— Чего понимать? Когда мы расстались с тобой? Девять лет назад, так? Мишки нету, тебя нету, ну, и решил я спасти сам себя, занялся самообразованием, самосовершенствованием. Изучаю йогу, биоэнергетику, получил мастера Рейки. — А чего это такое? — Темнота ты моя, темнота. Это биоэнергия, идущая сверху, а я её проводник к больному. Кладу руки по очереди на все части тела и перекачиваю в тебя энергию, идущую оттуда. — Илька поднял лицо к потолку. — А там какая энергия — разрушительная или созидательная? — Добрая, чучело! С сегодняшнего дня я буду лечить тебя. Начнём не с Рейки, а с психологии. Думаю, я поставил тебе правильный диагноз. Ты никогда никому ничего не рассказывал о себе, и тебя распирают отрицательные эмоции, ты в себе скопил столько боли… Отсюда и рак. Разве может выдержать человечье нутро такое нагромождение? Вот ты для начала и вывали на меня всё, что ты пережил. Очистишься и начнёшь выздоравливать. Тогда уж и Рейки-энергию подключим. А потом с помощью биоэнергетики займёмся созиданием чистых живых клеток. — А как же твой Бостон и твоя работа? — Неделя — там, выходные — с тобой. Сегодня пятница, и я остаюсь с тобой здесь, в палате, спать буду на полу. Ладно, хватит, я весь обратился в слух. Рассказывай всё о своей жизни. — Зачем тебе моя жизнь? Я забыл её! — Врёшь. Всё помнишь. Мне нужна твоя жизнь. — Зачем? — Я тебе объяснил зачем. Начинаем лечиться. — Какая связь? — Прямая. Не спорь, пожалуйста. Илька снится. Вот и хорошо, что он пришёл в его сон. Они с Илькой вдвоём пройдут его Прошлое. Он хочет слушать, пожалуйста. Горит костёр на их лужайке в Звенигороде. Евгений пьёт чай. Елена стоит у сосны и смотрит в небо. Она всегда стоит у сосны и всегда смотрит в небо. Зачем нужно выводить Елену из Звенигорода и ставить перед Илькой? Его Елена. И пусть в нём всегда живут лужайка, сосна, Елена. Он смотрит в Еленины глаза и ей, не Ильке, начинает рассказывать, как они с ней шли по лыжне, и как пели песни, и о чём говорили. Вечер рассказывает он Елене о Елене, второй. Не Елене — Ильке. Это Илькины смешные круглые голубые глаза мигают, словно засорены. Евгений впервые вслух связными словами говорит о своей и Елениной жизни, и, может быть, это и бред, но кажется ему, что скованные льдом камни, накиданные в него, потоком его слов размываются, теряют сцепления и распадаются на мелкие куски, а то и в пыль. И наконец начинает потеть, подтаивать в нём лёд, сцепивший их. — Первая причина — смерть Елены, — говорит Илька. — Причина чего? — Твоего рака, твоей аварии. Первый шаг к спасению — Елена. — Не понимаю. — А что понимать? Ты любишь её сейчас так же, как тридцать лет назад. Так разве важно, жива она или не жива? Это в тебе. Мы живём тем, что внутри нас, не так ли? Не каждую секунду мы с теми, кого любим. Представь себе, она жива, просто по какой-то причине живёт далеко от тебя. Активизируй в себе любовь к ней, пусть любовь, а не горе определяет всё, что ты должен решить. — Я не понимаю, — едва слышно сказал Евгений. И закрыл глаза. И увидел Елену — она смотрит на него и читает ему стихи. — Любовь не может быть разрушающей, она должна быть созидательной. Хватит об этом. Расскажи о том, чего я не знаю. Детства, например, совсем не знаю. — У нас была Вторая школа, — после долгой паузы говорит Евгений. И смотрит Елене в глаза. — У нас с тобой вместе была Вторая школа. И это уже не считалось детством. И я хорошо всё знаю про Вторую школу. Раньше Второй кто ты был? Иди в детство. Детство лечит. Сиреневый свет заката. Не закат это — взорвалась пушка, которую они сделали с Сашей Алёшиным. Пламя и сиреневое, и чёрное. Они с Сашей в канаве. Гремит, гудит тревога сиреной, несущимися танками. Бегут солдаты искать шпионов. Отец служит в Венгрии. Пушку собрали с Сашей сами. Солдат, что в мастерских чинят танки, попросили сделать им нарезной ствол. Зачем им тогда понадобился нарезной ствол?! Опасность всегда тащилась следом за ним, как верная собака. Случайность, что в последний момент они с Сашей отбежали в канаву (сидели на корточках — ждали, когда свечка раскалит стержень). Случайность, что не взорвались вместе с другим изобретением — с такой же гениальной инженерной идеей! Случайность, что друг друга не застрелили (Саша однажды своему отцу ляжку прострелил, не нарочно, конечно). Случайность, что венгры не застрелили его, когда расстреливали подряд всех русских, которых видели. Его берегла в венгерском детстве случайность. Случайность, что не ломались костыли, пока скакал с их помощью. Случайность, что ни разу не подвела больная нога, когда отбегал от пушек, готовых взорваться. Случайность берегла его и потом: на Кольском и когда он в горах с собаками спасал людей — дважды чуть не сорвался со скалы! И когда его чуть не застрелили — он пришёл к приятелю в фирму, а там началась разборка, приятеля — наповал! Всю жизнь его берегла случайность. Доберегла до пятидесяти. Сашу Алёшина не доберегла — он разбился во время испытания самолёта в двадцать лет. Мелькают лица солдат, до рези больно смотреть в них — из сорокалетней давности. Он сейчас много старше тех солдат, восемнадцатилетних мальчишек — ровесников его сына! Где они, и те, кто помогал ему, и те, кто дразнил и избивал его? Живы? Их доберегла случайность до сегодняшнего дня? Как сложились их жизни? Выбравшись из его Прошлого в Настоящее, люди потянули за собой страхи и обиды, и те сладкие детские радости, которым никогда не случиться во взрослом мире. — А страшно было в Венгрии? — Голос Ильки. — Ты говоришь, венгры расстреливали русских? Как же ты… твой отец… относились тогда к ситуации? Ведь мы же нагло влезли в Венгрию! — Отец — солдат, офицер, он был обязан выполнять приказ. Но он старался всё делать честно — перед самим собой! Отношение его к ситуации и моё — в одном эпизоде. Венгрию насильно делали социалистической. А до этого у венгров было частное хозяйство, и все они жили очень зажиточно. Создавалось такое впечатление, что материальных проблем в этой стране просто не возникало. Советских венгры никогда не любили, а когда мы вторглись в страну, стали бороться с нами. У всех у них было оружие. Советские объявили приказ — сдать его. Никто не сдал. И тогда наши патрули пошли обыскивать дома. Рядом с военным городком был гигантский виноградник. Мы ходили туда есть виноград и часто поглядывали на огромный дом, в котором жила большая венгерская семья. В дом врос огромный дуб, и одна часть дома как бы висела на том дубе — в сторону военного городка. После того как патрули походили по домам, солдат выстроили на плацу. Зрелище достаточно красивое. Мы с Сашей, как всегда, сидим на крыше дома, где живут офицеры со своими семьями (у венгров крыши — плоские). Обычный военный смотр. И вдруг с того дуба, который мы с Сашей часто разглядывали, из крупнокалиберного пулемёта (из него обычно стреляют по самолётам) дают очередь прямо по плацу — по строю солдат. Впервые я увидел, как пуля попадает в человека. Его, оказывается, отбрасывает метров на пять, он словно летит перед тем, как упасть. Солдаты не очень-то ещё и обучены, ничего не понимают — в ужасе они стали носиться по плацу. Минут пять или семь это продолжалось, пока не подъехали тяжёлые танки (САУ2), с двумя стволами. В мгновение танки превратили тот дом вместе с дубом и виноградником в руины. На обломках пулемёта возле того дома нашли огромную записку: «Это вам, сволочи, за моих дочерей». А история была такова. Солдаты, пришедшие с обыском, изнасиловали двух девочек, которые оставались в тот час дома одни. Отец весь почернел. Я никогда не видел его таким несчастным и злым. Виновных солдат, конечно, сразу же нашли — они не гуляют сами по себе, известно, кто ходил в тот дом, их судили военно-полевым судом и приговорили к расстрелу. Двоих отправили, не знаю — куда, двоих расстреляли. При этом никогда не сообщалось родителям, как погиб их сын, писали — погиб при исполнении служебных обязанностей. И дома парни считались героями. А в результате по вине четырех идиотов погибло человек семьдесят. Из венгров — старик-отец, трое молодых мужчин (девочек так и не нашли), остальные — с нашей стороны. Отец тогда тяжело заболел — он никак не мог осознать случившегося. — Расскажи о чём-нибудь другом, с этим ясно. Ещё помню, сначала был издан приказ — нашим солдатам запретили стрелять при любых обстоятельствах. Венгры, зная об этом приказе, разделывались с советскими любыми средствами. Наиболее распространённый — с крыш бросали в танки бутылки с бензином или керосином, предварительно, естественно, поджигали их. Момента, когда разрешили стрелять, венгры не уловили. И картина в первые часы действия нового приказа была такая: венгр кидает бутылку, а танк разворачивается, и дома, с которого она была сброшена, — нет. Стреляли разрывными снарядами.