«Устоять невозможно» — это у меня, впрочем, девиз вечера. Или даже целой новой эпохи царствования, как в древнем Китае. Ну, поглядим. Стоянка VI Знак — Близнецы. Градусы — 4°17?09'' — 17°08?34'' Названия европейские — Атайя, Алькайя, Альханна, Альшая, Альхага. Названия арабские — аль-Хана — «Тавро, Отметина». Восходящие звезды — гамма и эпсилон Близнецов. Магические действия — заговоры на победу в войне. Когда из ванной вышел взъерошенный подросток, этакий мокрый ежик, младший братец Муравьиного Льва[6], я в одночасье лишился дара речи и, кажется, всех прочих даров щедрой природы. Что за чудесное превращение?! А ведь, казалось бы, такие пустяки. Прическа. Но это я уже потом сообразил, что дело в прическе. А поначалу вообще не понял, кто вышел из моей ванной. Девочка, мальчик? И откуда оно взялось? Из чего образовалось? Наконец опознал свою гостью. От растерянности брякнул: — Ты что, постриг приняла заблаговременно? Думаешь, поможет? — кривляюсь. — «Да не убоюсь я зла»?.. — Да нет, — говорит. — Я всегда стриженая. Всегда, значит. А кудри цыганские? Или это шапка-ушанка такая была? Оказалось, не ушанка. Просто парик. — Спецодежда моя, — хихикает Варя, потрясая шедевром престидижитаторского искусства. — Профессиональным ведьмам, видишь ли, положено, с кучеряшками бегать… Жаль, накладной нос крючком мне пока не по карману. Недостижимая мечта. Этот «накладной нос» меня доконал. Я закрыл лицо руками и принялся ржать. Процесс сей куда больше походил на извержение вулкана, чем на обычное человеческое веселье. Хохот овладел моим телом, и я ничего не мог с этим поделать. Только переждать, перетерпеть, выстоять, не покрыться трещинами, не рассыпаться на кусочки от столь мощного сотрясения. Безумие мое оказалось заразительным: Варя тоже принялась смеяться. Я уж было почувствовал, что вполне могу остановиться, но поглядел на нее и заржал с новыми силами. Едва успокоились. Мне, впрочем, для закрепления успеха пришлось добраться до умывальника и остудить голову огненными и ледяными струями, поочередно. Так что в финале на моей кухне образовалось настоящее братство мокрых ежей. Маленькое, но сплоченное. — Давно так не смеялся, — говорю, прижимая к сердцу пачку с сигаретами. Кое-как извлекаю одну, закуриваю. — Пару лет, точно. А может, и больше. — Напрасно. Такой талант грех в землю зарывать. — Да уж, таланты в землю зарывать не годится. Особенно наши с тобой таланты. Смотрю на нее выразительно. Самое время сменить тон, вернуться к делу. Если, конечно, центральную тему нашей беседы можно назвать «делом». Слово-то какое… неуместное. — Да-да, — оживляется Варенька. — Талант к чужой зубной боли, конечно. Дивный дар. Опять двадцать пять. Крепко ей, видно, сегодня досталось. — Слушай, — говорит она, помолчав, — ты все это всерьез, да? Совсем-совсем всерьез? Потому что если это просто тема для разговора, такой оригинальный повод завязать знакомство, то уже и не нужно ничего выдумывать. Уже словно бы лет десять знакомы. Или больше. — Повод завязать знакомство я бы другой нашел. Да и зачем искать? Вот, к примеру, от кафе твоей подружки камня на камне не осталось, а мы живы-здоровы. Чем не повод? — Да уж, повод, — вздыхает. — Жалко Маринку, и кафе жалко… Но камень на камне, надеюсь, все же остался. Как минимум один камень на другом таком же. И страховка у нее вроде есть. И, самое главное, Леша, который, если будет надо, десяток таких кафе для мамы откроет. Ничего, все утрясется как-нибудь… Может, и куртка моя уцелела? Тогда вообще счастье. — Теперь, — решаю, — самое время сварить кофе. Себе сварю, по крайней мере. После полуночи он на меня действует как валерьянка. Успокаивает. А тебя? — Понятия не имею. Но можно проверить. Ставлю на огонь джезву, колдую помаленьку. Варя с интересом за мной наблюдает. — Как это происходит? — спрашивает вдруг. — Как кино смотришь? Или сам участвуешь?.. Я не сразу понял, о чем она спрашивает. Решил, про кофе; удивился даже столь неуместному глубокомыслию. Участвую ли я в процессе приготовления кофе, который варю? А как там у нас насчет дао, выраженного словами и непристойными жестами?.. Потом только дошло. — Никакого кино, — говорю. — Настоящая человеческая жизнь, во всей полноте. Только ярче и интенсивней. И при этом остается небольшой участок сознания, свободный от участия в игре. Что-то вроде командного пункта, где всегда сидит некий таинственный «дежурный офицер», готовый в любую минуту напомнить, что это — чужая шкура. Не дает заиграться, уйти на дно и навеки упокоиться под развалинами чужой судьбы. — Немного похоже на то, как описывают контролируемые сновидения, — вздыхает Варя. — Я-то не знаю, как это бывает, только в книжках читала… — Да нет, ни на что не похоже. Такие вещи не объяснять надо, а просто попробовать. Словами тут мало что скажешь… — Ясно. Ну, значит, надо попробовать. Ты ведь можешь устроить так, чтобы я попробовала? Только не боль чужую почувствовать — хватит уж! — а прожить настоящий кусок чужой жизни. Это можно? Вот так просто. Я-то думал, ее долго уговаривать придется. Страшно ведь, теоретически говоря. А ежели не теоретически, то и вовсе ужас. Какая, однако, храбрая. — Можно, — отвечаю, разливая кофе по чашкам. — И нужно. Собственно, ради этого разговоры и разговариваются. — А можно прямо сейчас? Глаза ее горят, как у пумы, сбежавшей из зоопарка. Ну, дела… — Теоретически говоря — почему нет? Одно плохо: человек нам с тобой для этого нужен. Посторонний человек. Варя хмурится, смотрит на меня вопросительно. Дескать, какой такой «посторонний человек»? Зачем он нам? Объясняю: — Жертва. Добыча. Охотничий трофей. А на такую роль не всякий годится. Если ты думаешь, что можно выйти на улицу и силой отобрать судьбу у первого встречного, вынужден тебя разочаровать. Это не так. Есть ряд правил, на которые можно было бы забить, если бы не одно «но»: они работают, вне зависимости от нашего к ним отношения. — Рассказывай свои правила, — вздыхает. И в сердцах добавляет: — Ну почему всегда выясняется, что есть какие-то «правила»? Почему все должно быть сложно? Почему нельзя просто?! — Вопрос к автору проекта «Жизнь Человечья», — смеюсь. — Я всего лишь скромная лабораторная мышь. Сижу в стеклянной колбе, весь в датчиках, экспериментальное сало лопаю. Взорвусь, не взорвусь, — время покажет. — Не знаю, как сало, а кофе у тебя обалденный, — говорит присмиревшая Варя. — Фантастика просто… Так что за правила-то? Я сейчас настолько ничего не понимаю, что даже правила твои выслушаю, слова поперек не скажу. — Первое правило такое. Судьбу можно позаимствовать лишь у того, кто на нее активно сетует. Это, честно говоря, не только техническая проблема. Этическая, как ни странно, тоже. Нарушить это правило, говорят, чрезвычайно трудно, но возможно. Впрочем, считается, что лучше не пробовать. Меня тысячу раз строго предупреждали: ни в коем случае. Все же не конфету у сироты отбираешь, а жизнь человеческую. — Это как? То есть всякий, в чью шкуру ты забираешься, умирает? Ничего себе! Не похоже, кстати, что ее такая идея пугает. Немного смущает, не более того. Ну, или я совсем уж не разбираюсь в людях, что, с учетом моего опыта, маловероятно. — Тихо, ша! Уже никто никуда не умирает! — поднимаю руки, словно бы сдаться в плен собрался. Потом объясняю: — Все остаются живы и здоровы. Никто ничего не замечает, никогда. Даже удивительно… Строго говоря, они ничего не теряют, кроме, разве, интенсивности переживаний. Сомнительное сокровище; мало кто способен оценить его по достоинству. — Этого я тоже не понимаю, — вздыхает. — Это ты мне потом еще раз пять объяснишь, хорошо?.. Я пока уяснила только одно: человек, чью жизнь ты собираешься прожить, должен жаловаться на судьбу. Это что, по лицу видно? Или как? — По лицу тоже, если глаз наметанный. Но есть и другие приемы, куда более предпочтительные, поскольку исключают возможность ошибки. Тут, опять же, не рассказывать надо, а показывать. Если я говорить начну, только запутаешься. А показать — проще простого. Завтра же… — А сегодня можно? — Почему бы и нет? Просто думал, ты устала. Решил, хватит с тебя на сегодня… — В общем, правильно думал, — Варя задумчиво чешет нос, хмурится. — Устала, да… Но если сегодня не случится ничего, кроме разговоров, завтра мне будет очень трудно. Ночь — это ночь, ночью в любую ерунду можно уверовать, был бы проповедник хороший. А утром все не так. Вот проснусь завтра в незнакомом месте, вздрогну, вспомню, как здесь оказалась, может, пореву немного из-за кафе, потом осознаю, что ты полночи донимал меня какими-то дикими разговорами — непонятно зачем, но явно не с благой целью. Буду грызть себя за то, что не поехала к Наталье, осталась ночевать у чужого, незнакомого и вряд ли вменяемого человека. Смущаться буду, кукситься и скукоживаться. Злиться — в основном на себя, но и на тебя тоже. Уж я-то себя, любимую, знаю… А тебе, соответственно, придется начинать все сначала. Только я еще и слушать ничего не стану, представляешь? Буду молчать, кивать, отворачиваться и искать глазами свои ботинки. Сама не хочу, чтобы так было, но поделать ничего не могу. Будет. Правильно излагает. Утро вечеру не друг, а могильщик, известное дело. — Надо так, — заключает Варя. — Чтобы прямо сейчас, сегодня, до того, как я лягу спать, случилось что-то из ряда вон выходящее. Не разговор, событие. Чтобы не отвертеться при всем желании. Даже с утра. — Ужас, — говорю. — Ты такая умная. Сама все понимаешь. Причем куда лучше, чем я. — Я не умная. Я опытная. Я болтовней про всякие разные чудеса на жизнь зарабатываю. Знаю, как дорого стоят такие слова вечером, и как дешевы они с утра. Вот и все.