Они неслись течением, стараясь оставаться рядом, и им на двоих — запахи воды и леса, солнечные блики по воде, тишина. И снова были путь гуськом и баба Клавдя с рассказами о жизни. А потом вечерняя, полупустая электричка к Москве. — В следующий раз можно съездить в Троице-Сергиеву лавру, — сказала Елена на прощанье. Он шёл домой, не замечая тяжести палатки и спальников, даже вроде не припадая на больную ногу. В Троице-Сергиеву лавру! А потом ещё куда-нибудь. Уж в следующий раз он возьмёт гитару, и Елена будет петь. Нет, лучше он будет петь. До похода всех бардов переслушает и выберет то, что хочет сказать ей. Вечер — пыльный, душный. Сейчас бы в воду и плыть рядом с Еленой. Почему она заторопилась домой? Почему не захотела остаться ещё на день? 9 — Мне никто не звонил? — спросила Елена брата, едва переступила порог. У брата пересменок между экспедицией с матерью и лагерем. Мать едет на север и не хочет везти Тимку в холод. Тимка ехидно усмехнулся, совсем мефистофельской усмешкой, и протянул ей лист бумаги. — Что это? — Читай, — передёрнул он плечами, совсем как она. «Игорь Горец, в девять утра, звал на выставку», «Антон Стригунов, в десять восемнадцать, хочет поговорить»… Список состоял из семнадцати имён. Возле некоторых крупными буквами была выписана фраза: «Предложение о времяпрепровождении не поступило». Были и прочерки имён, стояло: «Остался инкогнито». Тимка явно был доволен произведённым эффектом: — А ты у меня популярная, совсем как The Beatles. Создаётся такое впечатление, что они все от тебя без ума. Я тоже от тебя без ума, только на меня у тебя нет времени. — Есть идеи? — Какие идеи? — Нашего с тобой времяпрепровождения, как ты изволишь выражаться. — Какие уж тут идеи, когда завтра меня упакуют и отправят в места не столь отдалённые, — вздохнул Тимка. — Хоть бы название поменяли. Лагерь. Нашли слово! По этапу с вещами. — Ты уж очень развитый для своих отроческих лет! — Дед развил, нарассказывал мне про лагерь. Там за шестнадцать лет над ними, врагами народа, как только ни поиздевались! — Не тот же лагерь! — Один чёрт. Не хочу в лагерь, и точка. Предпочитаю Север с белыми медведями или нашу душную квартиру, зато с тобой. — Хочешь, я поговорю с матерью? — Думаю, бесполезно. У неё, по-моему, там свой особый интерес. Уж очень она спешит избавиться от меня и рвётся туда. А с тобой не оставит ни за что, она говорит: «Дай Лене отдохнуть, не висни на ней веригами». Так что у нас с тобой есть всего пара часов. — Хочешь в кино? — Кто ж отказывается от зрелища? Но маман не велела испаряться, у неё на меня виды, ей нужна помощь. — После кино. Дай мне что-нибудь пожевать, и вперёд! Я сама объяснюсь с ней. Но в кино сбежать они не успели, явилась мать и тут же раздала им задания: у неё оторвался ремень рюкзака, испортились часы, не достираны Тимкины вещи. — Зоя не звонила? — спросила Елена Тимку перед тем, как начать стирать его вещи. — Если не отражено в прейскуранте, значит, нет. Тимка пожал плечами и отправился в мастерские — чинить часы и пришивать ремень к рюкзаку. А Зоя подняла лицо к Тарасу. О чём они говорят? Глава вторая 1 Я С Мишкой ездили на шабашки — в семнадцать, восемнадцать, двадцать лет. Малярили. Как-то приехали работать на Брянский завод «Дормаш»: он делал дорожные машины. Мы подрядились красить железнодорожный многопролётный мост. Красили завод, фасадные работы выполняли. Мосты красятся кистями, но никто никогда в Советском Союзе кистями не красил. Да и сколько времени понадобится на громадный мост? С автобазы мы взяли на полтора месяца компрессор (за талоны на бензин) и стали красить мост из пульверизатора. От компрессора идут шланги, каждый метров триста. Мы обматывались этими тяжёлыми, наполненными краской шлангами и перетаскивались с ними с места на место. Если дует ветер, то, в основном, поливаешь себя, и краска, несмотря на штаны и рубаху, сквозь них вместе с ветром проникает к телу, потому что в краску добавляют бензин, чтобы она хорошо разбрызгивалась. А ещё очень быстро рвётся одежда. В очках работать нельзя, потому что очки тут же заляпываются краской. В душе смыть краску нельзя. Прежде чем лезть под душ, оттирали краску керосином. Со шлангами тоже целая история. С одной стороны, возни с ними много: после работы их надо продуть, иначе придётся выбросить, так как краска внутри за ночь засохнет — мы вызывали тепловоз продувать. С другой стороны, шланги нельзя было оставить на ночь: в то время они были диковиной, и местные жители растащили бы их за минуту. Целый час приходилось собирать и прятать, а утром перед началом работы опять затягивать на мост. — Па! Ты всё спишь и спишь. Проснись на минуту. Я спросить хочу. Он открыл глаза. Вадька стоит, припав на одну ногу. Фигура у Вадьки — его, и душа — его. От Веры только цвет глаз — тёмный, а форма — его, Евгения. — Что ты хочешь спросить? — улыбнулся Евгений. — Буду я жить или не буду? Не бойся, мы с тобой ещё сыграем в пинг-понг. Ты как меня нашёл? — Женщина позвонила, дала мне адрес. — Мать знает? — Нет, она спала. Почему ты не позвонил мне? Вот же телефон, и ты в сознании! — Сам видишь, я всё сплю. Ты же меня разбудил, так? Вадька недоверчиво смотрел, и губы его чуть кривились. В детстве он никогда не плакал, только кривились губы. — Ну, я пойду, спи, — сказал Вадька. — Завтра приду. — Приходи. Лишь детей не коснулась заморозка, заледенившая его на тридцать лет — когда он видел их, пробуждались чувства и мысли. Через пару месяцев Вадька оканчивает школу, ему бы в университет! Голова на месте. А чем платить?