Он качает головой. — Как я уже сказал, это долгая и запутанная история. Я смотрю на часы. — Нам нужно убить два часа. Он тоже смотрит на часы и тяжело вздыхает. — Хорошо, но я буду рассказывать, пока мы идем. Его движения скованы и неестественны, он поворачивается ко мне спиной, продолжая идти по тропинке между деревьями. — В канун Нового года, перед тем как я поступил в Академию Синдиката, мой отец пришел домой пьяный и злой. - В его тоне звучит печаль, и мне становится интересно, что он собирается сказать дальше. — Он поссорился с моей матерью, и я наблюдал, как он забил ее до смерти. Я ахаю от этих слов. — Мне жаль, Элиас... — Оставь это. Мне не нужна твоя жалость, - огрызается он, глядя на меня через плечо своими пронзительными голубыми глазами. Я замолкаю, впиваясь зубами в нижнюю губу. — На следующий день семья посадила меня на самолет и отправила в Чикаго. Вместе с моим дядей, отцом и кузинами. - Он делает глубокий вдох, колеблясь, прежде чем сказать. — Они даже не позволили мне пойти на мамины похороны. Что это за семья, в которой сыну не разрешают присутствовать на похоронах собственной матери? Его шаги ускоряются, как будто он в ярости от того, что снова переживает время, о котором говорит, и мне приходится бежать трусцой, чтобы не отставать от него. — Картель Эстрада заключил сделку с братвой Гурина, и мы должны были возглавить операции к северу от границы. - Он оглядывается на меня через плечо. — Это все, что мне сказали, и до недавнего времени я верил, что отец убил мою мать, потому что она не хотела, чтобы он забирал меня в Америку. Поэтому я обвинил твою семью в ее смерти, и, как следствие, в том, что меня оторвали от всего, что я знал. Я смотрю на него, почти шокированная тем, что за его неприязнью ко мне стоит подлинная причина, пусть и совершенно нелепая. Двенадцатилетняя девочка никак не могла знать или иметь отношение к тому, о чем он говорит. Но теперь я понимаю, почему он ненавидел меня. Его ярость вызвана тем, что он видел, как его мать забили до смерти, а затем его притащили в новую страну, где он лишь слабо понимал язык. Любой мальчик был бы зол, а моя фамилия направила его гнев на меня. Он замолкает, углубляясь в лес. Когда проходит нескольких минут, я понимаю, что он не собирается продолжать рассказ. — Ты сказал «до недавнего времени». Что изменилось? - спрашиваю я. — Всё, - бормочет он, поворачиваясь так внезапно, что я врезаюсь ему в грудь. Я пытаюсь сделать шаг назад, но он тянется ко мне и прижимает к себе. — Мой дядя объяснил, почему отец убил ее. Она предала семью и спала с членом картеля Васкез. - Мышца у него на виске сокращается. — Я винил во всем сделку с братвой, хотя именно глупые ошибки моей матери привели к ее собственной смерти и стали причиной, по которой нам пришлось покинуть Рейносу. - Его челюсть сжимается. — Она продала картель, и Васкез захватили территорию за пару дней. Я никогда не прощу своего отца за то, что он лишил ее жизни. Он был трусом и не смог сказать дону Пабло, чтобы тот отвалил и поручил разобраться кому-нибудь другому. - Элиас пожимает плечами. — Но я больше не могу перекладывать вину на братву Гурина. Я понимающе киваю, хотя почти уверена, что если бы его отец послал главу картеля Эстрада, он сам был бы мертв. Не верится, что все эти годы я думала, будто он просто посмотрел на меня и сразу же возненавидел. Что это была противоположность любви с первого взгляда – ненависть с первой встречи. Все это время он испытывал тайную ненависть к братве Гуриных и, в свою очередь, ко мне. — Тогда почему ты все еще мучаешь меня? - спрашиваю, зная, что ответ на этот вопрос способен полностью разрушить меня. Его ноздри раздуваются, и он пожимает плечами. — Я узнал о мамином предательстве только накануне Нового года. - Он отпускает меня и, повернувшись спиной, идет дальше по тропинке. — Мой дядя впервые отвез меня на ее могилу в Рейносе. - Мышцы его спины напряжены, когда он произносит. — А от старых привычек трудно избавиться. Привычек. Это то, чем он меня считает? Привычка, от которой он не может избавиться, и ничего больше. Я сглатываю подступающую к горлу желчь, зная, что никогда не услышу от него того, чего хочу. — Теперь ты остановишься? - спрашиваю, не уверенная, звучит ли в моем голосе надежда или нерешительность. Он снова смотрит на меня. — Это то, чего ты хочешь? - напряженность в его глазах крадет кислород из моих легких. Я не знаю, как ответить на этот вопрос. На него нет простого ответа. Шорох в кустах слева от нас спасает меня. Мы оба низко пригибаемся, держа винтовки наготове, и ищем источник шума. Элиас тихо придвигается ко мне, его рука касается моей. — Тихо, - одними губами произносит он, кивая на поляну впереди, где олениха со своим олененком только что вышли на тропинку. Печаль сжимает мое сердце, когда я гадаю, действительно ли Элиас убьет их. Мать и малыш идут по своим делам и никому не причиняют вреда. Он наводит ружье, и я хватаю его за руку, качая головой. Его брови хмурятся. — Что? — Ты не можешь их убить. Он сужает глаза. — Как ты собираешься возглавить братву, если не можешь убить даже оленя? Я тяжело сглатываю и смотрю ему прямо в глаза. — Хороший лидер знает, когда нужно отнять жизнь, а когда проявить милосердие. - Я бросаю взгляд на животных, которые по-прежнему не замечают нашего присутствия. — Любая жизнь священна, так по какой причине мы должны их убивать? - Спрашиваю его. — Потому что нам поручили охотиться, и именно это мы должны делать. — Это бессмысленно и варварски. Не способность нажать на курок определяет сильного лидера, а понимание, когда не стоит его нажимать. Когда я оглядываюсь на Элиаса, он уже опустил винтовку и смотрит на меня со странным выражением в своих льдисто-голубых глазах. — Что? - Спрашиваю я. Он пожимает плечами. — Ты говоришь очень разумно для любимчика учителей. Особенно учитывая, что ты идешь вразрез с прямой инструкцией. - Он слегка подталкивает меня локтем, мягкая улыбка приподнимает его губы. Это красивая улыбка, которая придает ему почти потусторонний вид. — Я думаю, ты права, Гурин. Я улыбаюсь. — Конечно, я всегда права. Он смеется, его глубокий и бархатистый смех разносится по деревьям и пугает оленей, которые бросаются через тропинку и скрываются в густом лесу вокруг нас. Я тоже смеюсь, благодарная за то, что он согласился пощадить этих беззащитных животных. А потом мы смотрим друг на друга, и мне кажется, что я впервые вижу настоящего Элиаса Моралеса. Без гнева или маски, он заглядывает прямо мне в глаза, как будто может увидеть мою душу. Сердце бьется сильнее и быстрее, когда я изучаю его взгляд, зная, что, несмотря на чувства, которые испытываю к нему, прошлое забыть невозможно. Он так плохо обращался со мной все эти годы, и эти воспоминания не могут просто исчезнуть. Для нас нет возможности отмотать время назад, хотя часть меня хотела бы этого. Что было бы, если бы Элиас с самого начала знал настоящую причину смерти своей матери и того, почему семья забрала его из дома? Легко зацикливаться на том, что могло бы быть. Элиас прочищает горло, разрывая напряженную паузу между нами, и бросает взгляд в сторону поляны. — Пора двигаться. - Он смотрит на часы. — У нас есть полчаса, чтобы вернуться к микроавтобусу. — Конечно, - говорю, чувствуя разочарование от того, что наше время, проведенное наедине в лесу, закончилось. Впервые я, наконец, начинаю понимать своего мучителя, и хочу узнать о нем больше, даже если это безумие. Теперь тайна, стоящая за его ненавистью ко мне, раскрыта. Интересно, изменит ли это что-нибудь между нами. И еще более важный вопрос: хочу ли я этого? Глава 25 Элиас