— Я думаю о ваших женах и детях, — прорычал он. — Вы, кажется, не понимаете, но отношения стали жестче с началом осады. Это идиотство могло бы убить тебя. К счастью для Фабия, Октавиан был в отлучке — в Сполетуме, где вопрошал оракула, так что он легко отделался. Именно поэтому Акилиан высунул нос. Кассий искоса посмотрел на него. — Думаешь, я был слишком мягок с ним? — Не мое дело обсуждать, генерал, — последовал решительный ответ. — А если я тебе прикажу? — парировал Кассий. Упрямое молчание. — Это была всего лишь записка, Марк. Не пакет с едой, не оружие, и уж тем более не план побега. Записка. Побуждающая его бедную глупую невестку совершить благородное дело и перерезать себе глотку, пока мы не сделали это за нее. Немного жестоко видеть в этом предательство, ты не находишь? Длинный острый нос адъютанта покраснел на конце. — Извини, генерал, но ты приказал мне высказать свое мнение, а оно будет таковым: я не могу согласиться. Кассий сделал глубокий вдох. Было утро. Солнце уже давно прогнало туман, и в тысяче футов над лагерем стены осажденного города отливали приятной персиковой терракотой. Угрюмые камни Этрусских ворот выглядели почти мирно. — Скажи мне, — задумчиво произнес Кассий, когда они протоптали снег к его палатке. — Наша задача здесь не кажется ли тебе иногда странной? Плечи Акилиана опустились. Кассий снова спрятал улыбку. Его адъютант ненавидел, когда он начинал рассуждать. Это заставляло его беспокоиться. Казалось, парень не понимает, что Кассий делает это лишь для удовольствия. Чтобы разогнать скуку пяти месяцев осады. — Нет, генерал, — строго ответил Акилиан, — нисколько. — Я имею в виду, — продолжил Кассий, углубляясь в тему, — что мы, два провинциала, поддерживаем наследника Цезаря, величайшего патриция из всех, тем, что сидим на заднице, ожидая, пока враждебная партия умрет с голоду. Упорное молчание. Наконец Акилиан произнес: — Хотя я задаюсь вопросом об исходе… — Ммм? Он выглядел неуверенным: — Я имею в виду, что случится, когда все это будет позади. Не с Перузией… Со… всем. Кассий смотрел на обреченный город. Завеса облаков заслонила солнце, и Этрусские ворота потеряли свое розоватое свечение. Теперь это был просто огромный угрюмый каменный блок с горсткой умирающих людей внутри. — Одно знаю наверняка, — пробормотал он. — Когда все это будет позади, у нас больше не будет Республики. — Он на мгновение задумался. — Может быть, будет Империя. Что-то в этом роде. У его палатки дежурный сержант вложил ему в руку письмо. — Прибыло сегодня рано утром, генерал. Из города. — Из города? — Кассий помрачнел. — Мы ждем сообщения от одного из своих агентов? — Не знаю, господин, — ответил сержант. Кассий перевернул письмо чтобы рассмотреть печать. Звуки лагеря внезапно смолкли. Снег под ногами качнулся ему навстречу. Это была ее печать… Нет. Не может быть. Ее не могло здесь быть. В этом обреченном городе, который он разрушит до основания. Неужели ее муж настолько глуп? Нет, у него должно было хватить ума держаться подальше отсюда. Пристать как банный лист к ее брату, этому непотопляемому пройдохе, который невредимым прошел сквозь все перипетии гражданской войны. Он понял, что Акилиан и сержант с любопытством смотрят на него. Тогда он свернул письмо так, чтобы они не могли увидеть печать, и спросил сержанта, не знает ли он, кто доставил письмо. — Офицер из другой части, — ответил сержант. — А может быть, шпион. — Он не был уверен. — Задержите его, — приказал Кассий и откинул полог своей палатки. — Генерал, — подал голос Акилиан, собираясь последовать за ним, — я подумал, что сейчас самое время пройтись по спискам… — Позже, — ответил Кассий. — Меня не беспокоить. Ни по какому поводу. — Но, господин… — Позже, — отрезал он и вошел внутрь. Она в городе, думал он с недоверием. Перед тем как выйти, Фенио поставил жаровню, и Кассий мог чувствовать стойкий жар на лице, но это не приносило ему тепла. Ему было холодно, так холодно… У него мелькнула мысль, как она там умудряется согреться. Идиотская мысль… Никто не может согреться в осаде, в разгар зимы. Он знал, поскольку и сам был в такой передряге. Он вспоминал холод, который иссушал стены и делал мысли густыми, как замерзающая вода. И голод — жестокую разъедающую боль в животе. Нет, о чем только думал ее муж, втягивая ее в такой кошмар? Лучше бы она была мертва. Письмо лежало на столе, рядом с кубком, наполненным финиками. Он не мог набраться мужества, чтобы вскрыть его, и повернул его другой стороной, не желая видеть печати. Эта печать несла слишком много воспоминаний. Образов, которые, как он надеялся, давно канули в Лету. Гадес с ней… И проклятье ее супругу — за то, что втянул ее в это! Люций Корнелий Вер. Последний раз он видел этого человека в ночь ее свадьбы. Он наблюдал, пьяный и неузнанный в охрипшей толпе гостей, как свадебная процессия двигалась к дому Корнелия. Это было большое, эффектное мероприятие. Все, что нужно, ни на чем не экономили. Жертвоприношения, пшеничные пироги, факельное шествие по улицам… Как и предписано традицией, два мальчика, возможно двоюродные братья Тациты, вели ее под руки, а третий наивно и торжественно освещал дорогу факелом из боярышника. Ее голова оставалась опущенной и скрытой покрывалом, когда она размазывала палочкой церемониальный жир по дверному косяку в доме своего мужа. Кассий не мог видеть ее лица. Он наблюдал за ее руками, обвивавшими колонны прядями шерсти. Длинный шлейф огненно-алого покрывала невесты составлял шокирующий контраст с ослепительной белизной туники. Как кровь на снегу. Все это было безупречно правильно и старомодно. Ее семейство здесь постаралось. Чтобы, подобно им, она вступила в самую суровую, невозвратную форму брака, которая заставляла образованных женщин плеваться и бормотать о порабощении. Он спрашивал себя, что она думает об этом. Что было у нее на уме? О чем она думала, поступая так? Зачем, зачем, зачем? Он навсегда остался мучим этими вопросами. Супруг выступил из толпы и произнес речь, приглашающую гостей в дом: высокий сухощавый человек с острым носом и без губ, с остатками рыжих волос поперек веснушчатого черепа. Существовало поверье, что рыжие волосы несчастливы для жениха, но, возможно, ей казалось, что она может благополучно проигнорировать это. Корнелий был слишком богат и слишком благороден, чтобы его масть представляла проблему. Корнелий добрался до конца своей маленькой корыстной речи, и повисла тишина. Толпа разделилась. Факелоносец поднял руку и запустил факел мерцающей дугой вниз по улице. Кассий задержал дыхание. Согласно примете, это был последний шанс для невесты избежать брака. Если она добудет погасший факел и положит его под брачное ложе, молодожен не доживет до утра. Конечно, это не более чем старушечья сказка, полузабытые чары ушедших времен, которые никто всерьез не воспринимал. Никто, кроме Кассия. Этой ночью он был всей душой со старухами. Это был последний шанс Тациты. Конечно же, она подкупила кого-нибудь, чтобы подобрать факел! Сквозь угар дешевого вина он смотрел, как факел катится и стучит по булыжникам. Никто не попытался подобрать его. Не нашлось осторожного раба, подкупленного не желающей брака невестой. Толпа вновь принялась за шутки, ей не терпелось войти в дом и начать свадебный банкет. Он видел, как вспыхивают и умирают последние искры. Едкий дым кусал его глаза. Дым пах желчью. Корнелий оглядел гостей с напряженной улыбкой. Затем повернулся и прошествовал в дом. Она склонила голову и последовала за ним. Ясно, молодожен не собирался утруждать себя, перенося ее через порог. Дом поглотил Тациту. Кассий ничего больше не помнил ни о той ночи, ни о днях и ночах, последовавших за ней. Об этом позаботился добрый Бахус. Он взял его за загривок и протащил, пьяного, сквозь первое, мучительное замешательство потери. — Зачем ты это сделала? — шептал он углям жаровни, как кричал много раз до этого. Зачем? Зачем? Любила ли ты меня когда-нибудь? Или я был просто в диковинку для тебя, грубый ремесленник из провинции? А может быть, тебе хотелось пополнить список своих побед известным именем? Но как это могло быть, если у нее не было списка побед? Он был первым. В этом он был уверен. И непохоже было, что ее принудили к этому браку. Тацита была не из тех глупых девушек, которых семья могла втянуть в дело, которого она не желала. Она пошла на это добровольно. Она хотела этого!