Начальник пожарного расчета вылезал из окна, в которое до этого залез Монтальбано. Вид у него был озадаченный. – Тут внизу точно такая же квартира, как наверху. Даже терраса есть, ее досками прикрыли! Осталось вставить наружные и внутренние рамы – они в гостиной штабелем сложены, – и все, можно жить! Представьте себе, даже вода уже подведена! И проводка сделана! Не представляю, с какой стати это все закопали! Монтальбано уже пришел на этот счет к определенному выводу. – Кажется, я понимаю. Наверняка изначально было получено разрешение на строительство одноэтажного домика без возможности последующей надстройки. А хозяин договорился с проектировщиком и прорабом построить дом в том самом виде, как он сейчас. Потом первый этаж засыпали песком. И на виду остался только верхний, который и стал первым. – Да, но зачем он это сделал? – Ждал строительной амнистии. Как только бы правительство ее утвердило, он бы за одну ночь откопал нижний этаж и побежал подавать запрос на узаконивание надстройки. Иначе он рисковал, хоть в наших краях это и маловероятно, что ее заставят снести. Начальник расчета расхохотался: – Какое там снести! У нас тут целые поселки самовольно построены! – Да, но, насколько я знаю, хозяин дома долго жил в Германии. Видать, он малость подзабыл наши милые обычаи и вбил себе в голову, что здесь к законам относятся с тем же почтением, что и в Кельне. Начальника расчета этот довод не вполне убедил. – Допустим так, но наше правительство объявляет амнистии пачками. Чего ж он до сих пор… – Насколько я знаю, он уже несколько лет как умер. – Что будем делать? Вернем все как было? – Нет, оставьте так. Это ведь ничем не чревато? – В смысле для верхнего этажа? Нет, совершенно. – Хочу показать эту красоту хозяину агентства, у которого мы сняли дом. Оставшись один, он принял душ, обсох на солнышке, оделся. Достал еще бутылку пива. Аппетит между тем разыгрался нешуточный. Где это гуляет вся компания? – Ливия? Вы еще в травмпункте? – Нет, уже подъезжаем. Бруно в полном порядке. Он положил трубку, потом набрал номер траттории Энцо: – Это Монтальбано. Понимаю, уже поздно, вы закрываетесь. Но если мы подъедем вчетвером вместе с трехлетним пацаненком максимум через полчасика, может, вы нас покормите? – Для вас мы завсегда открыты. Как обычно бывает, когда опасность уже миновала, на всех вдруг напала такая смешливость и такой волчий аппетит, что Энцо, глядя, как они без конца хохочут и метут все так, будто неделю не ели, не выдержал и спросил, что они отмечают. Бруно разошелся, как пьяный: вскакивал и махал руками, уронил сперва вилку с ложкой, потом стакан, который, по счастью, не разбился, и под конец опрокинул Монтальбано на брюки бутылочку с маслом. Комиссар на долю секунды пожалел, что слишком быстро достал его из ямы. Но тут же устыдился этой мысли. После обеда Ливия с друзьями вернулись в Пиццо, Монтальбано же сбегал домой, переоделся и отправился на работу. Вечером он спросил у Фацио, может ли кто-нибудь подбросить его на машине. – Да, комиссар. Галло. – А больше никого нет? Ему совершенно не хотелось повторять утренние гонки в Индианаполисе. – Не-а. Едва сев в машину, он взмолился: – Галло, сейчас спешки нет. Не гони. – Так вы сами скажите, сколько мне держать. – Тридцать, не больше. – Тридцать?! Комиссар, я так и водить-то не умею. Еще, чего доброго, врежемся. Может, хотя бы пятьдесят – шестьдесят? – Ну ладно. Все шло нормально, пока они не свернули с шоссе на ведущую к домику грунтовку. Едва они поравнялись с тем из домов, что поплоше, как на дорогу выскочила собака. Галло рванул руль в сторону и только чудом не врезался во входную дверь. Правда, разбил стоявший рядом глиняный кувшин. – Порча имущества, – заметил Монтальбано. Пока они выходили из машины, дверь домишки открылась и появился крестьянин лет пятидесяти: бедно одетый, в замызганной кепке. – Чего там? – спросил он, зажигая висевшую над дверью лампочку. – Мы разбили ваш кувшин и хотели бы возместить ущерб, – отвечал Галло на самом что ни есть правильном итальянском. Реакция была странная. Мужчина бросил взгляд на служебную машину, молча развернулся, выключил лампочку и скрылся за дверью. Галло остался стоять столбом. – Просто он увидел, что мы на полицейской машине. Похоже, он нас недолюбливает, – сказал Монтальбано. – Попробуй постучать. Галло постучал. Никто не открыл. – Эй, там, в доме! В ответ тишина. – Поехали, – сказал комиссар. Лаура с Ливией накрыли на террасе. Томный вечер навевал сладкую грусть, дневной зной как по волшебству сменился приятной прохладой, в небе плавала луна – до того яркая, что можно было ужинать и без света. Женщины приготовили легкую закуску: у Энцо они ели поздно и к тому же натрескались до отвала. За столом Гвидо рассказал о своей утренней встрече с крестьянином. – Как только я ему сказал, что пропал ребенок, он сразу «ай-ай-ай», убежал в дом и заперся. Стучал-стучал – он не открывает. «Выходит, не только полицию он не любит», – подумал комиссар. Но о том, что его встретили точно так же, промолчал. После ужина Гвидо и Лаура предложили прогуляться вдоль моря при луне. Ливия отказалась, Монтальбано тоже. По счастью, Бруно отправился на прогулку с родителями. Какое-то время они просто лежали в шезлонгах и наслаждались тишиной, нарушаемой лишь мурлыканьем Руджеро, развалившегося на животе у комиссара. Потом Ливия сказала: – Ты не сводишь меня туда, где нашел Бруно? А то с тех самых пор, как мы вернулись, Лаура мне даже не дала пойти посмотреть, куда он свалился. – Хорошо. Только возьму в машине фонарик. – У Гвидо тоже где-то был фонарик. Пойду поищу. Они встретились у откопанного окна с включенными фонариками в руках. Монтальбано влез туда первым, убедился, что на полу нет крыс, и подал руку Ливии. Вслед за ними, разумеется, в окно проскользнул и Руджеро. – Невероятно! – воскликнула Ливия, разглядывая ванную. Было сыро и душно, проникавшего через единственное окошко свежего воздуха явно не хватало, чтобы проветрить помещение. Они прошли в комнату, где комиссар нашел Бруно. – Лучше тебе не заходить, Ливия. Тут целое болото. – Представляю, как он перепугался, бедняжка! – посетовала Ливия, переходя в гостиную. В лучах фонариков они увидели затянутые в пленку оконные рамы. А у одной из стен Монтальбано разглядел внушительный сундук. И чисто из любопытства – раз уж он не был заперт ни на замок, ни на задвижку – его приоткрыл. В этот миг лицо у него стало точь-в-точь как у Кэри Гранта в фильме «Мышьяк и старые кружева». Комиссар резко захлопнул крышку и уселся сверху. Когда луч от фонарика Ливии скользнул по его лицу, он машинально улыбнулся. – Что ты улыбаешься?