Он наблюдал, как она это воспримет. Антония вернулась к стулу и села. — Знаете, вы не должны покрывать его. Он покраснел. — Я знаю о… — она посмотрела на Моджи. — О сути. — Сути чего? — спросила Моджи. — Шампанского, — ответил Патрик. Моджи взглянула на него с недоверием. — Так он поэтому уехал? Он хочет собраться с силами, чтобы бросить, и думает, что последний загул ему поможет. Патрик вздохнул, а потом спокойно сказал: — Вы из-за этого… с ним? Чтобы помочь ему завязать? Она подняла голову и посмотрела на него. — Не знаю. — ответила она наконец. Потом добавила вполголоса: — Иногда я удивляюсь, почему он остается со мной. В том смысле, что мне не нравится ничего из того, что нравится ему. И я не умею уходить, тут он прав. Патрик смотрел, как она берет другой черепок и начинает мазать его края клеем. В этот момент ее губы были плотно сжаты, как будто она старалась взять себя в руки. Вот ублюдок, подумал он. И что она в нем нашла? Если бы Майлз был здесь, он схватил бы его за горло и избил до полусмерти. — Я тоже пробовала это, — сказала она, прилаживая черепок на место. — Чуть-чуть. Каждого вида, чтобы иметь возможность сказать ему, что дурь не стоит того и остановить его. — Она замолчала. — Кажется, это было довольно-таки наивно. — Это не было наивно, — сказал Патрик резко. — Это было глупо. Правда, глупо. Моджи подавила зевок. Антония вспыхнула. — Нет, не глупо! Здесь не было риска подсесть. Они мне даже не нравятся. Я просто становлюсь больной от них. Он почувствовал, как начинает злиться. — Вы не должны были пробовать это вещество вообще! Ни ради Майлза, ни ради кого! — Патрик, — сказала Моджи испуганно. — Не надо… — Почему же? — парировала Антония. — Потому что я недостаточно крута, чтобы обращаться с ним? Уверена, что Нерисса делает это постоянно, но вы никогда не говорите ей: «Правда, глупо». Он не ответил. — Знаете, — сказала она убежденно, — иногда я ненавижу свою роль. Пай-девочка. Скучная, держащая всех на расстоянии вытянутой руки. Нетрудно было понять, что она имела в виду. За эти годы она отгородилась от всего. Она стала завзятым археологом, слишком зацикленным на работе, чтобы позволить себе немного удовольствий. Может быть, она надеялась, что общение с Майлзом изменит это, но получилось только хуже. Поскольку Майлз показал ей, как она отличается от тех, кто живет сегодняшним днем и ездит в Париж из прихоти. И пускается во все тяжкие за спиной своей девушки. Он был удивлен тем, что она позволила себе откровенность. Она была как ребенок, демонстрирующий свою неуверенность. Уже не было речи о том, чтобы встать и уйти. Только не сейчас, когда она в таком отчужденном, сердитом и самоуничижительном настроении. В настроении, которое он сам же и создал. Под дверью начал шуметь Альфонс. — Моджи, — сказал Патрик, — Альфонс, кажется, проголодался. Как насчет того, чтобы забрать его на кухню и накормить завтраком? Моджи фыркнула, показывая, что ничуть не одурачена, но взяла кота и удалилась. После ее ухода в мастерской опять воцарилось тишина, как налет пыли. Антония уставилась вниз, в свой поднос с черепками. Она выглядела так, словно вот-вот расплачется. Он подвинул свой стул поближе к ней. — Вы не скучная, — мягко сказал он. — И вы не должны переживать только потому, что другие ведут себя как ничтожества. Она промолчала. — И еще… Забудьте про Нериссу. — Что? — Забудьте про нее. Это она скучная, а не вы. Прежде, чем она нашлась, что ответить, он встал и отнес помеченные черепки к подносам в углу и начал раскладывать их. «Если бы я была Нериссой, — подумала она, глядя ему в спину, — я бы спросила его, о чем он думает сейчас. Это же так просто. Потом я бы предложила ему остаться и поговорить. Патрик, сказала бы я, я не хочу, чтобы ты уходил. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. О тебе. Я хочу знать все. Я хочу знать. Так почему же ты не спросишь? Потому что ты трусиха — вот почему! И из-за Майлза». Она взяла черепок и вернулась к работе. Но к ее удивлению, он не ушел из мастерской. Закончив работу, он вернулся с новым подносом и сел напротив нее с мятежным выражением на лице. Следующие пять минут они работали в напряженном молчании. Затем она сделала глубокий вздох и спросила, что привело его к тому, чтобы попытаться поступить в Оксфорд. Он взглянул на нее в замешательстве. — Вы можете об этом не говорить, если не хотите, — проговорила она быстро, чувствуя, как лицо начинает гореть. — Мне просто любопытно, поэтому я и спросила. Ну вот, опять. Чего в этом такого сложного? Он с минуту подумал. — Вечерами я работал на ранчо у одного пижона. Однажды я разговорился с его гостями — продавцом кондиционеров и его женой, учительницей. Она рассказала мне о разных учебных заведениях и спросила, почему бы мне не поступить. Она говорила об Оксфорде, а я подумал, что она имеет в виду Оксфорд в штате Коннектикут. — Он покраснел с непривычки говорить о себе. — Это был род чудачества, поскольку до этого времени я даже не думал поступать в колледж в Штатах, не то что в Англии. Но она мне внушила эту мысль, и в конце концов я подумал, что за черт! Так я к этому и пришел. Она медленно кивнула. И решилась: — Уверена, ваш отец был горд. Он опустил взгляд на черепок в своей руке. — Он не узнал об этом. Он умер до того, как я получил место. — Извините… — Ничего. Он был уверен, что я поступлю, и, думаю, был горд этим. — Его глаза стали отстраненными. — Да, я думаю, что так. Он даже сделал мне подарок. Мне! Мы ведь никогда не дарили друг другу подарков. Но он сделал. Через несколько дней после того, как я сказал ему, что попытаюсь поступить, он вернулся с работы с парой футбольных бутсов. «Самые лучшие» — так он сказал. — Он покачал головой. — Бедняга! Ему действительно так казалось. Он думал, что это верх крутизны. — А они таковыми не были? — Даже близко. Я не мог носить их, играя в футбол, потому что все парни смеялись бы над ним. — Он посмотрел на нее. — Над ним, вы понимаете? Для меня это не имело значения — они потешались бы над ним. Их отцы были в основном доктора и инженеры. Такая это была школа. Другой контингент учащихся. — Он помолчал. — Они знали о том, что он пьет и работает на конвейере, выпускающем плохонькие спортивные товары. Что-то, что вы покупаете, если не можете позволить себе «Nike». Очень смешно… Я не хотел давать им еще один повод для забавы. — Так, и что было потом? — О, ничего особенного. Он приехал в город и увидел меня на поле в старых бутсах. Он был обижен. Он не сказал об этом, но был обижен. — Он пожал плечами. — Это так. Она опустила черепок, над которым работала. — Но… Вы объяснили? — Объяснить что? Что он тратит жизнь, делая дерьмо? — Нет, что вы только хотели защитить его. — Нет, я не сказал ему этого. — Он опять помолчал. — Я сделал это слишком поздно. — Что вы имеете в виду? — Спустя пару дней он стоял в очереди в столовой и с ним случился сердечный приступ. Конец истории. — Он с усилием улыбнулся. — Думаю, мораль такова: не позволяйте солнцу опускаться ниже горизонта. Да? Было мучительно смотреть на то, как он пытается небрежно говорить об этом. — Это не ваша вина, — сказала она ему. — То же самое сказали и врачи. — И я уверена, что они были правы. — Да… Она наблюдала, как он бережно кладет черепок на поднос для находок, идет за другим и берет кисточку, чтобы начать рисовать контекстные номера. Его руки были коричневыми, в царапинах от всех этих раскопок, а кисть он держал несколько неловко, под углом, как делают левши, когда пишут или рисуют. Когда он согнул запястье, свет поймал толстую выступающую вену на его предплечье. «Это его жизнь, — подумала Антония. — Его кровь, бегущая под кожей». Казалось, что его кожу можно порвать с пугающей легкостью. Ей хотелось накрыть ее своей рукой, чтобы защитить. Почувствовать ее гладкость, эластичность и силу.