Она поняла, что разговор наедине неделю назад с Романом ни к чему не привел. Хотя она битый час объясняла этому навязчивому молодому повесе, что совсем не любит его и требует от него перестать преследовать ее. Однако Разумовский оказался на редкость упертым и, как и угрожал ей, начал открыто проявлять свои чувства на людях. — Пришлось ему пригрозить, что я убью его даже с сорока шагов, ибо очень хорошо стреляю, — добавил Кирилл уже тише. — Повезло, что, кроме нас двоих, более никого в биллиардной не было. Вроде бы он отступился от затеи дуэли. — Он преследует меня более года. Я хотела вам признаться во всем! — пролепетала она, оправдываясь. — Но опасалась вашего гнева. Я пыталась убедить его, что равнодушна к нему, и не раз говорила, чтобы он перестал надоедать мне. — Что-то не сильно его остудили ваши беседы, скорее наоборот, — заметил Кирилл, как-то странно смотря на нее. — Вы не верите, что я пыталась отстранить его от себя? — Не верю, — заметил он искреннее. — Значит, я лгунья, по-вашему? — Вы забыли еще, что вы ветреная женщина, которая только и жаждет поклонения мужчин. — Ах, значит, такого вы обо мне мнения?! Прекрасно! — взорвалась Ольга и с угрозой добавила: — Вы еще узнаете, что значит ветреная развязная женщина! Я вам еще покажу, на что способна! — последние слова она истерично крикнула ему в лицо и, подхватив юбки, словно вихрь вылетела из гостиной, стуча каблучками. Он хотел окликнуть ее, но сдержал порыв. Кирилл замер, напряженно прислушиваясь к ее быстрым легким шагам, и, лишь когда ее шаги раздались на лестнице, матерно выругался. Нервный тик напряг его лицо после этого неприятного разговора, и он невольно потянулся за газетой, что лежала рядом. Пытаясь успокоиться и не поддаваться чувствам, он вновь развернул газету и уставился на напечатанные черные строчки. Однако осознание ее последних слов-угроз вызвало в нем дикое раздражение, и он в бешенстве скомкал газету в руках. Спустя несколько минут Ольга влетела в свою спальню, захлопнув дверь, упала на кровать и разрыдалась. Дикие поглощающие чувства к Кириллу, его постоянное холодное безразличие к ней и сегодняшние унижения, которым он подверг ее, вызывали у нее болезненные стенания. Вскоре у нее началась истерика. Она вскочила на ноги и бросилась к напольному зеркалу, критично осмотрела свое отражение. — Зачем мне эта красота?! — шипела она в сердцах. — Зачем?! Если он меня не любит! Ему я омерзительна, зачем тогда это все?! Она начала дергать нервными руками свои волосы, пытаясь сломать чудесную прическу, которую сотворила ей горничная с утра, и вскоре ее волосы длинными прядями упали на грудь и спину. Сорвав с себя остатки одежды, Оленька опустилась на ковер, совершенно обнаженная, и, свернувшись калачиком, разрыдалась еще сильнее. Она лежала на полу долго и словно безумная шептала: — Этого и следовало ожидать… Он ненавидит меня за то, что я испортила ему жизнь… В этот миг Оленька отчетливо осознавала, что сама виновата в своей печальной трагичной судьбе. Ведь когда-то Кирилл любил ее и предлагал ей быть счастливой вместе с ним. Однако в то время она не хотела этого. Она столько пренебрегала им, долго мучила его своей холодностью и своими капризами. И неудивительно, что теперь он пренебрегал ею и ненавидел. И теперь поступал с ней точно так же, как когда-то обращалась с ним она. Именно в этот момент в комнату тихо постучали. — Госпожа, вы здесь? — голос Халима раздался из-за двери. — Боже, какая насмешка судьбы, — прошептала сама себе Оленька. — И теперь нужна я только своему слуге-эфиопу. Какой кошмар… Какое-то время всхлипывая, она мучительно размышляла, что же ей делать и как вырваться из всей этой невыносимой ситуации. Спустя миг она села на полу и громко приказала Халиму, так чтобы он услышал из-за закрытой двери: — Халим, вели заложить дорожный экипаж. Я немедленно уезжаю! — Уезжаете? Прямо сейчас? — послышался удивленный голос негра. — Да, через несколько часов. И вели Палаше тоже собираться, она едет со мной. — Позвольте спросить, куда мы поедем? — Я думаю, в Милан, к отцу. — Но уже дело к вечеру, госпожа. Может, вы поедете утром? — Я тебе велела проследить за тем, чтобы мне приготовили экипаж, Халим, исполняй! — возмущено заметила Оленька, тяжело поднимаясь на ноги и вытирая со щек слезы. — Слушаюсь, госпожа, — ответил эфиоп, и послышались его удаляющиеся шаги. Ольга же начала лихорадочно перемещаться метаться по комнате, пытаясь сообразить, что надобно собрать в дальнюю дорогую. В эти мгновения она ощущала облегчение, что покинет этот ужасный дом, где она так несчастна. — Как устроюсь в Милане, сразу же пошлю за Танюшей и ее няней, — шептала она сама себе. — И более не увижу его, и более не буду страдать… Глава XXXV. Шалунья На ужин Ольга не явилась, и Кирилл ел в одиночестве, ибо Лиза, похоже, тоже дулась на него. Около десяти вечера Измайлов, проходя по парадной и направляясь в свою спальню, увидел в окно подъезжающую к парадному крыльцу карету. На козлах уже сидел Гришка и недовольно ругался, что ему приказали ехать на ночь глядя. — Кто велел заложить карету? — удивленно обратился к дворецкому Измайлов. — Это для Ольги Николаевны, — просто объяснил тот. — Видимо, куда-то ехать надумали. — Для Ольги? — опешил Кирилл, прекрасно зная, что жена так и не выходила из своей комнаты после их неприятного разговора несколько часов назад. Он развернулся и устремился наверх. Перепрыгивая через ступеньки, вскоре он достиг ее спальни, дверь в которую была распахнута. Отчетливо услышав последнюю фразу Халима, Кирилл замер на пороге комнаты жены. — Госпожа, молю вас, возьмити меня с собой! Я не смогу без вас. Сцена, которая открылась перед Измайловым, мягко говоря, повергла Кирилла в стопор. Посреди комнаты к нему боком находилась Оленька, отчего-то в одной нижней полупрозрачной юбке и корсете, а Халим стоял на четвереньках у ее ног, словно собака. Обхватив темными руками обнаженные ноги Ольги, эфиоп страстно целовал ее колени. — Я еду только с горничной, я тебе уже объяснила, Халим! — раздраженно процедила Оленька и вновь попыталась отстраниться от эфиопа, но тот настойчиво цеплялся за ее обнаженные ноги, с неистовством продолжая осыпать их поцелуями. — Но я люблю вас, госпожа! Я умиру в разлуке с вами! — Да сколько можно! — уже взорвалась она. Только после этого Кирилл как будто пришел в себя и кинулся к черному слуге с возгласом: — Как ты смеешь, наглец, дотрагиваться до моей жены! Оленька испуганно вскрикнула, увидев несущегося на них Измайлова. В следующий миг Кирилл, с силой схватив Халима за шею, почти душа, оторвал эфиопа от нее. Халим не сопротивлялся, а, как-то сникнув, позволил оттащить себя в сторону и лишь простонал: — Не уизжайте, госпожа, молю вас… В это время Кирилл доволок Халима до двери и, вышвырнув его в коридор, словно приговор прохрипел: — За твою дерзость я завтра же продам тебя! С силой захлопнув дверь, Измайлов обернулся вновь к жене и увидел, что она несчастно смотрит на него. Заметив его недовольный взгляд, Ольга с шумом выдохнула и вновь устремилась к шкафу с одеждой. Перебрав несколько платьев, она достала бирюзовое и небрежно швырнула его на кровать, затем приблизилась к комоду, вытащила оттуда голубые чулки, так же кинув их к платью. Кирилл остался стоять у закрытой двери, с каждой минутой все сильнее мрачнея. Темным взором он следил, как его молоденькая жена мечется по комнате, собирая вещи в открытые саквояжи, в одном корсете, который скорее обнажал верх ее прелестного тела, чем скрывал его. — Вы уезжаете? — наконец выдавил он из себя глухо, ничего не понимая. На мгновение остановившись в своем хаотичном передвижении по комнате, она, испепеляя его горящим злым взглядом, бросила в его сторону: — Да, уезжаю! К отцу в Италию и, надеюсь, навсегда! Она снова начала метаться с вещами от шкафа к кровати. Темная копна ее распущенных волос так же летала за ней, чуть прикрывая ее наготу. — И что же произошло? — ехидно заметил Кирилл, пытаясь не показать своего волнения. Немного помолчав и видя, что она не обращает на него внимания, он скрестил руки на груди и облокотился плечом об косяк, добавив: — Один из ваших поклонников прислал вам слюнявое послание на бумаге не того цвета? — Не смейте говорить со мной в таком тоне! — возмутилась она, даже не обернувшись к нему, продолжая лихорадочно собирать вещи. — Что ж, прикажите вашему псу Халиму развеселить вас. Только велите, и он в вазе каждое яблоко вылижет, лишь бы госпожа была довольна. — Замолчите! — прошипела Оленька, оборачиваясь к нему. Кирилл сузил глаза, ибо ее вид был слишком соблазнительным и вызывающим плотские желания. Обнаженные плечи и корсет, который прикрывал лишь низ розовых сосков, прозрачная нижняя юбка, через которую отчетливо были видны стройные ноги и округлые ягодицы. — Тогда что же случилась? — усмехнулся мрачно он. — Разве вам плохо в моем доме? Вы купаетесь в роскоши. Танечкой занимаются няня и кормилица. Дочь вам не мешает. На ваших поклонников, которые постоянно таскаются в наш дом, я смотрю сквозь пальцы. К вашей драгоценной персоне я также не прикасаюсь. Что вам еще надобно, позвольте спросить? Она поджала губы от обиды и устремила на него горящий недовольный взор. — Вы невозможный холодный наглец! Я вообще не понимаю, как могу любить вас! Вам же безразличны мои страдания! На то, что я наряжаюсь лишь для вас, что жажду быть в вашем обществе! Смотрю лишь на вас и что люблю вас. Но вам все равно! Вы увлечены лишь своими многочисленными делами и службой, а я вам совершенно безразлична! — Что?! — прошептал Кирилл глухо, оторопев от ее слов, и вперился горящим взглядом в ее заплаканное лицо. — Я вам безразлична, я прекрасно это вижу! Но не беспокойтесь, я более не буду осложнять вам жизнь своими чувствами. Я уезжаю к отцу в Италию. Как только устроюсь в Милане, я пришлю за Танечкой. Кириллу показалась, что рухнуло небо. Он побледнел и ощутил, что ему не хватает воздуха. Он тут же выпрямился во весь рост и начал дергать ворот рубашки, обрывая пуговицы. Темным взглядом он, не отрываясь, следил за тем, как Оленька вновь метнулась к шкафу, нервными движениями срывая золотистое платье с вешалки, и, наконец, он до конца осознал, что она сказала чуть раньше. Эта невозможная вредина, которая почти два года мучила его, пренебрегала им, вытирала об него ноги, ни во что не ставила его чувства, сейчас говорила о том, что любит его и ей больно от его холодности? Он не мог в это поверить. Ему казалось, что все это сон. До того сладкий несбыточный сон, что от него можно было сойти с ума.