Тогда я встала со стула, тоже пересела на стол, обхватила руками дрожащую младшую сестру, и так, в обнимку, мы сидели, беззвучно плача и в потемках не видя слез друг друга, пока у меня не заледенели ноги в тонких колготках. Тогда я сняла шарфик и замотала в него свои ступни, а Натка почти нормальным голосом сказала: — У меня у сумке есть шоколадный батончик, хочешь? Мы съели этот ее батончик, не столько насытившись — есть вообще-то еще и не хотелось, я, когда сильно нервничаю, теряю аппетит, — сколько приободрившись. — План такой. Будем шуметь изо всех сил, ночью в районе тихо, может, нас кто-то услышит, — предложила я. — Ты ори, у тебя хорошо получается, а я буду палкой колотить, очень кстати ты стул разломала… Пять минут шумим — полчаса отдыхаем и снова шумим. Стой! — Я удержала слезающую со стола сестру. — У меня есть ватные диски, надо бы нам уши заткнуть, а то сами себя оглушим… Шумели мы старательно и долго. Натка осипла, а я размочалила в труху все четыре ножки разломанного стула и ссадила о ребристую стену один из своих кулаков. Железо, протестующе гудя, стояло насмерть. Казалось, мы должны были разбудить целый микрорайон, но даже если кто-то и проснулся от отголосков производимого нами шума, то поинтересоваться, в чем дело, не пришел. — Это потому что сейчас ночь, — сказала я сестре и самой себе в утешение, забыв, что Натка меня не слышит — у нее вата в ушах. — Люди боятся соваться на стройку в темноте, а утром кто-нибудь обязательно придет, вот увидишь… Сами-то мы увидеть уже ничего не могли — оба мобильника-фонарика, используемые поочередно, полностью разрядились. То ли от переживаний, то ли от усталости, то ли действительно от нехватки кислорода кружилась голова и звенело в ушах. Натка нашла в темноте мою руку и требовательно подергала за рукав, я вынула из ушей заглушки и услышала: — Все, я выдохлась, надо поспать, а ты стучи еще, если можешь, мне это нисколько не помешает… Пугающе сиплый голос отдалился: Натка ушла в другой конец контейнера, там, судя по грохоту и ругани, напоролась на стол, забралась на него и кое-как устроилась на ночлег. Я придвинула свой стул поближе к двери, пристроила висок на холодное железо и принялась отстукивать морзянкой: три тире, три точки, три тире… Сигнал SOS. Может, слишком затейливо для нашей ситуации, зато эргономично — не нужно тратить много сил. Вообще-то тратить уже нечего… Постучав какое-то время и в кромешной тьме полностью утратив представление о том, где я нахожусь и как долго тут пребываю, я сама не заметила как отключилась. Пробуждение оказалось пугающим: в ухо бухнуло так, словно мне в висок из пушки выстрелили! От неожиданности впору было заорать — я и заорала. Оказалось — правильно сделала, потому что снаружи тоже послышался крик, полностью матерный, но при этом радостный. — Спасите! Помогите! — завопила я уже осмысленно и так громко, что в дальнем конце контейнера заворочалась и, кажется, свалилась со стола разбуженная Натка. — Выпустите нас! — Выпустил бы, да ключа нет, — сказал знакомый голос. — Но это мы решим. Лен, это ты там? — Таганцев! — я чуть не расплакалась. — Миленький! Да, это я! — Это мы! — в дверь с разбегу шумно влепилась Натка, у которой на радостях вдруг прорезался голос. — Костенька, родненький, выпусти нас отсюда! — Выпущу, выпущу… Вы живые, целые? — Да, да! — Ну, потерпите еще немного, тут нужен спец с инструментом… Таганцев замолчал, видно, ушел, и еще какое-то время — по-моему, вечность! — мы с Наткой нетерпеливо ждали развития событий. Потом лейтенант вернулся, скомандовал: — Девчонки, отойдите подальше! Мы отошли, и за дверью загремело, зашумело, истерически завизжало. — Он спиливает замок! — покричала мне в ухо Натка. Я кивнула и пригладила растрепанные волосы. Представляю, какой у нас сейчас видок… Снова зашумело, заскрипело, и вдруг в глаза ударил острый свет. Я охнула и закрылась ладонью, а голос Таганцева рявкнул: — Да убери фонарик, идиот! — и стало ясно, что наш друг там не один. В самом деле, меня под оба локтя подхватили чьи-то крепкие руки, потянули на свет, закружили, усадили на что-то твердое, закутали в мягкое, теплое. — Натка! — позвала я, мучительно жмурясь. После абсолютной черноты ловушки обыкновенная ночная тьма, подсвеченная звездами, луной, одиноким фонарем и разноцветными городскими огнями за периметром казалась праздничной и яркой, как дискотека. — Я здесь, — где-то рядом откликнулась Натка. — Костя! — позвала я нашего спасителя. — Ты вообще как тут оказался? Каким чудесным образом? — Ну, привет! — передо мной появилось лицо Таганцева, присевшего на корточки. — Я же говорил, что вернусь — и мы встретимся, вы не могли подождать? Я приехал — тебя дома нет, Натки тоже, телефоны вне зоны, пацан в панике, кричит: «Стервелла озверела!» При чем тут мультик про собачек, я не понял? — Про мультик потом объясню, ты как нашел нас? — Так Сенька же вспомнил, что вы намылились ехать к какой-то подружке соседской бабуси, я к ней сходил, к другой старушенции съездил, а у той, слава богу, с памятью все в порядке, она мне и сказала: назначил, мол, им встречу какой-то следователь у новостройки на Монтажной, где «Пятерочка», — Таганцев покрутил головой. — Ну, Елена Владимировна, вот от тебя я такой дурости не ожидал! Ладно бы Натка… — А что Натка, все Натка да Натка, — сипло заворчала сестрица, бесцеремонно потеснив меня на бетонном насесте. — Подвинься, Ленка… Между прочим, если бы я не включила при той старушенции громкую связь, никто бы не узнал, где мы! — И все равно скажи спасибо сестре, — хмыкнул лейтенант, поднимаясь. — Если бы не она, я бы вас тут не нашел. Припереться на стройку на шпильках — это, Лена, тупо до гениальности! — Ты нашел нас по следам каблуков? — догадалась я. — Ну! Прям классика жанра! — Таганцев весело ухмыльнулся и снова посерьезнел. — Так, красавицы, нам с ребятами тут надо внимательно осмотреться, поработать, а вам бы по сто грамм и в кроватку. Давайте-ка по домам. — С радостью, — я заворочалась, встала. — У меня там машина… — У магазина, я видел, — кивнул Костя. — Сами доберетесь? — Вполне. Пошатываясь и поддерживая друг друга, мы с Наткой ушли со стройки. — Ты обратила внимание? Никаких табличек со стрелочками на стенах уже нет, — сказала Натка, сидя в машине. Пока я разогревала мотор, она смотрела на шлагбаум оставленной нами стройки и хмурилась. — Очевидно, таблички были частью ловушки, — кивнула я. — И этот парень, который вел нас… Я ведь его видела в отделении, — сказала Натка. — В смысле? — я развернулась к ней. — Он что, действительно полицейский? — Не знаю, он в штатском был, но отирался в участке, когда я заявление писала. Может, следил за мной, а может, и впрямь там работает, — Натка широко зевнула и плаксиво сморщилась. — Вот чего они на меня взъелись, Лена? Ведь не просто заперли — убить пытались, разве нет? И тебя тоже… — Я-то просто за компанию. — А меня за что? — Думаю, ты развила слишком опасную для них активность, — рассудила я, аккуратно выезжая на дорогу. — Ты стала энергично искать Галину, нашла ее фото, других пострадавших, сестру-судью привлекла… Никто от тебя такого не ожидал. — А они думали, я дура? — Ну-у-у… Признайся, ты не производила впечатления умницы. Хорошенькая, глупенькая, вроде как без связей, без мужа-защитника, обычная мать-одиночка. Они же как раз таких и обманывали — то дедушку, то бабушку, то вот тебя… — Только обманутый дедушка тихо помер, обманутая бабушка догнивает в приюте, а я дала мерзавцам бой! — Натка снова зевнула, пристроила затылок на подголовник да так и уснула — с самодовольной улыбкой на губах. Была уже не ночь — раннее утро, небо на востоке окрасилось розовым, машины по улицам сновали деловито и бодро, водители — и я в их числе — наслаждались дорогой без пробок… Я привезла нас к Наткиному дому, тихо остановилась у подъезда, заглушила мотор и некоторое время сидела, глядя на спящую сестру. Улыбка на ее лице уже растаяла, губы кривились и вздрагивали, на гладких бледных щеках отчетливо виднелись разводы подсохших слез, подкрашенных потекшей косметикой. Так я и знала, что эта хваленая водостойкая тушь — рекламный миф… Пискнула, открываясь, дверь подъезда, на крыльцо вышла какая-то тетка с собакой, и обе сделали стойку на мою «Хонду». Должно быть, сидя в машине с выключенным двигателем, я выглядела подозрительно. Надо было будить Натку, высаживать ее и ехать домой. Вместо этого я снова завела машину, сдала от подъезда во двор, развернулась и поехала совсем в другую сторону. Получасом позже я остановилась в другом дворе, покосилась на посапывающую Натку, вылезла из машины и, приставив руку козырьком ко лбу, посмотрела на нужный балкон. Вовремя: там как раз появилась крупная темная фигура. Она вздернула руки, как пленный фриц, опустила их, снова вздернула, опять опустила. — И-раз, и-два, и-три, — посчитала я и после «и-четыре» тоже подняла руку и приветственно помахала. Во дворе в ранний час было пусто, так что человек на балконе меня быстро заметил. Он прервал свою физкультуру, перегнулся через перила, присматриваясь, кивнул и скрылся в комнате. Я подошла к подъездной двери, она загудела и открылась: меня пригласили войти. Когда я поднялась на нужный этаж, дверь квартиры уже была приоткрыта, и за ней солнечно пламенел оранжево-золотой атласный халат. — Доброе утро, Леночка, — распахнув дверь шире, произнесла Тамара Тимофеевна так спокойно и доброжелательно, словно мое внезапное появление тут в седьмом часу утра было делом совершенно обычным и абсолютно нормальным. — Физкультурник мой в душе, сейчас подойдет, а мы с тобой чайку пока… — С удовольствием, — ответила я честно. Врать не имело смысла: у Тамары Тимофеевны взгляд — рентген, она ученый-психолог со степенью и кучей монографий. Порой мне кажется, что все мы, включая меня, уже классифицированы и подробно описаны в ее научных трудах, но Машка говорит, что у меня паранойя, а у Тамары Тимофеевны просто комплекс доброй матушки. Мы все вроде как паства Анатолия Эммануиловича, и он наш добрый батюшка, а его супруга соответственно матушка и потому чувствует себя обязанной всемерно о нас заботиться. Она так и делает. Всех знает, во все вникает. При первой нашей встрече на новогоднем корпоративе Тамара Тимофеевна Плевакина поразила меня тем, что с беспримерной легкостью выспросила у меня все подробности личной жизни, причем я отвечала ей охотно и с редкой искренностью. А ведь еще трезвая была! К тому моменту, когда Анатолий Эммануилович в синем с белыми полосками винтажном спортивном костюме «Адидас» выступил из ванной, я успела выпить чашку чаю, съесть три горячих блина со сметаной и обсудить со специалистом пару типичных подростковых комплексов. Но, едва появился «ее физкультурник», Тамара Тимофеевна отошла на задний план. Налила мужу чаю, придвинула блины — и исчезла. — Ты, Еленочка Владимировна, заражать меня своим гриппом пришла? — сурово поинтересовался Плевакин, устраиваясь за столом. — Чего тебе дома-то не болеется? — Мне, Анатолий Эммануилович, так болеется, что чуть не умерлось уже, — пожаловалась я. — Этой ночью меня и мою сестру пытались убить. Шеф крякнул, насупил лохматые брови. — Нужна ваша помощь, Анатолий Эммануилович, — сказала я. — Вы сможете подключить ФСБ?