— Мне хотелось бы глянуть на зал, где готовят тела. Дени Юрон направился в коридор слева от лестницы. Открыл дверь в глубине, зажег свет и спустился на три ступени вниз. Они прошли через предбанник, где висели комбинезоны, маски и шапочки. Поль заметил костюмы и простыни синего цвета, сложенные на стеллаже. — Попрошу вас надеть бахилы, — заявил Юрон, протягивая жандарму пару. — На данный момент у нас нет тел в работе, но это вопрос гигиены. Он одним движением натянул бахилы, задрав сначала одну ногу, потом — другую и прекрасно сохраняя равновесие. А вот Полю пришлось присесть на табурет, чтобы выполнить требование. — Сколько человек здесь работает? — Пять, но только двое танатопрактиков. Давид и я. Он хозяин, но документация и продажа — не его сильная сторона. Он предпочитал, как говорится, работать руками. — Значит, он часто сам обрабатывал тела? — Зависит от того, что вы понимаете под «часто», мы же все-таки не в Чикаго. Может, два или три раза в лучшие недели. В остальном этим занимался я. Поль поднялся с гримасой боли на лице, обеими руками опираясь на здоровое колено. Они прошли через тяжелую герметичную дверь. Температура здесь была не выше десяти градусов; в помещении без окон и с низкими потолками горел яркий свет, что еще сильнее подчеркивало его больничную атмосферу. Размеры комнаты не превышали тридцати квадратных метров, и тут имелось все необходимое для проведения консервации тел. Большая раковина, сливные трубы, вентиляционная система, автоклав для стерилизации инструментов, оборудование для дренажа. Все было чистым, продезинфицированным. Поль заметил два приоткрытых и пустых выдвижных ящика, как в морге. Подошел к оцинкованному столу, стоявшему в центре. Замер, задумавшись, потом повернулся к собеседнику: — Как доставляются тела? — Через гараж, он прямо рядом с центральным холлом, в который вы и вошли. Оттуда есть прямой доступ в коридор, а там каталка, чтобы легче преодолеть последние метры. После обработки тела перемещаются в зал прощаний, чтобы семьи могли там собраться. — Тела могут оставаться здесь на ночь? — Да. Когда они прибывают поздно или в выходные, их помещают в один из двух охлаждаемых боксов и, как правило, ими занимаются на следующий день. Поль провел пальцами по ледяному металлу, оглядел углы, потом направился к одному из вышеозначенных боксов, чью внутреннюю температуру контролировал термостат. Трупный запах здесь был сильнее. — Я попрошу вас быть со мной откровенным. Какие-либо действия вашего патрона могли свидетельствовать о том, что он питал определенную склонность к мертвецам? — Определенную склонность? Что вы хотите сказать? — Был ли он из тех, кто фотографирует трупы? Кто прикасается к ним не чисто профессионально? Вы испытывали когда-нибудь чувство неловкости из-за его действий? Лицо Юрона побагровело от гнева. — Вы что, принимаете нас за каких-то психопатов? Конечно нет, ничего подобного здесь никогда не бывало! Давид был настоящим профессионалом и всегда проявлял к умершим крайнее уважение. Нельзя заниматься таким ремеслом, если не уважаешь усопших. Поль сильно его задел, но он здесь не для того, чтобы проявлять деликатность. Он открыл галерею фотографий в своем телефоне и показал их танатопрактику: — Я не на пустом месте задаю такие вопросы. Мы обнаружили эти снимки в пристройке к шале Давида. Они были распечатаны и аккуратно помещены в альбом. Их там около тридцати. Мне бы хотелось, чтобы вы глянули. Юрон нацепил очки, висевшие на шнурке у него на шее. Его седые брови исчезли за толстой оправой, когда он нахмурился. Он прошелся по экрану указательным пальцем: — Ну и дела… — Как по-вашему, эта комната могла служить декорацией для того, что вы видите? — Трудно сказать. У нас есть подобная ткань, ну, как и в любом оборудованном зале или морге. Стол плохо видно. Кроме самого предмета, все остальное расплывчато. Ничего не могу вам сказать… Но, господи, что это все означает? Поль подошел и встал рядом: — Давид, возможно, устраивал свои мизансцены, когда оставался один, например ночью. Ему достаточно было просто спуститься сюда из квартиры. У него была полная свобода действий… И никаких свидетелей. Юрон растерял всю свою агрессивность. Совершенно ошеломленный, он прислонился к стене. — Мне очень жаль. Поль забрал свой телефон. — В ближайшие дни вас вызовут в бригаду, чтобы записать показания. Не беспокойтесь, это лишь простая формальность, через это пройдут все служащие. Мы только хотим получить более полное представление о личности вашего патрона. Дени Юрон кивнул, выходя с повисшими вдоль тела, словно плети, руками, как оглушенный боец. Поль остался один в гудении вентиляции и бьющим в ноздри запахе больничных препаратов. На долю секунды он увидел лежащую здесь Жюли — обнаженную, с раскинутыми руками и ногами и следами смерти, покрывающими тело. Он поспешил потушить свет и вышел из зала с ощущением холодка, бегущего вдоль позвоночника. 48 Белые латинские кресты[45] печально уходили в бесконечность. Военные кладбища расстилались по обеим сторонам автострады, которая разрезала поля в направлении на Аррас. Равнина траура и памяти о той безмерной бойне, которой была Великая война[46], особенно в этих местах, где проходил фронт. Габриэль тоже вел свою войну — беспощадный бой с черной дырой в собственной памяти и с похитителями дочери. Его телефон зазвонил. Поль. — Какого хрена ты решил со мной связаться? Это же я должен был тебе позвонить, — накинулся на него жандарм. Габриэль съехал на обочину и остановился. — Послушай меня лучше. Прежде чем вернуться на север, я заехал в Орлеан, к Жозиане Лурмель, матери еще одной исчезнувшей девушки. — В Орлеан? Еще одна девушка? Что ты несешь? — Два месяца назад я попросил у Солены извлечь из FNAEG данные Жюли и некоей Матильды Лурмель. Я не знаю, зачем мне понадобился этот запрос. Поэтому я поехал повидаться с матерью Матильды, хотел понять. Ее дочь похитили однажды вечером в две тысячи одиннадцатом году, во время пробежки по набережной Луары. Расследование ничего не дало, но я видел фотографию девочки. Держись крепче: у нее родимое пятно на бедре в форме головы лошади… — Как в альбоме Эскиме? — Точь-в-точь. Долгое молчание. Габриэль прекрасно осознавал возможные последствия своих откровений. Сам факт, что Солена действовала за спиной своего начальника, взаимосвязь нескольких похищений, причастность Эскиме ко все более грязным делам. В ушах снова зазвучал серьезный голос Поля: — Если это правда, если эта Матильда умерла, а Эскиме увековечил ее в том альбоме, как ты смог установить эту связь? Зачем тебе понадобился ее профиль ДНК одновременно с профилем Жюли? — Я абсолютно ничего не знаю, может, я нащупал след здесь, на севере, и он позволил мне увидеть взаимосвязь. Мою квартиру в Лилле взломали. Тот или те, кто это сделал, скорее всего, что-то искали, и это «что-то» я спрятал в сейфе у своей матери. Туда я сейчас и еду. А у тебя что нового? — Все идет своим чередом, но мы здесь продвигаемся не такими темпами, как некоторые. Расскажу позже. Ты там поосторожнее. И звони, как только получишь информацию. Закончив разговор, Габриэль снова завел мотор, не в состоянии, как и Поль, сложить кусочки пазла. Он надеялся, что визит к матери даст ему новые ключи. Пока солнце расписывало горизонт яркими красками, он свернул на поперечную дорогу, приведшую его в Невиль-Сен-Ваастом, небольшой городок, состоявший из одинаковых домиков редкой унылости, с их серыми оштукатуренными стенами и темно-красными черепичными крышами. Все здесь было застывшим и безжизненным. Ступив на тротуар, Габриэль подумал, что вдыхает запах смерти. С комом в горле он трижды постучал в дверь. В приотворенной створке блеснули два топаза арктической синевы. Жанин сняла цепочку и распахнула дверь. Габриэль испытал жестокий шок, столкнувшись с опустошительным действием старости. Хотя глаза матери остались прежними, сама она превратилась в сухой прутик с неестественно длинными руками и узловатыми локтями. Ее волосы, словно в один миг, побелели и теперь торчали лохматыми прядями. Она, которая так внимательно следила за собой и за тем, как выглядит… Отчаянно сутулясь, мать опиралась на палку. Габриэль нежно поцеловал ее и тут же кинулся в туалет. Там он молча завыл, прижимая кулак к губам. Он был как арестант, выпущенный на свободу после долгих лет заключения, который заново открывает изменившиеся лица и новый мир, начиная осознавать, что время, потерянное меж четырех стен, пропало безвозвратно. Габриэль потер веки, сделал глубокий вдох и вышел. Жанин поставила греться суп из порея в крошечной кухне, на которой нашлось место только для микроволновки, электроплитки с двумя конфорками и холодильника. Окно выходило на поля и дальние терриконы горнопромышленного бассейна, которые в этот час походили на спектакль театра теней. — У тебя неприятности, — сказала Жанин, ставя на стол две плошки. — Все нормально, мам. По-прежнему проблема с памятью. Но врач говорит, это скоро пройдет. Габриэль съел суп и жадно проглотил ломтики хлеба с маслом. Тепло в желудке принесло облегчение. Он позволил себе небольшую передышку под боком у матери, поболтал с ней, потому что не мог сбежать, как вор, а еще потому, что восстанавливать кирпичики прошлого, заново возводя стену памяти, было для него великим благом. Наконец-то он существовал, наконец-то рядом был человек, способный рассказать ему о нем. И мать рассказывала. До Лилля он снимал дом в окрестностях Арраса, недалеко отсюда. Он сам пристроил ее в этот монастырь бегинок и частично оплачивал медицинское обслуживание — платежи автоматически поступали с его счета. Перепробовав массу мелких приработков, он около года продержался в строительной фирме, прежде чем без предупреждения перебрался в столицу Фландрии. Она подтвердила то, что уже сказала по телефону: с тех пор как он ушел с работы и поселился в Лилле, она его почти не видела, кроме той истории с сейфом. Именно тогда она заметила и перемены в его внешности, и нервозность. После трапезы мать отвела его в свою спальню и указала на шкаф: — Он там, этот твой сейф. Такой тяжелый, что тебе пришлось тащить его на пару с сыном соседа, которого ты позвал на подмогу. Габриэль откатил раздвижную дверь. Сейф пятидесяти сантиметров в высоту был привинчен к каменному основанию, залитому бетоном. Украсть его, просто унеся с собой, было невозможно. Он встал на колени и снял с шеи шнурок. Когда он удостоверился, что ключ идеально подходит к замку, его кровь заледенела. Легкие матери свистели прямо у него за спиной. Она тоже хотела знать. Внутри лежали два пакета. Большой предмет в плотной упаковке, поставленный по диагонали, чтобы поместиться в отделении, очевидно, был картиной или рамой. Он положил его на кровать, не раскрыв, — в первую очередь его заинтересовал другой пакет, крафтовый конверт стандартного формата. Когда он извлек из него паспорт, удостоверение личности, банковскую карточку и водительские права, и все на имя Габриэля Москато, то испытал огромное облегчение: он снова становился самим собой. Затем он открыл еще один конверт, лежавший вместе с документами, и достал из него четыре листка, скрепленные по два. На верхних были диаграммы, сопровождаемые цифрами и сложными пояснениями. Его рукой было надписано: Профиль ДНК Матильды Лурмель, присланный Соленой, 30/08/2020 Профиль ДНК Жюли, присланный Соленой, 30/08/ 2020 — Что это такое? — спросила мать. Габриэль в глубокой задумчивости медлил с ответом: