— Что вам угодно? Он пришпорил лошадь, развернув ее в сторону Тома и тот невольно отпрянул, когда этот огромный, дикий сильный зверь, раздувая красные огненные ноздри, кося карими глазами, рванул в его сторону. Сила кипела в нем, перекатывалась крепкими мышцами под блестящей черной шкурой, он хотел бы сбросить всадника и мчаться — свободно, легко паря над яркой травой, но Гранчестер укрощал его, и вместо дикого бега сильная лошадь покорно затрусила к Тому. — Мне нужно поговорить с вами об Алилессе! — с вызовом ответил Том, глядя снизу вверх. Злость закипела в нем, когда Гранчестер сложил повод и скрестил руки на груди. Он не собирался спешиваться, он предпочитал смотреть на собеседника сверху вниз, и это высокомерие разозлило Тома еще сильнее. — Нам не о чем говорить, — холодно ответил Гранчестер, буравя Тома взглядом. — Леди Гранчестер, а не Алилесса. Для вас — леди Гранчестер, моя жена. И я не намерен обсуждать ее с первым встречным. — Она несчастлива с вами! — дерзко выкрикнул Том. Гранчестер насмешливо изогнул бровь, ухмыльнулся. — Неужели, — пробормотал он, и Том сделал шаг вперед, чувствуя уверенность. — Она звонила мне в слезах, — сурово произнес он, придав себе очень серьезный вид. — И что же она сказала? — холодно произнес Гранчестер, и Том стушевался. Он как-то совсем позабыл о том, что прежде, чем явиться позлить Гранчестера, ему надо бы придумать то, о чем он будет говорить. Можно было бы выдумать полный трагизма разговор, слезы Алилессы и ее обещания причинить себе какой-нибудь вред, выдумать какое-нибудь трогательное совместное воспоминание и ее жалобы на мужа, но ничего этого Том не сделал, и поэтому вопрос Гранчестера застал его врасплох. Он стоял как болван, перед всадником, и хватал воздух губами. — Ну? — лорд вопросительно приподнял бровь. — Так что? — Она звонила попрощаться, — наконец-то выдавил из себя Том. — Сказала, как я ей дорог, и… — Вы попрощались? — неуважительно перебил его лорд. Том кивнул. — Ну, та все формальности соблюдены, вам дали полную свободу действий, чего ж вам еще? Он небрежно взял поводья и развернул лошадь, намереваясь вернуться к занятию. — Она несчастна с вами! — выкрикнул Том ему в спину. — Она плакала! — Поплачет и успокоится, — небрежно бросил Гранчестер, чуть обернувшись на Тома. Том взбесился; мало того, что Гранчестер практически отказался говорить с ним, та еще и не прореагировал на известие о том чего его жена звонит кому попало. Ожидая гнева, злости, раздражения, не получив ничего, Том сам словно с цепи сорвался и не отдавая себе отчета, бросился вслед на всадником. — Вы не понимаете, — визжал он, гневно брызжа слюной, — не понимаете! Вы не знаете, что натворили! Мы любили друг друга, и ЛЮБИМ… Вы причинили ей только боль, слышите? Она никогда не будет вашей, потому что вы не нужны ей! Она плакала, и… Но Гранчестер не слушал его. Дав шпор коню, он пустил его в галоп, и очень скоро голос Тома затих позади. Тома это разъярило, разозлило так, что он проорал проклятья, останавливаясь совершенно запыхавшийся. Блаженная самоуверенность испарилась, он почувствовал, что как-то незаметно растерял все свое превосходство. Ему показала, что все то, что он считал важным и очень скандальным, на самом деле ничтожная пыль, и он такой же ничего не значащий мелкий человечишка. Если бы Гранчестер взбесился, наорал на него, разразился бы проклятьями и сказал бы хоть одно браное слово в адрес Алилессы, или хотя бы дал Тому понять, что чувства Алилессы хоть что-то значат для него, Том считал бы свою месть свершившейся и отступил бы прочь. Но безразличие Гранчестера к нанесенному ему уколу разозлило Тома, и он внезапно захотел поквитаться во что бы то ни стало, нанести более чувствительный укол, такой, какой Гранчестер наверняка почувствует! — К черту эту дуру Мелли, — зашипел Том, стискивая кулаки. — Алилесса будет моей! И тогда… Что тогда — Том еще не решил, не придумал. Вероятно, он и понятия не имел, что тогда. Но одна мысль нанести Гранчестеру настолько сильное оскорбление приятно грела ему душу. И он позабыл тотчас все наставления своего мудрого отца, обдумывая план мести. … Алилесса задремала в гостиной с какой-то книгой на коленях, и когда Гранчстер влетел в комнату, с треском захлопнув за собой двери, она подскочила, уронив книгу на пол, перепуганная, словно молния ударила у нее перед ногами. — Что… — прошептала она, в ужасе разглядывая яростное лицо мужа. — Что случилось?! — Что случилось, — придушенно переспросил Гранчестер, зловеще похлопывая кнутом по ладонь и буравя Алилессу яростным взглядом. — Что случилось, говорите вы? Зачем вы звонили этому чертову щенку, Тому?! — Что?! — переспросила она, побледнев от ужаса. Это зловещее похлопывание кнута о раскрытую ладонь наполнило ее разум таким ужасом, что ей на миг показалось — она забыла как дышать. — Вы звонили ему, — прошипел Гранчестер яростно, багровея. Ее испуг, ее смятение показали ему, что Том не врал. Мысль о том, что его женщина, его жена, его самка, принадлежащая только ему, вдруг зачем-то звонит бывшему жениху, о чем-то просит его, взбесила лорда и еще раз напомнила ему что такое нестерпимая ревность. Ему нестерпимо захотелось тотчас же бросить девушку на пол и отстегать, исполосовать все ее извивающееся тело кнутом, разодрать на ней платье, причинить ей точно такую же боль, какую она причинила ему!.. — Вы будете наказаны, — тяжелым голосом прошептал он. Казалось, даже глаза его налились кровью, а тонкие ноздри дрожат и побелели от гнева. Глядя в его страшное лицо, Алилесса отрицательно затрясла головой, — нет, нет! — и отступила, отпрянула от него на шаг. — Нет, прошу вас, — в ужасе пролепетала она. — Нет! Да, — так же тяжко дыша, ответил он, ступая к ней на шаг. — Сию же минуту. Раздевайтесь! Хлыст еще раз ударил о раскрытую ладонь, и Алилесса вздрогнула, руки ее дрогнули, словно она хотела зажать уши, чтобы не слышать этого страшного звука. — Прошу вас, — одними губами прошептала она, глядя в его яростное лицо глазами, медленно наполняющимися слезами. — Я не сделала ничего плохого… я же говорила вам… не нужно было… Гранчестер яростно взревел и одним прыжком подскочил к ней, ухватил ее за руку. Алилесса коротко вскрикнула, ноги ее подкосились от ужаса, но он не дал ей упасть. Перехватив ее поперек туловища, он поднял ее как куклу, как вещь, и кинулся в спальню, яростно размахивая хлыстом, громко стуча подметками жоккейских сапог. Он не переоделся после ипподрома и от его одежды пахло животным, огромным и сильным, и сам он был словно неистовый зверь. — Пустите, пожалуйста, — пискнула Алилесса, но он ее не слушал. В комнате он растерзал ее, избавил от платья, вырывая пуговицы с клочками ткани, терзая и с треском разодрав подол. От ужаса Алилесса даже плакать не могла, когда он швырнул ее на постель, тяжело дыша. Клочья ее одежды и белья валялись на полу, и туда же отправился и его жоккейский шлем, и редингот, и сапоги с бриджами. Когда он ухватил ее, прижался к ней содрогающимся от ярости телом, она подумала что сейчас он разорвет, растерзает ее — настолько зло он действовал. Или от ярости, или от желания он был уже сильно возбужден. Повернув ее к себе спиной, толчком бросив ее лицом ниц, грубо принудил ее встать на колени. Ухватив за затылок, зарывшись пальцами в ее золотые волосы, заставил лицом зарыться в постель, чтобы не слышать ее голоса, ее плача, ее оправданий! Соблазнительная округлая попочка вздрагивала от страха, и он, с силой нажав на поясницу женщине, заставил ее практически лечь грудью на постель, при этом подняв зад как можно выше. Какая белая кожа… его ладонь накрыла вздрагивающую ягодицу, пальцы сжались, стискивая мягкую податливую плоть, до боли, до красноты, до багровых пятен, до жалобного стона и всхлипываний. Очень хотелось кнутом иссечь ее, разрисовать алыми кровавыми полосами или ладонью нахлестать до алого глянцевого отека, до такой степени, чтоб было больно невыносимо его собственным пальцам, чтоб ладонь горела и чесалась… С ненависть, с яростным рычанием он ухватил, сжал пальцы на соблазнительном треугольничке, который так полюбил целовать, стиснул нежные ткани. Алилесса жалко и униженно постанывала, уткнувшись лицом. Под его пальцами вдруг стало влажно, и он с удивлением почувствовал ее запах. Сводящий его с ума аромат ее желания.. — Негодяйка! Он подхватил ее под бедра, одним движением приставил к ее подрагивающему лону член и вошел грубо, одним толчком, отчего Алилесса громко вскрикнула и вся сжалась. Причинил ей боль… а каково ему узнавать, что она, черт ее дери, звонит другому?! Он яростно толкнулся в ее сжавшееся тело, еще и еще, входя максимально глубоко, причиняя своим отчаянными ударами боль, и она жалобно всхлипывала, вздрагивая от этих ударов. — Маленькая паршивка! Усевшись, он подхватил ее под колени и посадил сверху, прижав к себе спиной и держа ее ноги бессовестно расставленными. Двигаясь, поднимая ее руками, он то максимально погружался в ее тело, то почти выскальзывал из нее, и напрягшаяся головка его члена тревожила, растягивала чувствительный вход. Алилесса, которую Гранчестер словно на кол сажал, с растянутыми в разные стороны ногами, исходилась стонами. Внутри нее словно большой металлический шар катался, такой же жесткий и гладкий, прочерчивая дорожку сплошного удовольствия в животе, из самой глубины до горящего от возбуждения входа. Шлепки ее тела о его бедра были какие-то бессовестные, жадные, и Алилесса стыдливо вздрогнула и сжалась, раскрыв глаза и увидел перед собой зеркало. Гранчестер тоже заметил, как дрогнули ее ресницы, как блеснули ее глаза и как она отвернула лицо. — Раскрой глаза, — жарко и зло зашептал он ей на ухо, продолжая яростно насаживать ее на свой жесткий член, — сию же минуту раскрой глаза и посмотри! Его жесткие пальцы крепко сжались на ее бедрах, поднимая ее в очередной раз, и Алилесса, сгорая от стыда, изнывая от все нарастающего возбуждения, вынуждена была подчиниться. — Ты видишь? Видишь это? Она видела. С колышущимися грудями, с бессовестно раздвинутыми ногами, беззащитная, измученная, истерзанная, с раскрытым лоном, которые Гранчестер мог видеть в отражении, с распухшими губками, между которыми двигался его мощный член, то погружаясь в нее, то выходя, блестящий от ее соков. — Ты видишь, кто тебя трахает? Видишь, кто в тебе? Видишь, кому ты принадлежишь? Яростные толчки все продолжались, его член все двигался между ее беззащитно раздвинутых ног, и это зрелище распаляло и все сильнее возбуждало его. Алилессе казалось, что теперь металлический шар, распирающий ее изнутри закатился в самую глубину и толкается там, терзая ее живот. Она заходилась стонами, извиваясь в его руках, ерзая бедрами по его бедрам, страх покинул ее, и она, позабыв все, закрыла глаза и откинула голову на его плечо, дыша шумно, горячо. — Ты моя поняла? Поняла?! Ее лицо обернулось в нему, стонущие горячие губы потянулись к его губам, нашли их и с жадностью приняли его поцелуй. — Поняла?! — Да… С отчаянным стоном он целовал ее, не в силах насытить свое желание, свою страсть, целовал дико, проникая языком в ее рот, желая оттрахать ее всюду, всю. Он отпустил одну ее ногу и нашел ее ладонь. Поднес ее пальцы к своим губам, жадно поцеловал их, облизал, обсосал каждый пальчик, лаская языком так, словно это заветный бугорок меж ее ног, а затем положил ее пальцы туда — выше своего члена, толкающегося в ее тело, на клитор, возбужденный и красный. — Делай это, — велел он, водя ее пальцами по возбужденной точке, отчего ее живот сводило в сладких судорогах. — Ласкай себя. — Нет, нет! — пискнула Алилесса, вся содрогаясь, чувствуя, как он направляет ее руку, как прижимает ее пальца плотнее к мокрой плоти, как проводит ими вниз, по губам, между которыми трется, движется его член, заставляет сжать их на движущейся плоти. — Ты чувствуешь меня? — шептал он, возвращая ее влажные пальцы на клитор и принуждая Алилессу двигать ими, поглаживать себя круговыми движениями. — Я чувствую, как ты сжалась. Я чувствую, какая ты стала мокрая. Ласкай себя. — Я не могу, — снова пискнула Алилесса, и он до боли сжал ее руку. — Я приказываю тебе, — произнес он хриплым, грозным голосом. — Смотри! Смотри как ты это делаешь, и не смей останавливаться! Он снова подхватил Алилессу под второе колено, толчки в ее тело стали сильнее, и она зашлась в криках, вся дрожа и извиваясь, когда ее пальцы теребили ее чувствительное местечко. — Скажи, кому ты принадлежишь? — шептал он, покрывая ее шею горячими поцелуями, опаляя кожу дыханием. — Чья ты? Говори!