– Мне вот это, – ткнул пальцем Монтальбано. – Это мой, для себя. – А другого у тебя нет? – Нету. – Ладно, за сколько отдашь? – Пятьдесят евро. М-да, пятьдесят евро – это как-то слишком. – Давай за тридцать. – Сорок. Монтальбано отсчитал сорок евро, цапнул вентилятор и пошагал дальше, держа его у лица. Невероятно, но освежал он на славу. Правда, за столом комиссар предпочел не усердствовать: съел только второе. Зато благодаря вентилятору прогулялся-таки по молу и даже посидел немного на плоском камне. У вентилятора был пружинный зажим, так что комиссар прицепил его на край стола. Грех жаловаться: минимальное движение воздуха в жарком кабинете он обеспечивал. – Катарелла! – Чего только люди не придумают! – восхищенно цокнул языком Катарелла, увидев устройство. – Фацио здесь? – Так точно. – Пусть зайдет. Фацио тоже оценил вентилятор. – Сколько отдали? – Десятку. Язык не повернулся сказать про сорок евро. – А где вы такой отхватили? Я себе тоже куплю. – У араба на улице. Но у него последний оставался. Зазвонил телефон. Это был доктор Паскуано. Комиссар включил громкую связь, чтобы Фацио тоже слышал. – Монтальбано, вы там не заболели? – Нет, а что? – Что-то вы мне с утра мозги не клевали, я аж забеспокоился. – Вы провели вскрытие? – А чего б я иначе звонил? Чтобы насладиться музыкой вашей речи? Раз звонит, значит, наверняка обнаружил что-то важное. – Слушаю. – Итак, во-первых, девчушка полностью переварила все, что съела, но кишечник еще не опорожнила. Так что ее убили либо часов в шесть вечера, либо ближе к одиннадцати. – Думаю, часов в шесть. – Вам виднее. – Еще что-нибудь? То, что доктор собирался сказать, было ему явно не по вкусу. – Я ошибся. – Насчет чего? – Девчушка была девственницей. Без малейшего сомнения. Монтальбано и Фацио обалдело переглянулись. – И как это понимать? – Не в курсе, что такое девственница? Сейчас объясню: если женщина никогда не… – Вы прекрасно поняли, что я имел в виду, доктор. Монтальбано было не до шуток. Паскуано не ответил. – Если девушка умерла девственницей, получается, что мотив убийства другой. – Да вы у нас прямо олимпийский чемпион. – В каком смысле? – оторопел Монтальбано. – Чемпион в беге на стометровку. – Почему это? – Забегаете вперед, дружище. Торо́питесь. Скоропалительные выводы – не ваш стиль. Что это на вас нашло? «А то, что я старею, – подумал горько комиссар, – и хочу поскорее закрыть висящее на мне дело». – Далее, – продолжал Паскуано. – Подтверждаю, что в момент убийства девушка стояла именно в той позе, как я сказал. – Может, объясните, с какой стати убийца поставил ее раком, предварительно раздев, если не для того, чтобы трахнуть? – Одежду мы не нашли, так что не можем сказать, раздел он ее до того или после. В любом случае вопрос с одеждой не суть важен, Монтальбано. – Вы так считаете? – Разумеется! Как не суть важно и то, что убийца запаковал тело и засунул в сундук! – Разве не для того, чтобы спрятать? – Знаете, Монтальбано, вы определенно не в форме. – Видать, старею. – Как вы себе это представляете?! Убийца старательно запрятал труп в сундук, а буквально в двух метрах оставил целое озеро кровищи! – Зачем тогда, по-вашему, он сунул ее в сундук? – Это вы меня спрашиваете? С вашим-то опытом? Чтобы спрятать труп от самого себя, милейший, а вовсе не от нас. Такое мгновенное устранение проблемы. В словах Паскуано была логика. Сколько раз он видел, как неискушенные убийцы прикрывают лицо жертвы, особенно если это женщина, тем, что под руку попадется: тряпкой, полотенцем, простыней… – Вам надо отталкиваться от единственно доподлинно известного нам факта, – продолжал доктор, – а именно: позы девушки в тот момент, когда убийца ее зарезал. Если немного подумать, станет ясно… – Я понял, к чему вы клоните. – Если наконец-то поняли, скажите, что именно. – Возможно, убийца в последний момент оказался неспособен осуществить насилие и в пылу бессильной ярости схватился за нож.