— Вам разве можно? — настороженно спрашиваю. — А кто мне запретит? — отвечает, не оборачиваясь, и хлопает дверцей. Но когда его внимание вновь перетекает на меня, вдруг снова недовольно прищуривается. — Что за платье? — А что с ним? — на всякий случай пытаюсь разглядеть себя и расправляю несуществующие складки. — Блестки глаза раздражают. Меня его слова не обижают, напротив, я почему-то улыбаюсь. Что поделать, если Бельского раздражает и злит почти все? Вот теперь и мое платье стало неугодным. Но другого я с собой не брала, так что придется ему терпеть. Решаю плавно перевести тему: — Тарелочки стоят в шкафу, да? — И, не дождавшись ответа, сама иду искать. Бельский садится: — И два бокала возьми, — говорит мне вдогонку. Приношу посуду и, поджав губы, наблюдаю, как Андрей Николаевич откупоривает бутылку коньяка, наливает в один бокал, а затем неожиданно ловит мой пристальный взгляд. — Пьешь? — Вообще-то редко, а тем более не коньяк… — Ничего другого нет. — Немножечко плесните, — киваю. — Какой салатик вам положить? — Да без разницы. — Тогда начнем с оливье. Пальчики оближете! Глава 16 Ставлю тарелку и приземляюсь за стол напротив Бельского. Не сказать, что он превратился в весельчака. Он все так же угрюм и не особо разговаривает. За столом царит напряженное молчание, которое вынуждает испытывать легкую неловкость и думать, что мое появление в тягость Андрею Николаевичу, и он лишь из вежливости не выпроводил меня вон. Хотя я не припомню ни одного такого исключительного человека, с кем бы Бельский церемонился. Он даже Риту, не моргнув глазом, ставит на место… — Вкусно? — чтобы хоть как-то разорвать тишину, интересуюсь. — Нормально. Верчусь по сторонам и замечаю на тумбе возле его кровати глубокую тарелку с мандаринами. Не тот сорт, что я сегодня ему принесла. Мандарины крупные, и шкурка у них желтоватая. Я своего рода спец по мандаринам, потому процентов на девяносто уверена, что эти кислые, поэтому и лежат нетронутые. А у тех малышек, которые я принесла и поставила на стол, шкурка насыщенного оранжевого цвета, тоненькая, и на вкус они как мед. Беру одну мандаринку и говорю Бельскому: — Мои малышки — самые сладкие. Запомните их. Бельский перестает жевать и вдруг замирает. Не поднимая головы, бросает взгляд исподлобья в мое декольте. До меня не сразу доходит двусмысленность моих слов, но когда я это понимаю, едва сдерживаюсь, чтобы не ахнуть и быстро опускаю руку, в которой держу мандаринку на линии его взгляда. — Сорт этих малышек очень вкусный, лучше покупать их, — тараторю. — Я так и понял, — выпрямляется Бельский и, отодвинув от себя тарелку, берется за бокал и залпом опустошает его. Не знаю почему, но именно в этот момент я думаю о том, что Бельский не только отец подруги, но прежде всего мужчина — взрослый, опытный, на самом пике сексуальности. Мне немного становится волнительно из-за этих своих мыслей. Отдельная палата, я, он и больше никого. В горле пересыхает из-за того, о чем я думаю. Тоже поднимаю бокал и, задержав дыхание, выпиваю коньяк. Крепкая жидкость бьет алкогольными парами в нос и горечью в горло. Я морщусь и спешно заедаю коньяк долькой мандарина. Бельский снова наливает себе, а в мой бокал плещет на самое донышко. Боже, это так странно сидеть и ужинать с ним… Общаться, смотреть, дышать одним воздухом. Я поднимаю бокал первая: — Хочу пожелать, чтобы все ваши мечты обязательно сбывались! — Спасибо конечно, — дергает уголками губ, — но я не мечтаю. Я ставлю цели и достигаю их. Мне очень удивительно узнать, что Бельский не мечтает. Разве такое возможно? Это же скучно — не фантазировать себе лучшую жизнь или, например, не представлять себя в роли кого-то. — Вообще никогда? — на всякий случай уточняю, облокотившись на стол. — Нет. — А я обожаю мечтать. Даже певицей хотела стать однажды, но дальше мыслей дело не дошло. Но зато было весело. Почему бы нам сейчас не помечтать? Вот попробуйте хотя бы разок. Бельский вальяжно откидывается на спинку стула и снова испепеляет меня своим выразительным темным взглядом. Потом берет бокал и быстро выпивает коньяк. — Помечтал. — Уже? Минуты еще не прошло! — А смысл ее смаковать? Она все равно нереальная. — Но вы же всего достигаете? — прищуриваюсь я. — Так это не цель, а пустая мечта. Коньяк расслабляет, я перестаю чувствовать наше социальное неравенство и, осмелев, тоже откидываюсь на спинку стула. — А я мечтаю зажечь бенгальский огонь, и чтобы коньяк не горчил. Может быть, размешать его с сахаром? Бельский смеется и встает из-за стола. Я увлеченно верчусь, наблюдая, как он открывает дверцу палаты и приказывает одному из своих охранников: — Метнись за бенгальскими огнями и вином. Щеки опаляет внутренним жаром. Понятно, что мой запрос ерундовый. На нормальной мечте я не смогла сконцентрироваться, а ляпнула первое, что пришло в голову, но мне удивительно и приятно, что Бельский без лишних слов просто взял и исполнил ее. И от этого в душе необъяснимым образом загорается праздничный огонек. Я тоже встаю. Нахожу пульт от телевизора на кровати, переключаю канал на музыкальный и начинаю кружиться. — Что с тобой? — удивляется Бельский. — Праздник же! Хотите танцевать? — Я пас. — Он возвращается за стол, но продолжает наблюдать за мной. А я вальсирую с невидимым кавалером, ловлю на себе взгляды Бельского и прислушиваюсь к своим ощущениям. Мне не претит его интерес — пусть смотрит. А еще мне нравится, как изменилось выражение его лица. Впервые за все время нашего знакомства оно смягчилось. Бельский, наверное, сам себе не отдает отчета в том, что улыбается, иногда смеется, когда я выписываю очередное па. И платье мое его больше не раздражает. А еще ему чертовски идет улыбка. У меня в сердце будто распускается чудесный цветок, и становится приятно-приятно от того, что у меня все-таки получилось развеять тучи пасмурного настроения Бельского и подарить ему капельку радости в эту новогоднюю ночь. Глава 17