— Хорошо, сеньора. Девушка слегка приподняла брови; домашние дела были сферой, где правила хозяйка. Барбаре было все равно. По пути домой после встречи с Гарри ее охватила тяжелая усталость, ей нужно было лечь. Она поднялась наверх, растянулась на постели и закрыла глаза, но в голове кружились образы: приезд Гарри в Мадрид после исчезновения Берни, конец надеждам, что Берни жив, потом Бургос — Бургос, где она встретилась с Сэнди. Барбара прибыла в столицу националистов в мае 1937-го. Началось лето, с голубого неба на старинные дома ярко светило солнце. Попасть за линию фронта было невозможно. Ей пришлось проехать из Мадрида во Францию, затем снова пересечь границу с националистической Испанией. По пути она прочла речь доктора Марти, уважаемого деятеля Красного Креста, обращенную к представителям организации в Испании. «Не вставайте ни на чью сторону, — говорил он, — рассматривайте ситуацию только клинически, решая, чем вы можете помочь». Именно этим она и будет заниматься, решила для себя Барбара. Переезд во франкистскую Испанию нельзя считать предательством Берни. Она отправилась туда, чтобы выполнять свою работу так же, как делала в республиканской зоне. Ее зачислили в отдел, который занимался пересылкой сообщений между членами семей, из-за военных действий оказавшихся по разные стороны линии фронта. В основном это была уже знакомая ей административная работа, легкая в сравнении с прежними обязанностями, когда приходилось иметь дело с пленными и детьми. По особой заботливости коллег Барбара понимала, что они знают про Берни. Она вдруг обнаружила, что ей, привыкшей брать ответственность на себя, это мягкое сочувствие неприятно. В результате Барбара стала резка в общении с сослуживцами. Она никогда не заговаривала с ними о Берни и не посмела бы упомянуть его в беседах с испанцами — чиновниками, матронами из зажиточных семей и отставными полковниками, которые работали с испанским Красным Крестом. Они всегда вели себя подчеркнуто вежливо, вызывая в Барбаре ностальгию по неформальному общению в зоне республиканцев, однако на собраниях и приемах, куда она была вынуждена ходить, иногда выказывали злобу и отвращение к ее занятию. — Я не согласен с обменом захваченных в плен солдат, — сказал ей как-то раз один старый вояка из испанского Красного Креста. — Дети — да, пересылка писем между членами разделенных семей — да, но менять испанского идальго на красную собаку — никогда! Последние слова он выкрикнул с такой яростной горячностью, что подбородок Барбары осыпало брызгами его слюны. Она отвернулась, ушла в уборную, и там ее вырвало. Лето продолжалось, и Барбара все глубже впадала в уныние, отстранялась от людей, будто ее окружала тонкая завеса серого тумана. Наступила осень, по узким мрачным улицам носились холодные ветры; в кафе, мимо которых проезжали бесконечные грузовики с угрюмыми солдатами, сидели нахохлившиеся люди. Барбара с головой погрузилась в работу, стремясь сделать что-то, добиться успеха. По вечерам она приползала в свою квартирку, едва держась на ногах. Пару недель в октябре она делила жилье с Корделией, медсестрой-волонтером из Англии, которая приехала с фронта в Бургос отдохнуть. Это была девушка из семьи английских аристократов, недавно она стала монахиней, но обнаружила, что у нее нет к этому призвания. — Вот я и отправилась сюда, чтобы сделать что-нибудь хорошее, — сказала она с серьезным выражением на некрасивом добром лице. — Видимо, я здесь по той же причине, — отозвалась Барбара. — Ради всех тех, кого казнили за их религиозные взгляды. Барбара вспомнила церковь, превращенную в овчарню, куда они с Берни заходили в тот день, когда упал самолет. С испуганными овцами в углу. — Людей убивали за разные взгляды. В обеих зонах. — Вы же были в красной зоне? Как там? — Удивительно, но во многом так же, как здесь. — Она посмотрела в глаза Корделии. — У меня там был парень. Англичанин из интербригады, его убили при Хараме. Барбара рассчитывала шокировать Корделию, но та лишь печально кивнула: — Я помолюсь за него, зажгу свечу. — Не надо, Берни это не понравилось бы. — Барбара помолчала. — Я не произносила его имя вслух уже много месяцев. Молитесь, если хотите, хуже не будет, но не зажигайте свечей. — Вы любили его. — (Барбара не ответила.) — Вам нужно почаще выходить, — сказала Корделия. — Вы проводите здесь слишком много времени. — Я очень устаю. — В церкви устраивают благотворительный обед, я пойду… — Корделия, я не собираюсь обращаться к религии, — покачала головой Барбара. — Я не то имела в виду. Просто вам не нужно жить прошлым. — Я и не живу. Пытаюсь не думать о нем, хотя чувства всегда со мной, задавленные внутри. Эта… — Она взглянула в глаза Корделии и прокричала: — Эта проклятая злость! Что он мог уйти и оставить меня вот так, уйти и умереть, дать себя убить, скотина! Она зарыдала, ее тело сотрясалось от всхлипов. — Вот я вас шокировала, — сквозь слезы проговорила Барбара. — Я хотела поразить вас. Она истерически засмеялась и почувствовала, как ей на плечо осторожно легла рука. — Отпустите эти чувства, — услышала Барбара слова Корделии. — Вам нужно как-то избавиться от них. Мне это знакомо. У меня есть брат. Он пошел плохой дорогой. Я очень любила его и злилась на него глубоко внутри, страшно злилась. Не хороните себя в этом чувстве, не надо. Иногда Барбара соглашалась куда-нибудь сходить с Корделией, хотя провела черту и не включалась ни в какие церковные дела. Случалось, она чувствовала себя неловко и не могла рта раскрыть, но время от времени встречала кого-нибудь, кто проявлял к ней доброту или был интересным собеседником, и тогда серый туман вокруг нее слегка рассеивался. В последний день октября, незадолго до окончания отпуска Корделии, они пошли на вечер, который устраивал один чиновник из «Техасской нефтяной компании», снабжавшей топливом Франко. Барбаре там не понравилось: роскошный прием в лучшем отеле Бургоса, вокруг горластые американцы, довольные почтительным отношением гостей-испанцев. Она подумала, что сказал бы Берни: «Тайное сборище интернационала капиталистов в павлиньих перьях», что-нибудь в этом роде. Корделия разговорилась с испанским священником. Барбара стояла одна, курила, потягивала дрянное вино и наблюдала за приятельницей. Скоро Корделия уедет, ее отпуск заканчивается. Девушка полюбилась ей, хотя у них не было ничего общего, за исключением чувства, что они не созданы быть обычными женами и матерями. Глядя на нее, Барбара понимала, что будет скучать по ней и по ее нетребовательной доброте. Она вдруг остро ощутила себя голодранкой среди всех этих богато одетых женщин и решила потихоньку улизнуть — развернулась и увидела, что рядом с ней стоит мужчина. Она не заметила, как он подошел. Незнакомец улыбнулся, обнажив крупные белые зубы: — Я не ошибся, вы с подругой говорили по-английски? — Да, — неуверенно улыбнулась Барбара. Она представилась, подумала, что в незнакомце есть какая-то нарочитая броскость, хотя улыбка у него была приятная. Мужчина сказал, что его зовут Сэнди Форсайт и он возит английских туристов осматривать поля сражений. Он растягивал слова, как люди высшего класса, и тем напомнил ей Берни. — Это сплошная пропаганда, — пояснил Сэнди. — Я показываю им поле битвы и касаюсь военных вопросов, но вплетаю в рассказ факты о зверствах красных. Обычно туристы — старые дураки, интересующиеся войнами. Поразительные невежды. Один спросил, правда ли, что у всех басков шесть пальцев. Барбара засмеялась. Ободренный этим, Сэнди рассказал о полном автобусе пожилых англичан, которые, когда машина сломалась, в агонии топтались на обочине дороги, стесняясь отойти в кусты и облегчить лопающиеся мочевые пузыри. И снова Барбара захохотала; уже много месяцев никто не мог ее рассмешить. Сэнди улыбнулся: — Почему-то я понял, что могу рассказать вам эту историю и она не повергнет вас в шок, хотя для смешанной компании она явно не годится. — Я медсестра. Провела в Испании больше года по обе стороны фронта. Меня уже ничто не повергнет в шок. Сэнди кивнул, явно заинтересованный. Предложил ей сигарету, и они немного постояли, наблюдая за собравшимися. — Ну и что вы думаете о новой Испании и ее друзьях? — наконец спросил Сэнди. — По-моему, здесь в сравнении с Мадридом гораздо больше порядка. Но сильнее ощущается военное положение. Суровое место. — Она посмотрела на Корделию, которая все еще увлеченно беседовала со священником. — Может быть, Церковь как-то все смягчит. Сэнди выпустил клуб дыма: — Не рассчитывайте на это. Церковь знает, с какой стороны на ее хлеб намазывают масло. Она позволит режиму делать что угодно. А он победит, вы ведь понимаете, на его стороне войска и деньги. Церковники знают, у них на лицах написано. Это лишь вопрос времени. — Таково ваше мнение? — О да. — Вы католик? — Ну что вы, нет!! — засмеялся он. — А моя подруга — католичка. Да, вы правы, они победят. — Барбара вздохнула. — Это лучше, чем обратная ситуация. — Может быть. — Я, вероятно, останусь здесь, когда все завершится. Англия меня утомила. — Никаких семейных уз? — Нет. А у вас? — Не о чем говорить. — Не хотите пойти выпить как-нибудь вечерком? Я сейчас не работаю. Ищу другое занятие, и мне здесь одиноко. Барбара удивленно взглянула на него, она такого не ожидала. — Никаких обязательств, — добавил Сэнди. — Просто выпьем по бокалу. Берите с собой подругу, если хотите. — Да, хорошо, — согласилась Барбара. — Почему бы нет? Хотя отчего-то ей было совершенно ясно, что Корделии Сэнди не понравится. Когда настал намеченный вечер, Барбара не хотела идти. Корделия не могла составить ей компанию, отправляясь на какое-то церковное мероприятие, а Барбара чувствовала себя уставшей и подавленной после работы. Они встретились в темном тихом баре рядом с собором. Сэнди спросил, как прошел день на работе. Вопрос вызвал у нее легкую досаду: он задал его так, будто она трудилась в какой-нибудь унылой конторе или в магазине. — Вообще-то, мрачновато. Мне поручили заняться переправкой детей через линию фронта. Большинство из них сироты. Это всегда ужасно. — Барбара отвернулась, глаза у нее неожиданно защипало от слез. — Простите, у меня был длинный день, и эта новая работа вызвала… неприятные воспоминания. — Хотите поделиться? — с мягким любопытством спросил Сэнди. Барбара решила рассказать. Корделия была права, не имело смысла закупоривать переживания в себе. — Когда я работала в Мадриде, там был один человек — англичанин из интербригады. Мы провели вместе прошлую зиму. Потом он ушел на фронт. И пропал без вести при Хараме. — Я вам очень сочувствую, — кивнул Сэнди.