Лорд изо всех сил сдерживал свое все нарастающее возбуждение. Сгорающая от стыда и унижения Алилесса почувствовала, как тошнота подкатывает, несколько спазмов скрутили ее тело, она попыталась оттолкнуть лорда, но он быстро пресек ее слабые попытки сопротивления и снова начал двигаться — резкими глубокими толчками, прижимая горячую головку своего члена к ее небу, не давая ей возможности вздохнуть. «Господи, пусть этот ужас поскорее кончится, пусть!» — рыдая, про себя молила Алилесса, изо всех сил упираясь в его бедра руками, желая отстранить его, но это не мешало ему трахать ее в рот, шипя от удовольствия. Через минуту эта унизительная пытка кончилась, и рыдающая Алилесса с совершенно мокрым от слез и собственной слюны лицом, жадно хватающая ртом воздух, снова была брошена на кровать, бесцеремонно и грубо. Ей хотелось провалиться сквозь землю тотчас же, она чувствовала себя оплеванной, униженной, опозоренной. «Хуже быть не может», — твердила она про себя, чувствуя, как лорд грубо и жестоко, насильно растаскивает ее стыдливо сжатые колени, несмотря на ее стоны и рыдания, как он устраивается у нее между ног и водит мокрой головкой члена по ее промежности — неторопливо, разглаживая скрывающие девственное лоно лепестки и надавливая на какую-то очень чувствительную точку. От прикосновения к этой точке Алилессе становилось не по себе. Ощущение было незнакомым, диким и скорее неприятным. Оно тревожило, еще больше хотелось сдвинуть ноги и не давать трогать себя. — Не надо, не надо, — шептала Алилесса сквозь слезы, содрогаясь от рыданий, но мучитель ее словно не слышал. Он нашел вход в ее тело — узкий, очень узкий, пульсирующий болезненной тяжестью, — и его огромный толстый член надавил туда, растягивая узенькую дырочку. От боли Алилесса закричала, но лорд пресек ее крик, зажав ее рот грубой ладонью. — Терпи, — прохрипел он, сверкая страшными, слово сумасшедшими глазами. Его пальцы скользнули по ее телу и нащупали ту самую точку, пульсирующую горячей тяжестью. От слюны она была влажной, а прикосновения умелых пальцев лорда почти нежными. Он чуть погладил припухшую глянцевую поверхность, и Алилесса ахнула, почувствовав неведомое ей дотоле ощущение. Острое, словно кололи иголкой, горячее, сильное, как ожог кипятком, но такое прекрасное, что от этих быстрых движений пальцев лорда ее тело само напряглось, натянулась каждая мышца, вибрируя как струна, и испуганная этой странной реакцией собственного тела, неуправляемой, как припадок эпилепсии, Алилесса услышала его хриплый смешок. — Хорошо, да? — прошептал лорд, продолжая умело ласкать эту точку, отчего горячее жжение, обволакивающее нечеловеческим удовольствием, разливалось по животу девушки. — А ты не такая деревянная, какой кажешься… Лежи смирно, не то высеку. Лорд поднялся с ее тела, уселся меж ее разведенных коленей, продолжая настойчиво давить меж ее ног своим членом и терзая, щекоча ее клитор, разбухший, упругий, напряженный не меньше его члена. Алилесса, дрожа всем телом, хотела освободиться, но его рука жестко ухватила ее, причиняя боль, удержала на месте. — Я сказал, — прогремел он, — лежи смирно! И молчи. Но это было невозможно. Жжение, рождающееся в месте, где лорд разглаживал и щекотал пальцами, заполняло все, Алилессе казалось, что все между ее ног горит, распухло и пульсирует мягкими глубокими толчками, доставляя одновременно муки и наслаждение. Она извивалась, изгибалась дугой, стискивая, комкая простыню руками, терзая ее ногтями, дрожа так, что мышцы сводило судорогой, чувствуя, как каменеют мускулы на ее трясущихся бедрах и ягодицах. Пот тонкой струйкой скользнул по ее напряженной шее, глаза ее были распахнуты так широко, что, казалось, еще немного — и они лопнут от напряжения, а изо рта вырывалось дыхание вперемежку с жалкими, униженными стонами, с обрывками слов, выкриками. — Пожалуйста, пожалуйста, нет, не надо, — молила Алилесса, но ее слов было не разобрать. Острое удовольствие превратилось в горячую, обжигающую пытку, пальцы лорда двигались слишком быстро и девушка закричала, багровея дрожащим лицом, закричала громко и ужасно, как кричат от невыносимой пыточной боли, так, словно ее клеймили каленым железом или заживо снимали кожу. Новое, неведомое ей чувство наполняло ее, заполняя все существо. Перепуганной, ничего не понимающей девушке, чей разум был затоплен ужасом, казалось, что надвигается что-то ужасное, страшное, чего она точно не вынесет и умрет, разорванная этим жжением в клочья. — Не надо! — кричала она, извиваясь. — Нет! Ее невидящие глаза снова и снова с изумлением смотрели в пустоту, она тряслась как в ознобе и недоумевала — неужели это все происходит с ней?! Неужели это ее, Алилессу, низвели до животного состояния, в котором она не в состоянии контролировать ни свое тело, ни свой голос, ни свое поведение?! Она почти сошла с ума и умерла, это неведомое и страшное, разрывающее сердце, едва не произошло, когда рука лорда отдернулась, и Алилесса рухнула в истерзанные простыни, обессилевшая. Из ее тела словно выдернули стержень и каждая ее мышца мгновенно расслабилась и превратилась в мягкий воск. И лорд воспользовался этим. Ее горячее лоно, до того узкое и сжавшееся от острой ласки, вдруг стало мягким, слабым, податливым. Одним предоргазменным спазмом из него выплеснулась вязкая прозрачная влага, остро пахнущая женским возбуждением, и лорд одним сильным мощным толчком безжалостно вошел в девушку, разрывая девственную плеву. Низ живота Алилессы обожгло острой болью, она вскрикнула, чувствуя, как вместе с ней в ее тело проникает нечто огромное, плотное, заполняя, растягивая, и… То страшное, неведомое, чего она так страшилось и отвергала, напрягая все мышцы тела, вдруг свершилось и обрушилось. Затирая вспыхнувшую было боль, резкие толчки перенапрягшегося члена в ее теле вдруг разожгли то самое удовольствие, которым лорд наполнял ее, и Алилесса снова закричала, вцепляясь в его плечи ногтями, забилась под его огромным телом, двигающимся над ней и в ней, содрогаясь в сильных спазмах, от которых было хорошо, невероятно хорошо и стыдно до головокружения. Они топили ее с головой, от них перед ее закрытыми глазами вспыхивали ослепительные белые вспышки, и она сама бесстыдно расставляла пошире ноги и двигалась навстречу толчкам лорда, повинуясь дремучему инстинкту, продлевая удовольствие, пульсирующее в ее животе. — Да, да, да! — кричала она, забыв себя, подчиняясь каждому мощному толчку в ее теле, вздрагивая от проникновений в глубину, от которых хотелось скулить и самой насаживаться еще сильнее, хотелось, чтобы он разорвал, проник еще глубже и остался там, даря удовольствие, смешанное с рабской покорностью. — Девочка моя, — прохрипел лорд, дрожа всем телом над нею. Ее крики, ее возбуждение и ее удовольствие, которое потрясло ее и заставило выпрашивать еще ласк, возбудили его еще сильнее. Он смотрел в ее раскрасневшееся лицо, слушал ее жалкие стоны — как же быстро ее плач и мольбы перешли в оргазменные крики! Она была девственницей, в этом не было никакого сомнения, а теперь сама со страстью прижималась к нему, поскуливая, выпрашивая ласки, и кричала так, словно погибает, но все равно раскрывалась ему навстречу. И поэтому хотелось мучить ее дальше, заставлять заходиться в воплях, хотелось слушать шлепки влажных тел друг о друга и обонять сладкий запах возбуждения. Она была очень узкой, сжимала его крепко, туго, почти до боли, и поэтому его удовольствие накатило почти сразу вслед за ней. Горячей, обжигающей волной оргазм потряс и его, и он вжался с хриплым стоном в ее мягкие, раскрытые перед ним бедра, до боли стиснул ее мягкую ягодицу, горячо дыша в ее мокрую горячую шею. — Девочка моя… Первая брачная ночь(4) Он мучил ее долго. До самого утра, до серого жемчужного света за окном. Лишь ненадолго отпустил ее в ванную — принять душ и смыть с тела следы первой близости и кровь, — а затем снова затащил ее в постель, жадно тиская. Ожидая томности опытной любовницы, он вдруг получил девственницу, стеснительную, краснеющую от стыда, пробующую прикрыться. Это было очень эротично, это дико возбуждало. И от ее невинности, от ее чистоты, от вида ее юной, нетронутой красоты, от тонких стройных бедер и трогательного розового треугольничка между ножек, от маленькой, но изумительно красивой груди у него кровь начинала закипать. Он припадал жадным ртом к острым соскам, лаская их языком до тех пор, пока девушка не начинала извиваться от удовольствия. Уставшую, измученную, обессилевшую после первого оргазма, он перевернул ее на живот и заставил встать на колени, широко расставив ноги и опираясь на локти. Его рука жадно прошлась по бесстыдно раскрытому перед ним абсолютно мокрому лону и он вошел в девушку одним движением, крепко прижавшись к ней бедрами, проникнув так глубоко, что она завыла жалобно, содрогаясь и вцепившись в простыню зубами, дыша часто и неглубоко. Ей казалось, что ее на кол сажают, растягивая, разрывая ее нежные внутренности, тревожа чувствительный вход в лоно, все еще помнящий боль от дефлорации. Но вместо острой боли теперь было странное ощущение, проникновения в ее тело и трение члена внутри нее наполняли девушку горячим тяжелым удовольствием, от которого она постанывала. Эта странная девчонка, наивная, стыдливая, неловкая и неумелая разбудила в мужчине интерес, страсть и дикое желание. Ему смешно было смотреть, как она боится оргазма, как она противится ему, вся сжимаясь чуть не до судорог, как постанывает, боясь вздохнуть глубоко, когда его член вколачивался в ее юное тело. И ему хотелось заставлять ее кончать еще и еще. Но больше всего ему понравилось, как она кричит. Эта краснеющая от вида голого мужчины юная девственница кричала так, словно была бессовестной дикаркой, кричала исступленно, страстно, отмечая каждый толчок, возносящий ее на вершину блаженства. И в глазах ее отражалось такое изумление, словно она не верила, не могла поверить, что такое удовольствие может доставить не Бог, а простой мужчина. И это льстило. Это приятно царапало нервы, это заставляло делать приятно девчонке снова и снова, доводя ее до исступления, до откровенного изнеможения, до полных удовлетворения стонов. Бессвязно шепча «нет, нет!» и стараясь освободиться от его рук, от его ласк, она была мокрой. Запах ее возбуждения был чистый, пряный, похожий на запах хлеба, и вся постель была пропитана им. Вязкая влага оросила ее аккуратные розовые набухшие губки, скрывающие лоно. Смазки натекло столько, что даже узенькая дырочка меж ягодиц была мокрой. Скользкой. Кричит «нет», а сама течет, хочет его. Завтра пальцы будут полдня благоухать ею, покалывая память о горячей возне и о ее растерзанном теле. Невинном теле. Трахая ее сзади, чуть слышно постанывающую, лорд Терроз погладил сжавшееся колечко ее ануса, чуть нажал на него, погружая палец внутрь, и девчонка заскулила, стыдливо сжимаясь: — Нет, прошу, только не это! — Молчи, — прохрипел он, вводя палец глубже и слушая ее жалкий вой. Как маленькое, беззащитное, измученное животное. Стонет, воет, трясется так, что тонкие девичьи бедра дрожат заметной крупной дрожью. Двигая пальцем внутри ее тела, сквозь тонкую перегородку ее плоти Терроз чувствовал движения своего члена внутри ее тела. Чувствовал, как головка проводит раз за разом внутри нее полосу, наливающуюся наслаждением. Девчонка стала еще уже, сжимала его член настолько, что стало почти больно от удовольствия, покалывающего острыми иглами. Нет, это не то. Ему нужны не эти жалкие стоны и тихие всхливы. Его рука соскользнула с ее ягодиц, девчонка вздохнула с облегчение, чуть расслабившись. Рано радуешься, красавица… Он навалился, накрыл ее узкую спинку собой, потянулся меж ее широко расставленных ног к ее клитору, дотронулся до него — мокрого, распухшего, — пальцами, погладил, и девчонка из ноющей и забитой превратилась вдруг в строптивую кобылицу, взбрыкнув под ним, вздрогнув, словно он хорошенько ожег ее атласную кожу плетью. Невинная, не знавшая ласки, тихая и пугливая, она оказалась горяча, очень горяча, и норовиста, как необъезженная дикая лошадь. Это хорошо; это очень понравилось Террозу — и ее темперамент, и то, как она хотела сопротивляться ему. От его ласки ее бедра начали мелко дрожать, она кричала, задыхаясь, выгибая спину и крутя задом, словно стараясь сбросить его, пыталась свести вместе колени, и все равно оставалась открытой для него. Мокрой и горячей. Возбужденной. — Нравится? — шептал он в ее ухо, в горячие влажные волосы на затылке — Скажи, что тебе нравится! Он нарочно заставлял ее говорить это, помня ее мучительный стыд и краску стыда на ее щеках. Невинная девушка и помыслить не могла о том, что он будет делать с ней и как она будет себя вести, а уж признать, что все эти бесстыдные вещи доставляют ей удовольствие… Она упрямо молчала, сопротивляясь, и он чуть усмехаясь, трахая ее узкое лоно, продолжал мучить ее, предвкушая крик, полный удовлетворения. Она сжималась, стискивая его движущийся в ее мокром разгоряченном теле член, и он замедлял темп, останавливался, со стоном пережидал первое удовольствие, оттягивая миг кульминации. — Нравится? — повторял он, касаясь самыми кончиками пальцев так, что жжение становилось ей невыносимым, и она выла. — Скажи, что нравится! Скажи! — Нра… вит… — Скажи, что хочешь меня! Ну! Она упрямо сцепляла зубы и напрягалась, выгнув спину, замерла неподвижно, дрожа вся мелко-мелко. По ее дрожи можно было сосчитать количество его прикосновений к ее клитору, в такт с ними тряслись ее напряженные ягодицы, и он усмехался, начинал толкаться в ее тело жесткими безжалостными ударами, проникая глубоко, жестко трахая, прижимая ее к себе и не выпуская истерзанного клитора из своих пальцев. — Двигайся сама, — велел он, задыхаясь. Ее узкое лоно доставляло его к наивысшей точке удовольствия слишком быстро, и он снова останавливался, пережидая. — Будет легче. Ну? Она несмело качнула бедрами раз, второй, двигаясь на его члене, и исступленно принялась насаживаться на него сама. Жгущее ощущение отступило, растеклось тяжестью по животу, стало глубоким наслаждением, девчонка громко задышала, раскрыв рот, расслабив язык. — Скажи, что хочешь меня! Говори! — Хо…чу… тебя… Это признание, произнесенное заплетающимся языком, еле слышное и еле понятное, выбитое любовной пыткой, приятно кольнуло его самолюбие, так же как и ее откровенные движения под ним. Никогда еще женское возбуждение и наслаждение не было для него таким искренним и волнующим, никогда они не походили на отчаяние, с которым жертва покоряется палачу, и никогда он еще не видал такого сильного экстаза — до обморока, почти до потери сознания. — Умница, — его пальцы терзали ее промежность, напряженный член двигался между припухших половых губ, и девчонка снова закричала, не выдержала, извиваясь под ним змеиной гибкой спиной и сама сильнее прижимаясь ягодицами к его паху, устав сопротивляться и желая кончить, чтобы только прекратить это мучение. Ее грубые животные стоны вырывались из губ рваным рычанием — ровно с количеством его толчков и количеством спазмов, выкручивающих в оргазме ее тело. Девчонка терзала простыни, рыча как хищница, попавшая в капкан, низко, утробно, и с ее тонким девичьим телом, ставшим внезапно сильным, было не так-то легко справиться. — Умница, — шептал он, чувствуя, как и его накрывает удовольствие. Он подхватил ее содрогающееся тело, прижал к себе ее мокрую, дрожащую спину, стискивая груди с торчащим жесткими сосками жадными ладонями и выдохнул свое удовольствие в ее шею, в ее влажные от пота волосы, трахая девчонку безжалостно, насаживая ее на свой член. — Умница… Простая история Алилесса Грин по праву считалась красавицей, стройной, длинноногой. Может, и не такой ослепительной, как Мелинда, рыжеволосая соседка, живущая через улицу. Но что-то такое было в ее хорошеньком личике с глубокими серыми глазами, обрамленном золотистыми пышными кудрями. Отец Алилессы был вдовцом, уже давно. Его жена умерла, оставив ему дом, кучу долгов — они вместе владели цветочным магазином, который почти не приносил дохода, — и троих дочерей. Алилесса была совсем взрослой и на ее плечи легла забота и о сестрах, и о доме. Иногда она помогала и отцу в магазине. Двое ее сестер, Мери и Аманда, еще учились, и отец с трудом мог оплачивать их обучение, одежду, учебники…