийцы медленно отходят со стены к донжону. Группируются так, чтобы их не засыпали стрелами влезающие на стену враги. Там они примут свой последний бой. Звонко и отчаянно поет рог, подавая команды. Шарельф не может сражаться, но может видеть всю картину боя в целом, и он распоряжается отходом. Рид не дает отступлению превратиться в свалку. И то, что с ними маркиз Торнейский, поддерживает дух солдат. Не дает им дрогнуть, побежать… Свистит арбалетный болт. Карим вскрикивает. На миг рог смолкает. Целились, наверное, в голову, попали в руку… и что? Перехватить рог другой рукой – и держаться. Просто – держаться. Пока он жив, рог будет петь! – Отступаем!!! Отступаем!!! Сигнал не дает отступлению превратиться в свалку, в бегство. Шарельф подхватывает мальчишку, но кто там на ком висит – непонятно. Когда враги ворвутся внутрь донжона, он сделает последнее, что может. Последнее, о чем попросил его Рид. Отравит замковый колодец. А там… На один, на два удара, но его сил хватит. Живым его в плен не возьмут. И Шарельф не поверил своим ушам, когда рогу Карима вдруг… отозвались другие рога? Ему – почудилось? * * * – Ворота рухнули, мой каган! – Мы на стене, мой каган! – Они пока еще держатся, но мы прорываемся, мой каган…