— Как вы повредили руку? — спросила Барбара. — Меня подстрелил снайпер в парке Каса-де-Кампо. Рана быстро заживает, кость слегка задело. Я в отпуске по болезни, живу с друзьями в Карабанчеле. — Это не тот пригород, который обстреливают националисты? Я слышала, там шли бои. — Да, в самом дальнем от города районе. Но люди, которые там живут, не хотят уходить. — Он улыбнулся. — Они восхитительны, такие сильные. Я познакомился с одной семьей, когда приезжал сюда пять лет назад. Старший сын вступил в отряд милиции и служит в Каса-де-Кампо. Его мать каждый день носит туда горячую еду. — Вы не хотите уехать домой? Лицо Берни посуровело. — Я останусь здесь до конца. Пока мы не похороним фашизм здесь, в Мадриде. — Кажется, теперь поступает больше вооружения из России? — Да. Мы отбросим Франко. А как насчет вас, что вы здесь делаете? — Я работаю в Красном Кресте. Помогаю разыскивать пропавших людей, организую обмены. В основном детей. — В госпитале, где я лежал, было кое-какое медицинское оборудование от Красного Креста. Бог знает как оно необходимо. — Берни пристально посмотрел на нее своими большими глазами-оливками. — Но вы ведь и фашистов снабжаете? — Приходится. Мы должны соблюдать нейтралитет. — Не забывайте, какая сторона восстала против законно избранного правительства. — Куда вас ранило? — сменила тему Барбара. — В руку, над локтем. Врачи говорят, скоро будет как новая. Тогда я вернусь на фронт. — Немного выше, и пострадало бы плечо. Это может быть очень неприятно. — Вы медик? — Медсестра. Хотя давно не имела практики. Теперь я бюрократ. — Она усмехнулась, будто осуждая саму себя. — Не говорите так, мир нужно организовывать. — Никогда не слышала таких слов, — рассмеялась Барбара. — Не имеет значения то, что ваша работа важна, во всем мире бюрократия дурно пахнет. — Давно вы в Красном Кресте? — Четыре года. Я теперь редко езжу в Англию. — Там семья? — Да, но я не виделась с родными уже года два. У нас мало общего. А вы чем занимались… дома? — Ну, до отъезда сюда я позировал скульпторам. Барбара едва не пролила вино. — Что?! — Я позировал нескольким скульпторам в Лондоне. Не беспокойтесь, ничего непристойного. Просто работа. Барбара силилась подобрать слова. — Вам, наверное, было очень холодно, — заметила она. — Да. По всему Лондону стоят статуи в мурашках. Дверь с грохотом распахнулась, и в бар ввалилась большая компания милиционеров в рабочих комбинезонах, среди них были и девушки из женского батальона. Они столпились у бара, кричали и толкались. Берни посерьезнел: — Новобранцы. Завтра поедут на фронт. Не хотите пойти в другое место? Можем заглянуть в кафе «Хихон». Вдруг застанем там Хемингуэя. — Оно не рядом с телефонной станцией, которую обстреливают националисты? — «Хихону» опасность не грозит, кафе немного в стороне. Женщина из милиции не старше восемнадцати подошла и одной рукой обняла Берни: – ¡Compadre! ¡Salud! Она прижала его к себе крепче и что-то прокричала своим товарищам по-испански, те засмеялись и отозвались громкими возгласами. Барбара ничего не поняла, но Берни покраснел. — Нам нужно идти, — извиняющимся тоном произнес он. Женщина насупилась. Здоровой рукой Берни взял за руку Барбару и повел ее сквозь толпу. Снаружи, на Пуэрта-дель-Соль, он не отпустил ее. Сердце Барбары забилось чаще. Осеннее солнце озаряло красноватым закатным светом плакаты с портретами Ленина и Сталина. По площади с дребезгом проезжали трамваи. — Вы поняли, что они говорили? — спросил Берни. — Нет. Мой испанский пока не столь хорош. — Может, это и к лучшему. Милиционеры довольно раскованны. — Он стыдливо хохотнул. — Как вы справляетесь с работой, если не знаете языка? — О, у нас есть переводчики. И я постепенно учу испанский. Наша контора напоминает Вавилонскую башню. В основном работают французы и швейцарцы. Я говорю по-французски. Они свернули на улицу Монтеро. Нищий калека протянул к ним руку из дверной ниши. — Por solidaridad, — сказал он. Берни дал ему монету в десять сантимов: — Ради солидарности. — Он мрачно усмехнулся. — Это вместо «ради любви Господней». Когда мы победим, нищих больше не будет. Как и священников. Они вышли на Гран-Виа, и вдруг над головой раздался громкий рокот. Люди замерли, стали смотреть вверх. Кто-то бросился бежать. — Не поискать ли нам бомбоубежище? — спросила Барбара, нервно оглядевшись. — Все в порядке, это самолет-разведчик. Пошли. Кафе «Хихон», до войны логово богемных радикалов, было оформлено по новой моде, с мебелью и прочим в стиле ар-деко. Все стены в зеркалах. В баре полно офицеров. — Хемингуэя нет, — с улыбкой сказала Барбара. — Ничего. Что вы будете? Она попросила белого вина и села за столик. Берни направился к стойке, а Барбара стала переставлять стул по кругу в поисках места, где бы не было зеркал, но они висели повсюду. Она ненавидела смотреть на свое отражение. Берни вернулся с двумя бокалами на подносе, который держал здоровой рукой: — Вот, возьмите. — Да, спасибо. — Вы в порядке? — Да. — Она завозилась с очками. — Просто я не люблю зеркала. — Почему же? Барбара отвернулась: — Не люблю, и все. Вы поклонник Хемингуэя? — Вообще-то, нет. Вы много читаете? — Да, вечерами у меня есть время. Я тоже не большая любительница Хемингуэя. Мне кажется, он обожает войну. А я ненавижу ее. Барбара подняла взгляд, размышляя, не слишком ли она горячится, однако Берни ободряюще улыбнулся и предложил ей сигарету. — Работникам Красного Креста последние два года приходилось туго. Сперва Абиссиния, теперь это. — Война не закончится, пока с фашизмом не будет покончено. — Пока Мадрид не станет его могилой?