Тошно: почему не можем мирно? Без всей этой дребедени? Так горько. Как будто чистоганом белладонну прихлебнул. Но потом понимаю: не те обстоятельства, да и я не тот простой рубаха-парень. У меня есть ответственность, обязанности, бизнес, требующий жесткой руки. Дам слабину — мигом почуют кровь, разорвут. Нельзя. Но разве с ней всегда будет нельзя? Хочется же иначе. Знаю, что можно, что получалось… Я бы дьяволу душу продал, чтобы снова вернуться в наши мирные посиделки перед телеком, в наше путешествие на остров. Но тогда бы я все сделал немного иначе. Или бы не смог? Всегда приятно думать, как ты из шкуры выпрыгиваешь, как лихо меняешь прошлые ошибки, а потом понимаешь: мы вросли в себя, и сложно очень сложно меняться. Тащим груз прошлого, как улитки — свои домики. И я точно знаю, что все пошло бы по тому же сценарию, не стоит тешить себя напрасными мечтами… Не могу даже в сторону отойти! Умом понимаю, что обида у Серафимы сейчас слишком сильна, возможно, она меня не то что видеть, но даже слышать не хочет. Однако отойти не получается, даже комнату покинуть ни на минуту. — Снимай платье. — Что? — Сними чертово платье. Оно чужое. Не хочу видеть на тебе чужой шмот. — Ах ты… — запинается и выдает, покраснев. — Мудак! — Тебя кто так грязно ругаться научил?! — удивляюсь. — Шилов? Тем более, быстрее избавься от этого говенного платья и вытряси из себя дурные наклонности, которые ты от него подхватила! Серафима резким жестом сбрасывает с себя платье, даже изящной ступней по нему несколько раз топнула. — Доволен? — фырчит. На миг оказываюсь пленен красотой ее стройного тела, пожалуй, сейчас даже слишком стройного, исхудала моя девочка в плену. Особенно тонкой кажется талия, а она в положении. В положении… Только сейчас опускается понимание, нисходит сверху вниз, бьет по голове, и звон отдается в каждой клеточке тела. За нашими ссорами я лишь автоматически этот факт отметил, но сейчас воспринял его. Подхожу ближе. Серафима напрягается, когда мои ладони ложатся на талию, обнимаю ее — ледышка! Ни на миг не расслабляется. — Ты беременна, — повторяю, поглаживая ладонью плоский животик. — Как думаешь, кто? — Не знаю. — Так и будешь на меня фырчать, говорить через стиснутые зубы и шарахаться в сторону, как будто я тебя принуждать собираюсь? — Не знаю, — отводит взгляд в сторону. — Знаешь! Ответь… Обхватываю ладонями лицо, поглаживая большими пальцами скулы, ставшие безумно острыми. Как я на вечере не разглядел, что она предельно измотана? В голову шарахнуло радостью, что она в порядке, и ревностью, что рядом с ней — другой. — Сима… — А чего ты ждал? — взрывается. — После всего? Что останусь прежней после открывшейся правды, после того, как за самыми интимными моментами наблюдали посторонние?! Зачем тебе вообще видео? — хлопает меня по щеке. — Чтобы делиться победами с другими?! Подлец! — заводится и снова хлопает меня по щеке. Стою под градом пощечин и слов. Признаюсь, бьет прямым попаданием, щека уже горит, а сердце — в ошметки от правдивых упреков! Держусь из последних сил, лишь потому что знаю, ей надо выплеснуть обиду и злость, а потом станет легче. Иначе никак… Мышонку хватает запала, чтобы ровно еще один раз обозвать меня «мудаком» даже под угрозой словить шлепки по попе, два раза назвала «подлецом» и один раз «мерзавцем». — Ты свое любимое забыла, — говорю осторожно. — Сволочь. — Ты сам себя так называешь, надо было прислушаться! Ты всегда мне говорил правду в начале, а потом начал обманывать! — говорит устало, со слезами. Смекалки моей гудящей голове хватает лишь на то, чтобы продекламировать: — Я сам над собой насмеялся, И сам я себя обманул, Когда мог подумать, что в мире Есть что-нибудь кроме тебя! Серафима застыла, удивленно смотрит. Глаза стали большие-большие, как чайные плошки, полные обиды. Девчонка совсем, как я мог с ней так? Голову откусить хочется. Самому себе! — Это что, стихи? — спрашивает недоверчиво. Да, млин, стих! Как мальчик, которого на табуретку поставили, чтобы он стишок Деду Морозу рассказал ради подарка. — Стихи, подтверждаю. Видишь, как пришибло виной? Даже на стихи потянуло, вспомнилось из прочитанного. Если так пойдет, я серенады петь начну и на гитаре бренчать. — Не надо! — отрезает. — У тебя голос гадкий! — Гадкий? По телефону от моего голоса млела. Взгляд Серафимы мгновенно тускнеет. — Не напоминай! — говорит севшим голосом и расстроенно направляется в ванную комнату. — Все это стало достоянием общественности. Мне гадко… Раздевается прямо на пороге, швырнув в меня трусиками. Что за провокация, млин? Я задымился уже на стадии, когда она оказалась рядом! Когда она платье сняла, от давления пара чуть крышу не сорвало, а сейчас — просто взрыв. — Это тоже надо снять, да? Чужое! — Надо, — подтверждаю хрипло. — Ты вообще рядом со мной должна быть одета иначе. — В паранджу? Я твоих взглядов не разделяю! — В мое обожание ты должна быть одета. В мои взгляды. Как сейчас! — Я… — Сосочки торчком. Провоцируешь, мелкая! — усмехаюсь, подходя ближе. — Ничего подобного, отойди, я просто умыться хотела. Тебе на радость! — язвит. — Ммм… Я сам тебя вымою. Можно? — Нет! Нет же! Запираю в кольце рук, прижавшись. — А я думаю, можно. — Тебе понравится, как я буду тебя умывать, пеной все тело покрою, каждый уголок до скрипа вылижу и зацелую… — говорю на ушко. Серафима задышала чаще, пытаясь меня оттолкнуть. — Ты в словах путаешься! Хотел сказать, вымою?! — Вылижу, — подтверждаю. — Я хочу тебя языком попробовать. — Хватит! Это не работает! Пытается меня лягнуть, но я быстрее. Схватив ногу под коленкой, забрасываю себе на бедро и мгновенно занимаю ладонью место в развилке бедер. Нежу пальцами ее нижние губки, нажав на клитор, отозвавшийся пульсацией. Чуть ниже — нежнейшие лепестки скромно прикрывают узкую щелочку. Я лишь немного задеваю по краю. — Сучка… Намокла уже. — Сучку ты в борделе себе наймешь! — снова дергается и попадает на мои пальцы, тихо простонав. — Вот так, девочка! Еще постони. — Ненавижу тебя. Целую тонкую шею, чувствуя, как она царапает мою шею изо всех сил ноготками прочерчивая красные дорожки. Завтра встану с опухшей мордой от пощечин и расцарапанной шеей. Если мы и дальше будем вести разговор именно так, расцарапанной окажется не только шея, но и спина. Я же чувствую, что ей хочется. Очень хочется… Влага на моих пальцах не может лгать. Шелковистая смазка льется на пальцы.