Он улыбнулся: – За рулем будет не Асад, успокойся. Она глубоко вздохнула: – А еще эта история с Асадом, мертвой женщиной и его семьей. Карл отодвинулся от живота и посмотрел ей прямо в глаза. – Что ты об этом знаешь? – Я разговаривала с Гордоном. Он позвонил перед тем, как ты вернулся. Чертов идиот. У него не было ни малейших полномочий рассказывать ей про это. – Я понимаю, о чем ты думаешь, но это не его вина, Карл. Я сама расспрашивала его. Он хотел, чтобы я ему помогла в одном трудном деле. – Ты о том сумасшедшем парне? – Да. Гордон рассказал о числе двадцать один семнадцать и об убитой женщине. И про историю Асада, про его семью, про их похищение. И про то, зачем вы поедете в Германию. – Она схватила его за руку. – Найди их, но вернись живым, любимый, обещай мне это. – Да, конечно. – Скажи так, чтобы я тебе поверила. Ты обещаешь? – Да, Мона. Обещаю. Если мы их найдем, то я передам немецкой полиции всю трудную часть работы. Она откинулась на подушку. – Ты знаешь, что Мортен вернулся с Харди из Швейцарии? – Вот черт, не знаю. Когда это случилось? Почему они не позвонили ему, не рассказали, как там все? – Вчера. Харди уже лечат. Но говорят, что не уверены в результате. Настроение у них не радостное, мне так показалось. 27 Асад День девятый Сон Асада продолжался лишь несколько часов, когда он вдруг проснулся, почувствовав смертельный холод во всем теле, как будто кровь вообще перестала циркулировать. Он безуспешно попробовал пошевелить руками и ногами, после чего стал вспоминать, по какой причине могло это случиться. И все вспомнил. Сегодня начиналась охота. Он почувствовал тошноту при этой мысли, потому что, вероятнее всего, итогом станет смерть нескольких человек. И теперь, когда Ларса Бьорна больше нет, никто в управлении полиции Копенгагена не будет знать, куда он и Карл направляются и чем будут заниматься. В течение нескольких секунд им нужно будет принимать решения, касающиеся жизни и смерти, и в любом случае конец будет ужасным. Асад разложил молитвенный коврик и встал на колени. – Аллах Всемогущий, помоги мне восстановить справедливость и дай силу понять и принять мою судьбу, – тихо сказал он. На полу рядом с ним лежали газеты и вырезки с фотографиями, сделанными Хоаном Айгуадэром, и все остальное, что он возьмет с собой. Было очень больно видеть на них изображения родных ему людей. Лели Кабаби, его ангел-хранитель. Марва, которую он оставил с двумя девочками и третьим ребенком под сердцем. Его любимая жена, которую Галиб изнасиловал, из-за чего у нее случился выкидыш, и после этого он насиловал ее снова и снова. Галиб, этот дьявол во плоти, разрушивший их жизнь, творивший мерзости с его дочерями и убивавший их новорожденных детей. В последние дни эти картины все время стояли у него перед глазами, и он больше не помнил, какой была его жизнь прежде. Асад встал, снял с полки тонкий альбом в переплете из верблюжьей кожи и открыл его впервые за много-много лет. Он сейчас уезжал для того, чтобы отомстить за потерянную жизнь, запечатленную в этом альбоме. «Помни их такими, какими они были когда-то, Асад. Пусть хорошие мысли ведут тебя, и ты найдешь их», – подумал он и стал листать. Это были фотографии их с Марвой свадьбы, раннее детство их детей, жизнь в Кастеллет и в квартире в Копенгагене. Радостные, счастливые дни и лица, выражающие надежду на будущее. На последней фотографии Нелле и Ронье было шесть и пять лет соответственно. Фотография была сделана незадолго до того, как он присоединился к инспекции вооружения в Ираке. Нелла с красным бантом в темных волосах с рыжим отливом и Ронья в бумажной шляпке, которую она сама сделала в детском саду. Со смехом они нажимают друг другу на нос. Так мило и невинно. – Простите, – прошептал он. – Простите, простите, простите. – Из-за страшного ощущения, что он предал их, он не мог найти других слов. – Моя дорогая Марва, – сказал он и провел пальцами по ее дорогому лицу. Глубоко вздохнув, он собрался отложить альбом, когда его взгляд остановился на одной подробности, которую он давным-давно вытеснил из памяти. То, что он принял за тень от бумажной шапки Роньи, не могло быть тенью, потому что она стояла прямо у окна и тени падали на другую сторону лица. Нет, темное пятно на ее лице было родимым пятном, которое тянулось от подбородка вверх к левому уху, сейчас он хорошо вспомнил это. Это пятно не очень его радовало, когда она была маленькой. Но один мальчик в детском саду сказал, что оно похоже на очень-очень маленький нож и что это круто. Он сказал, что хотел бы, чтобы у него тоже был такой знак красоты. – Знак красоты, – повторил он, и после этого Ронья никогда уже не вспоминала об этом. «Ну как же я забыл, милая моя Ронья?» – думал Асад, хотя прекрасно понимал, что способность забывать может быть единственным спасением для человека от безумия. Он обратился к вырезкам на полу, оттолкнул молитвенный коврик и низко наклонился. Прищурил глаз и стал изучать лицо женщины, которая стояла рядом с Марвой. – О боже! – воскликнул он, и слезы полились рекой. Вместо того чтобы испытать облегчение, он задрожал от отчаяния и боли. По фотографиям, сделанным на пляже на Кипре, он не мог установить раньше, какая из двух его дочерей была жива, и эта неизвестность успокаивала его. Пока он не знал, это могла быть любая из них. Но теперь истина прояснилась, и он уже понимал, кого оплакивал. Младшую дочь Ронью, ту, что с родимым пятном, потому что у молодой женщины, стоявшей рядом с Марвой, такого пятна не было. Одним прыжком он поднялся с пола, сгорая от желания отомстить и гнева, но на кого их было направить? В порыве бешенства и отчаяния он растоптал стеклянный столик, сбросил книги с полок, опрокинул мебель и затих только тогда, когда было разгромлено полквартиры, соседи слева и справа стали стучать в стены, а верхний сосед – в пол. Рыдая, Асад опустился на колени, развернул молитвенный коврик между осколками стекла и лужей чая из мяты, опустился и стал молиться своему Богу за Марву и Неллу – и за Ронью. Пока Карл в ожидании стоял на парковке, он нисколько не был похож на попутчика, с которым хотелось бы провести несколько часов в замкнутом пространстве, что было неудивительным. Бледный из-за недосыпа, неразговорчивый и в том настроении, когда, по наблюдениям Асада, от Карла нужно держаться на максимальном расстоянии. – Бог ты мой, сколько же всего ты с собой набрал, – сухо прокомментировал Карл, глядя на груду пластиковых пакетов на заднем сиденье. – Это немного провианта. Мы же не на диете, или как? – сказал Асад, пока Карл обходил машину, чтобы положить в багажник свой чемодан на колесах. – Ничего себе! Просто битком набито. И что же тут, Асад? – Разные вещи, которые могут пригодиться, – ответил тот. – А эта спортивная сумка, которая занимает больше всего места? – Карл пошевелил ее, чтобы освободить место для чемодана. – Она весит не меньше тонны, что ты в нее сунул? Одного из своих верблюдов? – Не трогай, Карл, – сказал Асад и приготовился закрыть багажник. Карл мрачно посмотрел на него: – Открой сумку, Асад. Кучерявый покачал головой: – Ты должен понять: если у нас не будет с собой этих вещей, нам нечем будет защищаться. Если ты этого не понимаешь, я поеду один, Карл. – Там оружие, Асад? Если да, ты рискуешь потерять работу. – Да. Знаю. Я согласен на это условие. Карл отступил на шаг назад: – Открой, Асад. Тот медлил, и Карл сделал это сам. В утреннем тумане он стоял молча и долго оценивал содержимое. Потом обернулся к Асаду: – Мы с тобой оба знаем, что я никогда в жизни не заглядывал в твою сумку, договорились? 28 Хоан