— Твоя… — стонала Алилесса, дрожа и извиваясь. — Твоя! Ее рука на миг остановилась, и он, почувствовав мелкие спазмы ее нутра, принялся наносить ей глубокие мощные толчки, пока она не закричала, извиваясь на его члене, содрогаясь от оргазма. Интрига За завтраком Гранчестер читал газету и хмурился, а Алилесса с удовольствием уплетала отбивную с подливкой, ловко орудуя ножом и вилкой. От всех этих переживаний она толком не ела и даже слегка похудела. Сил абсолютно не было, и Гранчестер попенял ей, что она не бережет себя для него. Для него… Сейчас, когда напряжение спало, когда ушли страх и шок, она наконец-то могла расслабиться, поняв, что судьба связала ее не с таким уж чудовищем, а с вполне приятным человеком. Она вспоминала ночную любовную игру и краснела, склоняясь над тарелкой, тихонько фыркая, перебирая в памяти самые приятные моменты. После первого, страстного и болезненного порыва, после наказания и примирения настала очередь медленной и нежной любви. Уставшая, обессилевшая, она лежала в его объятьях, а он пил ее дыхание, целовал долго, так долго, что голова кружилась. Словно пробуя на вкус сладкий плод, целовал, ласкал ее раскрытые губы, гладил их языком, проникал языком в ее рот, отчего горячее возбуждение наполняло шумящей кровью ее голову. Опустившись ниже, целовал ее шею, жадно мял, ласкал грудь, сжимая нежную округлость, пальцами поглаживал соски, отчего они становились из расслабленных и мягких маленькими и жесткими, острыми. От этой ласки зажигалось острое удовольствие, стекающее горячей рекой вниз, к животу, разгоралось желание между ног, и Алилесса извивалась, сжимая колени, стараясь унять приятную пульсацию в возбужденном лоне. Его рука бесстыдно перемещалась с ее груди вниз, скользнула по животу, настойчиво пролезла меж сжатыми мягкими бедрами и пальцы коснулись мокрого лона, уже жаждущего его ласки. Мокрая, какая же ты мокрая… Какая доверчивая — Алилесса расслабилась, впуская его настойчивый пальцы как можно глубже, и удовлетворенно вздохнула, затрепетав, когда они толкнулись, коснулись самых дальних, самых глубоких чувствительных мест. Один его палец находил возбужденный клитор и поглаживал его, два других то медленно погружались в ее податливое мягкое тело, в бархатное лоно, узкое, скользкое от влаги, то выходили из девушки. Эти ласки заставляли ее еще больше хотеть его, она постанывала, и его язык словно стирал, слизывал эти стоны с ее губ. Его рука медленно двигалась меж ее ног, и Алилесса расслабилась, раздвинула ноги, раскрываясь перед ним. Хотела. Она хотела его. Ноготками цапая нетерпеливо его спину, она заходилась в жалких стонах, трясясь как в лихорадке, когда он ласкал ее клитор и наслаждение становилось нестерпимо острым, на грани страдания, и удовлетворенно ахала, расслаблялась, падала в измятые простыни, когда он оставлял ее клитор в покое и начинал двигать пальцами в ее теле, превращая острое наслаждение в глубокое, тяжелое. — Не могу, я не могу! — стонала она, когда его палец снова начинал теребить ее чувствительную точку и дрожь снова выкручивала ее тело. — Сделай это… одновременно… пожалуйста! — Что? — усмехнулся он, медленно вводя в девушку пальцы и чуть поддразнив узенькую дырочку, растягивая ее, покачивая пальцами из стороны в сторону, отчего Алилесса шумно задышала, вся плавясь в его руках, откинув голову и блаженно прикрыв глаза. — Скажи, как я должен сделать? — Погладь… одновременно… и внутри, и снаружи… — смущаясь, пробормотала Алилесса, вздрагивая под его пальцами. — Пожалуйста! Он усмехнулся, переместился между ее ног, разведя ее колени пошире и устроившись между ними. Одной рукой он ласкал ее клитор, мокрый и упругий, другой гладил ее изнутри, толкаясь в ее мягкое, горячее и мокрое тело неторопливо и глубоко, надавливая на бархатное чувствительное донышко, иногда целуя припухшие складочки, дразня их языком. Алилесса металась, извиваясь и выгибая спину дугой, вскрикивая и трепеща, исходясь в громких откровенных стонах, когда его пальца в ее теле замирали и острое удовольствие от ласки клитора снова пронзало ее тело. — Тише, тише, — шептал он, и в его голове слышался смех, но Алилесса не могла заставить себя молчать. Она стонала, кричала, поскуливала. К тому же он словно нарочно дразнил ее, наслаждаясь тем, как она кричит, как дрожит, как она нетерпеливо возится, стараясь сама двигаться на его пальцах. — Не могу! — жалобно выкрикивала она, напрягая ноги, когда острое удовольствие в очередной раз до невыносимой муки обжигало все у нее между ног, потому что его палец снова безжалостно терзал ее. — Не могу… Пожалуйста! И он несколькими сильными отрывистыми толчками в глубине ее тела снова заставлял ее кричать, содрогаясь в спазмах, выдыхая грубые, рычащие звуки из напряженного горла — на сей раз от удовлетворения, полного, желанного. Едва только она затихла, расслабившись, едва выровнялось ее дыхание и мышцы на бедрах перестали сокращаться от мягких спазмов оргазма, он перевернул ее горячее, мягкое тело на живот и прижался к ней, придавил ее своим весом. Жадно целуя ее плечи, влажную шею, покусывая тонкую кожу на спине, он снова развел ее слабые ноги в стороны — она застонала чуть протестующе, потому что устала и была пресыщена, — и нетерпеливо взял ее сзади, раскрытую, расслабленную. Взял осторожно, неторопливо, хотя Алилесса чувствовала дрожь его тела, слышала хриплое сбивчивое дыхание и ощутила жесткость его напряженного члена. От ее криков, от вида ее мокрого лона, от ее горячего запаха и податливости принимающего его ласки тела он возбудился еще сильнее, чем она. Толкаясь в ее тело, он то и дело останавливался, пережидая накатывающее на него удовольствие с мучительным стоном, и Алилесса чувствовала, как дрожат его руки, которыми он упирался в постель, нависая над нею. Он прижимался к ее мягкой попочке бедрами, словно лаская ее тело своим, мягко соприкасаясь. Алилесса выгнула спину, опершись на колени, приподняла попочку, прижимаясь к его паху сама, и толчки стали глубже, жестче, чувствительнее. Гранчестер уже не мог сдерживать свое удовольствие, и оно накрыло их обоих, одновременно, заставив их тесно прижаться друг к другу, забившись в спазмах, вздрагивая. И, кончая под ним, ощущая его горячие поцелуи на своих плечах, его дрожь, его жадность, с какой он сжимал, тискал ее тело, Алилесса отдавалась ему полностью, без остатка. Что это? Что это — любовь или всесжигающая страсть? Она не знала. Но так хотелось верить, так хотелось верить… — …Твой отец — игрок? Голос Гранчестера вывел Алилессу из приятных грез, заставил ее отвлечься от волнующих воспоминаний, от которых она то и дело нетерпеливо ерзала на стуле. — Что? — ошарашенно переспросила она, глянув в лицо мужа. Гранчестер хмурился, чуть поглаживая лоб, разглаживал сурово сдвинутые брови. — Кажется, пришло время поговорить о… о не самой привлекательной стороне наших отношений, — он задумчиво потер подбородок, словно примеряясь, как потактичнее озвучить вопрос, мучающий его. Но не придумал ничего и со вздохом сказал так, как есть. — О деньгах. Я хотел поговорить с тобой о деньгах и о твоем отце. Извини. Но я уже говорил, я дал твоему отцу… Некоторую сумму, чтобы он поправил свои дела. Я не вижу в этом ничего дурного, каждый человек может попасть в трудную для него ситуацию, но черт дери, мне кажется, он начал злоупотреблять нашим… родством. — Что он сделал? — обмирая, прошептала Алилесса. Гранчестер поморщился, отложил газету, и Алилессе показалось, что до сих пор он просто прятался за ней, скрывая от девушки свое раздражение, не желая портить ей настроение. — Раньше, — произнес Гранчестер, пододвигая к Алилессе серебряный поднос с корреспонденцией. Каждое утро она видела его на обеденном столе, на нем Гранчестеру приносили деловые письма и бумаги, и он просматривал их за завтраком. — Раньше он просил меня о той или иной сумме, объясняя свои расходы крайне затруднительным положением, в котором находится его бизнес, ссылался на то, что ему нужно одеть, обуть дочерей и оплатить какие-то расходы на их образование. И я давал ему эти деньги, хотя запросы у него были не маленькими. Теперь он просто переправляет все свои счета мне. Алилесса взяла бумаги с подноса, в глазах ее зарябило от цифр, она охнула, увидев суммы, которые ее отец регулярно вытягивал из ее мужа. — Но это же!.. — воскликнула девушка, лихорадочно перебирая чеки, и Гранчестер кивнул, заканчивая ее мысль: — Это целое состояние, — произнес он. — Поэтому я и спрашиваю — куда твой отец может потратить столько денег за такой короткий срок? Я наводил справки, они по-прежнему живут в своем старом доме, он не купил ни автомобиль, ни разодел дочерей в шелка и бархат… Он игрок? — О, нет, нет! — охнула Алилесса испуганно. — По крайней мере, я надеюсь, что нет… Гранчестер недовольно постукивал пальцами по столу, задумавшись. — Я совсем не против помогать твоей семье, — снова заговорил он, наконец, — но ты должна меня понять. Надеюсь, что поймешь. Твоим сестрам необходимо образование — это очевидно, это не вызывает сомнений. И я готов его им предоставить. Но твой отец — взрослый человек, самостоятельный. Он не калека и не больной, он способен позаботиться о себе — по крайней мере, должен быть способен. И, коль скоро на меня легли заботы о твоих сестрах, я счел себя вправе решать, где они будут учиться. Я выбрал им школу — это приличное место, полный пансион, отличные преподаватели. Все счета будут направлять мне они, а не твой отец. Я считаю это разумным и честным. Содержать его и выполнять все его капризы я не намерен. — Ох, да, ты прав, ты разумеется прав! — горячо ответила Алилесса, растеряно перебирая бумаги. — Но… я не понимаю, что происходит?.. — Думаю, у тебя будет возможность узнать об этом лично, — ответил Гранчестер, отпивая свой утренний кофе из чашки. — Съезди за своими сестрами и забери их. Мне, разумеется, никто детей не отдаст, а тебе — ну, ведь это же твои сестры, и ты теперь заботишься о них. Перевезешь их в школу. За одним поговори со своим отцом. С моей стороны было бы нетактично говорить о том, что его аппетиты переходят всякие границы, — лорд усмехнулся, — хотя бы потому, что мои собственные аппетиты в свое время перешли границу приличий. Но всему же есть предел. — Так я поеду домой?! — пискнула Алилесса. Сердечко ее сжалось от мысли, что она снова увидит родной дом, улицу, на которой выросла, знакомых и соседей… — Да, — ответил Гранчестер. — Ты умеешь водить машину? Или, вероятно, тебе будет удобнее с шофером? Водить машину Алилесса умела. Помогая отцу в магазине, она выучилась водить старенький грузовичок, а потом Том катал ее на своем «Форде» — подарке отца к Рождеству, — иногда позволяя ей сесть за руль. От этого воспоминания у Алилессы предательски защипало в глазах, она с нежностью вспомнила беззаботные летние деньки и их совместные вылазки за город, ветер, треплющий волосы и море солнца. Тогда оно, казалось, заливает весь мир, и жизнь казалось удивительно прекрасной и свобдной. Сейчас вместо Тома рядом с ней был Гранчестер, вместо скромного «Форда» — роскошный «Мерседес» представительского класса, пахнущий дорогой кожей салон вместо летнего луга, проплывающего за окном мчащегося по автостраде автомобиля. Украдкой вздыхая, Алилесса с замиранием сердца выворачивала рулевое колесо, выезжая с шуршащей гравием дорожки за ворота поместья. Она испытывала противоречивые чувства; с одной стороны, перспектива показаться теперь соседям и знакомым, на новой прекрасной машине, в дорогой стильной одежде, с сумочкой, которая стоила, пожалуй, больше чем обстановка дома любого из ее друзей, грела ей сердце. Она представляла, как будут завистливо вздыхать подруги, как будут выспрашивать о ее муже — ну, каков он? — и как он будет краснеть, замирая от самых нескромных вопросов. С другой стороны — Том. Его образ приходил ей на ум раз за разом, том укоризненно смотрел ей в глаза, и Алилесса мучилась от мысли, что предала, что так скоро предала его, разлюбила, и в душе ее расцветает новое чувство — теперь уже к Гранчестеру. Как странно… Интрига (2) Том, наверное, будет кричать от обиды, что Гранчестер купил ее подарками и дорогими тряпками, но это было не так. Предметы роскоши были для него обычны и естественны, он пользовался ими сам и просто дал попользоваться ими ей, теперь уже своей жене. А подкупил ее он своей страстью, своим неподдельным желанием обладать ею снова и снова. Красивый, уверенный в себе человек, внешне сдержанный до ледяного спокойствия, он мгновенно вспыхивал, загорался, стоило его ладони лечь на ее обнаженную кожу, и тогда он тонул в своей страсти, сходил с ума от желания и заставлял сходить с ума ее. Снова и снова, не зная усталости. Не пресыщаясь ею — казалось, он хочет ее всегда, в каждом его взгляде читалось желание, интерес и удовлетворение от обладания ею. Алилесса тихонько смеялась и лишь покачивала головой. Что это, в который раз спрашивала она себя, любовь? Гранчестер мог позволить себе любую женщину, любую. И практически любая согласилась бы стать его женой, но он выбрал именно ее и отпускать не намерен. Он не сказал ни одного слова о своих чувствах, ни звука о сжигающей его изнутри страсти, но этого и говорить не надо было. Все это было в его глазах, в его взгляде. И Алилесса теряла голову от этого, образ Тома уходил, растворялся, становился совсем неразличимым за заслонившими его картинами, всплывающими у Алилессы в памяти. *** Отчий дом встретил Алилессу тишиной, знакомы запахом и теплом — переступив порог, она с радостью отметила, что все здесь точно так же, как было в день ее отъезда. Все было родным, уютным, знакомым и дорогим сердцу. Девочек дома не было — вероятно, они еще не вернулись из школы, — а отец напротив, был не на работе. Абсолютно довольный жизнью, он расположился на кухне. В горячем воздухе плавал соблазнительный аромат запекающегося мяса, на столе стояло откупоренное красное вино, лежала коробка дорогого шоколада, валялись какие-то блестящие скомканные обертки. — Отец? — окликнула Алилесса, появившись на пороге, и ее отец вздрогнул от неожиданности, вынырнул из холодильника, где до этих пор самозабвенно копошился. — Здравствуй… а почему ты не в магазине? У отца было красное лицо, влажные губы расплывались в неприятной, какой-то расслабленной улыбке, кривясь, и девушка поняла, что он пьян. — У тебя какой-то праздник? — спросила она. Отец ее, даже не удосужившись поздороваться, отер руки полотенцем и тяжело плюхнулся на стул, двинул к себе ближе откупоренную бутылку. — Вот моя дочь! — с нелепой, хвастливой гордостью в голосе произнес он, задрав голову, словно петух, осматривающий свои владения — курятник. — Какая была, и какая стала, а? И кем стала! Он пьяно захихикал, неверной рукой плеснул себе вина в бокал, отсалютовал Алилессе им и пригубил темно-красную жидкость. — Да что ты празднуешь? — уже отчасти сердито произнесла Алилесса. — Свою удавшуюся жизнь, — ответил отец, отирая ладонью мокрые губы. — Я всю жизнь горбатился, торчал в этом чертовом магазине, от которого больше головной боли, чем пользы, и вот мои мечты сбылись!