Страшный удар… ребра… наверное теперь там месиво… Темнота… *** Тихий мамин голос что-то шепчет… невозможно разобрать… нет… не шепчет… поет… она поет… колыбельная… мамочка… как жаль… Прохладная мягкая ладонь на лбу… как приятно… стоп. Она чувствует? Наверное, просто сон… — Спи моя радость, усни… Мамочка… я не хочу больше спать! Но веки такие тяжелые… так сладко… качает… спать… спать… *** — …не приходила в себя? Должна уже очнуться… Показатели? Почти норма. Это хорошо… Родной голос, такой тревожный… Она хочет крикнуть, что слышит его… но губы не слушаются. Опять темно… *** Поняла, что сможет открыть глаза. Просто нужно немного усилий. Надо же, оказывается поднять веки — это тяжело… Но она должна… Пробивает пот… как трудно… узенькая полоска света… ох… ярко, слишком ярко… В темноте там проще, легче… отдышаться… еще разок. Слезы… ярко… но она видит! — Позовите Руслана Николаевича! Очнулась! Сильная теплая ладонь сжала безвольно лежащую поверх больничного одеяла руку. Все расплывается перед глазами, но она различает родное лицо, осунувшееся, встревоженное, но радостное. — Милая… хорошая моя… наконец… Руслан прикладывает ее ладонь к своей щеке… Колется… небритый… Из уголка левого глаза скатывается слезинка. Он наклоняется и ловит ее губами… — Я так виноват… прости меня… прости… О чем это он? В чем виноват? И что вообще происходит? Пытается поднять руку, чтобы обнять его за шею. — Нет! Не двигайся. Еще рано. Только три дня после операции. Отдыхай. Сейчас сестра сделает укол. Поспи. Спать?! Она не хочет больше спать! И какой операции? Боковым зрением видит женскую фигуру в коротком белом халатике, она вводит что-то в капельницу… Опять тяжелеют веки… спать… спать… Теплые губы мягко целуют ее…она счастлива… *** Людмила окончательно пришла в себя только на десятые сутки после операции. На сердце. Руслан, счастливый, но еще встревоженный и виноватый, рассказал, что во время сессии у нее случился сердечный приступ, и она дала остановку сердца. До приезда скорой получилось его запустить, но вскоре, уже в больнице, снова была остановка. И еще раз — во время операции. Он произносил непонятные слова, она просто кивала, совершенно не понимая о чем речь. Понятным было только одно. Она перенесла операцию на открытом сердце. И еще долгое время проведет в больнице. А потом… Руслан опускал глаза, когда она спрашивала, что с ней будет потом. После того, как ее перевели из реанимации в отделение к Руслану, к ней, наконец, пустили Антошку. Он ворвался в палату и бросился к ней, прижался и разрыдался в голос, как маленький. Она гладила его по голове и шептала всякие глупости. Успокоившись, сын смешно шмыгнул носом и сказал хрипло и смущенно: — Я так испугался… Думал, потерял тебя. И снова шмыгнул носом. Следующий месяц слился в один очень долгий, серый день, пропитанный острым неприятным больничным запахом, заполненный уколами, процедурами, капельницами, исследованиями на странных, пугающих аппаратах. Руслан почти не отходил от нее, она ругалась, что другие пациенты не должны страдать, муж отшучивался, что у него талантливые интерны, и вообще пациентов много, а жена у него одна. В отдельной палате с телевизором всегда стояли живые цветы. Розы… желтые розы. Руслан всегда дарил их. А еще подарил новую куклу — немного смешную, в белом коротком халатике медсестрички, белой шапочке на белокурых волосах и широко распахнутыми голубыми глазами. Она сидела на тумбочке, прислонившись к вазе с цветами. Руслан забрал Людмилу домой холодным и пасмурным мартовским днем. Падали тяжелые хлопья мокрого, насквозь пропитанного водой снега, и Нева еще лежала подо льдом, но город уже просыпался от зимнего, тяжелого как смерть, сна. И она чувствовала то же самое. Глава 20 «Засыпая, мы никогда не знаем наверняка — сможем ли проснуться. Каждый вечер я со страхом закрываю глаза. Вдруг та темнота, что так жадно меня обнимает, — навсегда?» Черные по белому. Буквы, буквы, много букв. Они складываются в строчки, в абзацы, в тысячи знаков с пробелами, в авторские листы. Затейливая вязь черных закорючек на белом экране волшебным образом становится картинками, образами, мыслями, героями. А потом Людмила отпускает их на свободу. Блоггер — странное слово, она не любит себя так называть. Противный пронзительный писк таймера оторвал Людмилу от экрана ноутбука. Пора глотать таблетки. Она с сожалением отодвинула столик на колесиках, потерла затекшие запястья. Острая кромка давит, но погружаясь в свой выдуманный мир, она перестает чувствовать боль. И не только в запястьях. За два месяца, что прошли с операции, Людмила привыкла к боли, как к чему-то неизбежному и постоянному. Сжилась с ней, свыклась. Когда-то боль могла быть приятной. Теперь — тупая, постоянная, засевшая в груди как ржавый осколок, изматывает и мучает. Лекарства снимают боль ненадолго. Но она приходит снова и снова. Людмила не жалуется. Руслан и так просто помешался на ее здоровье, превратил его в культ. Эта удушающая, неусыпная забота — вина за то, что случилось. Бесполезно убеждать, что Игра была решением обоих, что это Людмила вовремя не сказала о недомогании и не использовала стоп-слова. Людмила чувствовала, как постепенно начинает ненавидеть свою болезнь и немощность. Не могла видеть эту участливую жалость в глазах мужа, слышать его постоянные вопросы: — Что болит? Как болит? Где болит? Сделать укол? Ты выпила лекарство? И иногда жалела, что не умерла тогда, в студии. Потому что то, во что превратилась ее жизнь теперь, не стоило ничего. Но вспоминала счастливые слезы Антошки в больничной палате и страх в его глазах. И стыдилась себя. Людмила с досадой прихлопнула ладонью ненавистный таймер, высыпала на ладонь таблетки и капсулы из пластикового стаканчика: на наклейке надпись «День» неразборчивым почерком Руслана. Запила водой, помыла стакан и поставила в сушку. Тщательно протерла капли воды с мойки. В прихожей хлопнула дверь, сердито, сильнее, чем обычно. Портфель шлепнулся об пол. — Антоша? Случилось что? Сын протопал через зал к себе, буркнул: — Нормуль. Дверь в комнату закрылась, не оставляя шансов на разговор по душам. Людмила прислушалась. Включил ноутбук, что-то бурчит себе под нос. Расслышала обрывки: «Опять этот Чернов… не победить». Поняла, что речь идет об областном фотоконкурсе. Как жаль, что Анна улетела со Шталем в Швейцарию! Теперь сыну даже не с кем посоветоваться. Конечно, можно было позвонить, но Людмила чувствовала — подруге вовсе не до Антошкиных проблем. Осторожно постучала. — Мам, не сейчас! Упрямец. Вылитый папочка. Решительно открыла дверь. Вошла и села на постель. — Выкладывай. Возмущенное пыхтение, сердитый взгляд исподлобья. — Давай-давай. Нечего дуться как мышь на крупу. — Вот.