Чиро взял еду и забрался следом. Энца взяла поводья, и тут Спруццо запрыгнул на сиденье между ними. Энца тряхнула поводьями. Чипи затрусил к торному пути, вившемуся через деревню. Центр Скильпарио, настоящий коридор из зданий, выстроившихся по обе стороны дороги, был залит бледно-голубым лунным светом. Повозка ехала по узкой каменной улице, пока стены не расступились, выпуская ее на Пассо Персолана. Дорога разматывалась перед ними, будто катящийся с горы рулон черной бархатной ленты. Висевшая на повозке лампа указывала путь желтоватым сиянием. Чиро наблюдал, как ловко управляется с поводьями Энца. Она сидела совершенно прямо, направляя Чипи сквозь ночь. – Расскажи мне о кольце, – сказала Энца. Чиро крутил на мизинце золотое кольцо с печаткой. – Боюсь, оно скоро станет мне совсем мало. – Оно у тебя очень давно? – С тех пор как мама уехала. Это ее кольцо. – Красивое. – Это все, что у меня осталось на память от матери. – Неправда, – возразила Энца. – Спорим, у тебя ее глаза, или улыбка, или цвет волос. – Нет, я весь в отца. – Когда кто-то другой расспрашивал о матери, Чиро менял тему разговора, но в словах Энцы совсем не было назойливого любопытства. – Вот брат мой пошел в нашу мать. А я ни капли не похож на нее, правда. – Ты поел бы, – сказала Энца. – Наверняка умираешь с голоду. Чиро откусил кусок хлеба с сыром. – Я всегда хочу есть. – Каково это – жить в монастыре? Когда я была маленькой, подумывала, не стать ли монахиней. Положив руку на спинку сиденья, Чиро обнял Энцу за плечи. – Тогда бы ты не смогла целоваться с мальчиками. – У тебя чересчур самодовольный вид. – Откуда ты знаешь, какой у меня вид? Сейчас темно. – У нас есть лампа. Энца ослабила поводья, и Чипи пошел неспешным шагом. – Ты даже не направляешь его. Он знает дорогу, – заметил Чиро. – Папа часто здесь ездит, когда дела идут хорошо. – А сейчас как? – Ужасно. Но совсем скоро лето, а значит, будет работа. – Я тебя увижу летом? – Мы поедем на озеро Эндине. – И ты тоже? – Поживем там у родственников. Ты можешь поехать с нами, – предложила Энца. – Я не хочу навязываться, – сказал Чиро. – Мои братья будут рады компании. Они рыбачат, бродят по горам, залезают в пещеры. Баттиста говорит, что высоко в горах есть пещеры с голубым песком. – Я слышал о них! А ты рыбачишь? – спросил Чиро. – Нет, я готовлю, убираю и помогаю тете присматривать за детьми. Прямо как твои монашки. Полно работы, а платят мне свежими фигами, – пошутила Энца. В Вильминоре Энца свернула на главную площадь. Несмотря на поздний час, там еще гуляли люди. Старики играли в карты в колоннаде, а какая-то женщина катала коляску, чтобы успокоить ребенка. Когда копыта Чипи зацокали по площади, Чиро перехватил поводья и повернул коня ко входу в монастырь. – Спасибо тебе за эту поездку, – сказал Чиро. – Жаль, что обратно тебе придется ехать одной. – Не волнуйся за меня. Чипи знает дорогу, помнишь? – Я пойду, – сказал Чиро, но не двинулся с места. Ему не хотелось покидать повозку, не хотелось, чтобы эта ночь кончалась. – Я не буду целоваться еще раз, – мягко сказала Энца и протянула ему узелок с едой. – Спокойной ночи, Чиро. Помни, святой Антоний позаботится о тебе, если ты позаботишься о Спруццо. – Когда я снова тебя увижу? – Когда захочешь. Ты знаешь, где я живу. – Желтый дом на Виа Скалина. Он выбрался из повозки, держа в охапке Спруццо и остатки ужина. Повернулся, чтобы сказать Энце еще что-нибудь, но Чипи затрусил по площади, направляясь к дороге. Темные волосы Энцы развевались, будто траурная вуаль. Какой маленькой она казалась на высоких козлах! Когда повозка свернула на дорогу, деревянный бортик блеснул под светом лампы. – Погоди! – закричал Чиро, но она уже скрылась из виду. «Я же знаю эту двуколку», – подумал он. Точно в такой коляске уехала его мать. Неужели это та самая повозка? Чиро с самого начала чувствовал, что во встрече с Энцей есть что-то судьбоносное, и теперь знал это наверняка. Он не мог дождаться, чтобы поговорить об этом с Эдуардо, вдруг брат лучше помнит повозку. Может, ему просто почудилось – день выдался тяжелый. Легкие облака, закрывавшие луну, уплыли прочь, и на небе снова сияла золотая монета. Счастливая луна. Сегодня, подумал Чиро, жизнь складывалась отлично. Если бы он был из тех, кто молится, он бы поблагодарил Бога за ниспосланную удачу. В кармане у него лежала лира. Он встретил хорошенькую девушку и поцеловал ее. И поцелуй этот не был похож на другие, как и она не походила ни на одну из девушек, с кем он встречался до того. Энца действительно слушала его – дар слаще любого поцелуя. Но прошло много лет, прежде чем Чиро это понял. Чиро распахнул монастырскую дверь. В вестибюле его ждал Эдуардо. – Ты вернулся. Grazie a Dio[37]. – В чем дело? – А это кто? – Эдуардо посмотрел на пса. – Спруццо. – Ты не можешь держать собаку в монастыре. – Он для сестры Терезы. Она сказала, что на кухне крысы. Чиро направился было к домику садовника, но Эдуардо остановил его: – Они ждут нас на кухне. – Они?… – Монахини. Чиро последовал за Эдуардо. – Что происходит? – Удовлетворение, переполнявшее Чиро всего минуту назад, сменилось тяжелым чувством. Дверь кухни была закрыта, но свет проникал сквозь трещины в косяке. Чиро приказал Спруццо ждать снаружи. Эдуардо открыл дверь. Монахини сидели за столом. Лишь сестра Тереза стояла в стороне, лицо у нее было печальное. – Мы будем голосовать? – спросил Чиро. – Если да, я предлагаю посадить на будущий год больше оливковых деревьев и меньше винограда. Монахини, которым обычно нравились шутки Чиро, не улыбнулись. – Хорошо. Прежде чем вы накажете меня, что бы я ни сделал… – Чиро достал из кармана лиру, – это вам. – Он вручил монету сестре Доменике; седые волосы у той выбились из-под платка – верный знак, что дело серьезно. – Спасибо, – сказала сестра Доменика. Остальные сестры тоже пробормотали слова благодарности. – У нас трудная проблема, – заговорила сестра Эрколина, поправив проволочные дужки очков. Высокая и тонкая, она напоминала пальмовую ветвь Пасхальной недели. Спрятав, как в муфту, руки в широкие рукава, она продолжала: – Мы всегда были искренне рады, что вы, мальчики, с нами. Эдуардо, ты всегда был чудесным учеником. Чиро, не знаю, как бы мы без тебя управлялись с садом, цыплятами, как поддерживали бы порядок в монастыре и церкви… – Это дон Грегорио, да? – прервал ее Чиро. Во рту у него так пересохло, что язык с трудом ворочался. Он налил себе воды из кувшина. – Он потребовал, чтобы вас немедленно удалили из монастыря, – сказала сестра. Чиро взглянул на Эдуардо: лицо брата стало таким же белым, как мука в эмалированной кастрюле. Чиро положил руки на стол и неверяще покачал головой. У братьев Ладзари на их коротком веку было два дома. Первого они лишились, когда умер отец, а мать не смогла выстроить свою жизнь без него. А теперь они лишались и второго – по вине Чиро, из-за его ссоры с деревенским священником. Мальчики свыклись с тем, что служат этим добрым и бедным женщинам. Считали, что работа, порой нелегкая, в обмен на стол и кров – это честная сделка. Они стали частью общины и со временем полюбили эту жизнь. Монахини усердно окружали мальчиков материнской заботой, старались, чтобы праздники проходили у них по-семейному, будто с потерей родителей для них ничего не изменилось. А теперь у них отбирали единственное место в этом мире, надежное убежище, дававшее им уверенность в завтрашнем дне. – Я надеюсь, вы послали дона Грегорио куда подальше, – сказал Чиро. Послушницы охнули.