Хотя в тот магазин, где служит Лика, они с Ларисой Сергеевной однажды заходили. Как в музей! — Почти Версаль, — сказала тогда Лара, с мраморного порога осмотрев высоченные потолки с богатой лепниной, золотистый паркет и зеркала, зеркала… Разгуливать по сияющему паркету в уличной обуви они не рискнули, а мягких тапочек, как в музее, посетителям в бутике не предлагали. Петр Иванович и Лариса Сергеевна немного постояли на краешке ковровой дорожки, посмотрели на картины в золоченых рамах и апельсиновые деревья в кадках красного дерева, с трудом нашли в окружающем великолепии собственно одежду: она, оказывается, пряталась в глубоких нишах, красиво декорированных парчовыми и гобеленовыми полотнищами. — «Мой дворец красив и пышен, и тенист душистый сад», — пробормотал Петр Иванович и решительно потянул супругу за порог. — Пойдем отсюда, Лара, мы тут как гунны на пороге Рима… — Точно, — согласилась Лариса Сергеевна. — Ты гунн на пороге, а я Лара, расхитительница гробниц! Она любила не только изысканную зарубежную литературу, но и популярное голливудское кино. Посмеиваясь, они вышли из бутика и вынесли из него одно-единственное знание: их Лику на протяжении рабочего дня окружает дворцовая роскошь. Понятно, почему она придает такое большое значение своему внешнему виду — ей же нужно соответствовать обстановке. — Теперь ясно, почему у девочки полгода вычитали из зарплаты за униформу, — сказал еще Петр Иванович. — Видимо, при исполнении она носит парчу, шелка и бархат. И еще эту… Как ее… Изумрудную парюру. Тут он, конечно, снова съязвил. Об изумрудной парюре когда-то страстно мечтала Лариса Сергеевна. От мужа она мечту свою не скрывала, напротив, все уши прожужжала ему с этой парюрой, вот он и запомнил. Но, разумеется, не купил: профессорское жалованье — это только звучит солидно, на самом-то деле на университетские зарплаты по ювелирным не разгуляешься. А Лике очень подошли бы изумруды, у нее, как у матери, глаза зеленые-зеленые… Когда дочка была маленькой, у них с отцом сложилось что-то вроде игры — Петр Иванович цитировал стихи с упоминанием зеленых глаз, а Лика радовалась: «Это про меня написали?!» — «Пусть он придет, я расскажу ему про девушку с зелеными глазами, про голубую утреннюю тьму, пронзенную лучами и стихами», — нараспев — ну не умел он выразительно декламировать — читал Петр Иванович Гумилева. — Кто? Кто придет? Кому ты про меня расскажешь? — спрашивала маленькая Лика и оглядывалась. А недавно за ужином Петр Иванович вспомнил другое, тоже гумилевское: — «Я подумал это, глядя на твои косы — кольца огневеющей змеи, на твои зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза»… И взрослая Лика гневно и грубо огрызнулась: — Сами вы больные! На всю голову! — и, бросив вилку, которой вяло ковыряла в тарелке, убежала в свою комнату. И дверь к себе не только захлопнула, но и на защелку закрыла, чтобы больные на всю голову родители не вздумали пойти за ней следом и пристать с расспросами, в чем дело да что случилось. Но Лариса Сергеевна и так понимала, в чем дело и что у Лики случилось. Вернее, чего у нее пока не случилось: счастливой личной жизни. Ну не прискакал еще к бутику принц на белом коне! На белых «меринах», бывало, подъезжали, но не сказать что принцы, преимущественно свинопасы какие-то, а то и попросту козлы. — Кого ты там встретишь, Лика, в этом вашем бутике? — урезонивала дочку мать. — Увольняйся! Мы с папой попросим в университете, поработаешь для начала секретарем у кого-то из деканов, а дальше видно будет… — И кого я, мама, встречу в этом вашем университете? — кривясь, отвечала Лика. — Студента с ветром в голове? Аспиранта с дырявыми карманами? Доцента-импотента? — Ой, да просто нормального молодого человека с мозгами и перспективами! — Да? И куда он меня приведет, тот перспективный? В общагу? Или, может, я его к нам сюда приведу, и будем мы с ним вить семейное гнездышко в моей девичьей спальне с картонными стенами? — злилась Лика. — Нет уж, мам, в наше время или жених, или невеста, но хоть один должен быть со своим жильем, иначе ничего не получится. — А мы с папой как раз с общаги начинали… — Ой, ну не вам учить меня, как жить! — Ты что? Да мы с папой твоим всю жизнь в любви и согласии… — обижалась Лариса Сергеевна. — И еще в бедности, мам, — перебивала ее дочь и снова уходила к себе, хлопнув дверью. — Ну уж не в бедности, — запоздало возражала мать, но говорила это без запала, даже без уверенности, просто по инерции. Лика была у них поздним ребенком, Лара родила ее уже «за тридцать». Как раз когда Лика оканчивала университет, Петр Иванович ушел на пенсию, а через два года и Лариса Сергеевна пополнила ряды «заслуженно отдыхающих». Неприспособленными к жизни идиотами они не были и прекрасно понимали, что на свои пенсионные пособия достойно жить не смогут, поэтому загодя постарались обеспечить себе пассивный доход. — Покупаем две квартиры в новостройке и сдаем их, — сказал Петр Иванович, подкрепив свое предложение собственными расчетами и цветными буклетами застройщика. — Смотри, если мы берем жилье на ранней стадии строительства, то наскребаем на две однокомнатные. «Однушки», говорю тебе, брать выгоднее всего, они дешевле стоят, и их охотно снимают. Итак, сейчас мы платим за две «однушки», через полтора года получаем готовые квартиры и сразу же сдаем их в аренду, лучше всего в долгосрочную, чтобы не заниматься постоянно поиском жильцов и уборкой. — Дочке скоро понадобится свое жилье, — напомнила Лариса Сергеевна. Дело было семь лет назад, тогда Лика была еще студенткой-первокурсницей. — О том и речь, — кивнул Петр Иванович. — Пока девочка учится, пусть живет с нами, потом переедет в свою квартиру, но до тех пор мы будем ее сдавать. За пять лет получится приличная сумма — считай, приданое дочери соберем. А вторую квартиру мы так и оставим съемной, обеспечивая себе таким образом солидную прибавку к пенсиям. Толковый же план? — Отличный план, — согласилась Лариса Сергеевна. Муж у нее был умный, да и она не дурочка, иначе не прожили бы они больше тридцати лет в любви и согласии… И как так вышло, что их оставили в дураках? И неужели они в них, в дураках, останутся? И Петя, доктор наук и бывший профессор, так и будет за деньги писать кандидатские для нерадивых соискателей ученой степени, Лара же, специалист по зарубежной литературе, брать на дом грошовую работу по компьютерному набору текстов? А Лика продолжит тщетно высматривать нормального парня в раззолоченных интерьерах? Или можно еще все изменить? К ним уже приходили учтивые молодые люди из каких-то партий и предвыборных штабов. Просили заполнить анкету, подписать петицию, поддержать политика, который придет во власть и будет отстаивать интересы обманутых дольщиков… Убедительно рассказывали, как это нужно и важно… Но Петр Иванович рассудил: — Нет, Лара, это такие же жулики. Мы пойдем другим путем. Лара знала, о каком пути речь. В последнее время Петр Иванович необычно часто цитировал знаменитое некрасовское: «И пошли они, солнцем палимы, повторяя: «Суди его бог» — при этом выражение лица у него было непримиримое, словно с классиком русской литературы доктор физико-математических наук был решительно не согласен и божьего суда дожидаться не собирался. Исковое заявление они с Ларисой Сергеевной отнесли в суд вместе. Это был их новый план. Хотелось верить — на сей раз действительно толковый. Поздний вечер — мое любимое время суток. За исключением разве что воскресного, изрядно подпорченного ожиданием скорого начала рабочей недели. Поздним вечером буднего дня, распихав все свои дела, я наконец могу немного побыть наедине с собой… Или вот с Говоровым, который уже неделю звонит мне ровно в 22.00, как по расписанию. — Леееена, — тянет он вкрадчиво. — Ну чем ты там опять шуршишь? Опять взяла дела на дом? Отложи ты уже бумажки, побереги глаза и мозг. В голосе Говорова приблизительно в равных пропорциях смешались нежность и укоризна. Я заслушалась. Голосу Говорова аккомпанирует не бумажный шелест, а шум набегающих волн. Я знаю, Никита сидит на большом камне у края прибоя — летом мы там сиживали вместе, тесно обнявшись и молча глядя в морские дали. Закат давно отгорел, но линия горизонта все еще слабо подсвечена бледно-розовым, и луна такая желтая, маслянистая и ноздревато-твердая, как кусок отличного швейцарского сыра… Ой, теперь еще и сыру захотелось… Я вздохнула. — Ну что у тебя опять? — сочувственно спросил Говоров. — Иски обманутых дольщиков к застройщику, который деньги с людей взял, а квартиры им не дал, — доложила я. — У-у-у-у… Тухлое дельце. — А Плевакин сказал — многообещающее. — Так это одно и то же, в смысле — вони может быть много. И грязи, и шума… Это ж политика, Лен, — Никита вздохнул. — В таком ключе я об этом не думала, — призналась я. — И напрасно. Для нашей большой страны ситуация с обманутыми дольщиками — вопрос государственной важности. Ты знаешь, сколько их у нас таких? — Ну откуда? У меня тут всего четверо… — Ха, четверо! — Говоров фыркнул. — Помнится, перед выборами в Государственную думу шестого созыва специально данные собирали, так вот на тот момент, чтоб ты знала, в России было не менее восьмисот тысяч обманутых дольщиков! — Ого! — Ага! Думаю, сейчас их еще больше, потому что обманутые дольщики все появляются и появляются, как бы ни ужесточалось законодательство. — Восемьсот тысяч — это же целая армия! — я поежилась. — Ну! А я о чем? Представь, сколько разных деятелей заинтересованы в том, чтобы создать себе на этом политический капитал… Так что ты, это… — Судя по звуку, Никита яростно почесал в затылке. — Будь осторожна и Эммануиловича слушайся, у него чуйка ого-го какая и связи тоже. Сама-то ты что обо всем этом думаешь? — Я думаю, что это сущее свинство — так поступать с людьми! — с пол-оборота завелась я. — Они последнее отдавали, чтобы купить квартиры! — А что за люди, понаехавший молодняк? — уточнил Никита. Резонно уточнил, по статистике, чаще всего бюджетное жилье в Москве покупают молодые семьи из провинции. — Да разные люди, — устало ответила я, свободной рукой потирая глаза. — И молодые, и старые, и приезжие, и москвичи… У меня по этому делу четыре иска, и ни один из них не подал какой-нибудь олигарх, все истцы — такие, знаешь… Нормальные. Далеко не зажиточные. — Зажиточные в такие истории не влипают, — согласился Говоров. — А если влипают, то не слишком страдают — не последнее же теряют. Вот, кстати, про последнее! Я вчера виноград с беседки снял, припозднился, конечно, да все руки не доходили. И знаешь что? — Что? — послушно повторила я, прекрасно понимая, что Никита пытается отвлечь меня от безрадостного дела, и позволяя ему это, потому что мне и самой очень хотелось отвлечься. — Ягоды уже завяливаться начали, вот что! Как думаешь, они еще годятся на вино? Или не стоит и пытаться их давить, оставить так и насушить изюма? Это «Изабелла», она с косточками, но вкуснющая — м-м-м! — А что рекомендует по этому поводу знатный специалист — твой сосед? — Это Васек-то? — Говоров хмыкнул. — Ну, он знатный специалист в основном по части употребления алкоголя, причем весьма крепкого, экспертом по домашнему виноделию я бы его не назвал, вот самогонку он гонит отличную, это да…