Далеко на северо-востоке горные пики хребта Сьерра-де-Вальдемека уже были засыпаны снегом. В то утро на лагерном дворе впервые хрустело под ногами — лужицы затянуло тонким ледком. Заря подкрасила снежные шапки на вершинах в нежно-розовый цвет, и Берни восхитился видом, хотя и дрожал в своей тонкой робе, стоя на плацу в ожидании, пока Аранда проведет утреннюю поверку. Рядом с ним Винсенте высморкался в рукав и сморщил нос, глядя на полосу ярко-желтых соплей. Теперь у него было неладно с носом, мучительно болела голова, а из ноздрей беспрерывно выделялась какая-то мерзость. Аранда вышел из своего барака, в шинели и перчатках, размашистым шагом подошел к платформе. Снял перчатки и подул на руки, сурово глядя на заключенных. С гор подул ледяной ветер, взъерошил волосы арестантов своими жесткими пальцами. Комендант звенящим голосом выкрикивал имена. Появилось с полдесятка новых — республиканцев, которые сбежали во Францию после победы Франко и были высланы обратно нацистами. Те без особого интереса разглядывали свою новую тюрьму. Один сказал, что лидера каталонцев Компаниса отправили в Мадрид, где расстреляли. Во время завтрака в бараке-столовой Берни занял место рядом с коммунистами. Пабло, бывший шахтер из Астурии, придвинулся к нему по скамейке: — Buenos dias, compañero. ¿Hoy hace frío, no?[52] — Очень холодно. Рано в этом году пришла зима. Берни зачерпнул ложкой жидкую гороховую похлебку. С другого конца стола на него смотрел Эстабло. Чесотка у него усиливалась, все лицо было расцарапано. Пятно толстой красной кожи на запястье показывало, что болезнь достигла стадии коросты, под которой из яиц вылуплялись личинки. — Compadre Пайпер, вы сегодня решили сесть к нам поближе. — Знаете, я люблю пересаживаться, compadre, так узнаешь больше новостей. Эстабло остановил на нем тяжелый взгляд внимательных серых глаз: — И каких же новостей вы насобирали? — Один надзиратель сказал Гильермо, что камень из карьера идет на памятник Франко, который начали возводить в Гвадарраме. Очевидно, речь о его гробнице, двадцать лет будут строить. — Если он в Гвадарраме, зачем им здешний известняк? — фыркнул Эстабло. — По словам Гильермо, он подходит для установки монумента. — По мне, так это пропаганда, — хмыкнул Эстабло. — Охранники болтают, чтобы мы поверили: Франко будет править вечно. Вам нужно лучше анализировать то, что вы слышите, compadre. — Всегда так и делаю, compadre Эстабло. Берни спокойно и уверенно посмотрел на него. Лысой головой и тонкими жилами на горле Эстабло напоминал ему ящерицу, каких обычно видишь летом снующими по камням. — Надеюсь, вы с особой критичностью относитесь к словам буржуа Винсенте, — холодно улыбнулся ящер. — Конечно. А он так же относится к моим словам. — Все еще работаете на карьере? — сменил тему Пабло. — Всю неделю. Я бы предпочел наряд на кухню, как у вас. Надзиратель дунул в свисток: — Давайте заканчивайте. Пора на работу! Берни проглотил последнюю ложку варева и встал. Эстабло чесал загрубевшую кожу на запястье, скривив рот от боли. Заключенные выстроились длинными колоннами во дворе. Солнце поднялось над голыми коричневыми холмами, отчего немного потеплело; лед на лужах начал подтаивать. Ворота открыли, и отряд Берни уже ступил за них, когда охранники с винтовками заняли свои места, встав в нескольких ярдах друг от друга. Сержант Рамирес с угрюмым видом медленно шел вдоль строя, хмуро глядя на арестантов. Это был мужчина лет пятидесяти, с клочковатыми седыми усами, красным лицом и сизым носом луковицей, как у пьяниц. Дряхлеющая внешность его была обманчивой, он был опасен, бурлящий вулкан ненависти, старый служака, а они самые жестокие: новобранцы предпочитали тихую жизнь. Под шинелью проступал заткнутый за пояс мундира хлыст. Оказавшись во главе колонны, сержант Рамирес дунул в свисток, и узники двинулись в сторону холмов. Идти было три мили. Тьерра-Муэрта не зря так назвали — сплошь голые камни, только в низинах лежали несколько клочков с трудом возделанных полей в окружении карликовых дубов. Заключенные прошли мимо семьи крестьян, которые пахали каменистую землю на запряженном в плуг быке. Люди не оторвались от дела, чтобы посмотреть на колонну, существовала негласная договоренность, что узники — невидимки. Когда отряд достиг вершины холма, Рамирес опять свистнул, давая сигнал к пятиминутному перерыву. Винсенте присел на валун. Лицо у него было бледное, дыхание хриплое, прерывистое. Берни взглянул на ближайшего охранника и удивился: это был Августин, тот самый парень, что обронил странное замечание после его беседы с психиатром на прошлой неделе. — Я сегодня плох, Бернардо, — сказал Винсенте. — Голова раскалывается. — Молина вернется на следующей неделе, он облегчит твою жизнь. — Берни склонился к нему. — Будем работать в паре, сможешь отдохнуть. — Ты так добр к старому буржуа, — через силу пошутил адвокат; он обливался потом, на его морщинистом лбу блестели капли. — Я начинаю задумываться, какой смысл бороться. В конце концов фашисты доконают всех нас. Уработают до смерти. — Их все равно разобьют. Мы должны держаться. — Они побеждают повсюду. Здесь, в Польше, во Франции. Англия на очереди. И Сталин подписал с Гитлером пакт о ненападении, потому что боится его. — Товарищ Сталин заключил пакт с Гитлером, чтобы выиграть время. Так ответил охранникам Эстабло, когда те сообщили ему о соглашении между нацистами и коммунистами. Берни не мог смириться с мыслью, что войну против фашизма теперь придется называть войной между империалистическими силами. Тогда он впервые усомнился в правильности линии партии. — Товарищ Сталин! — рассмеялся Винсенте, его глухой смех перешел в кашель. Вдалеке, где в низине на Тьерра-Муэрта скопилась туманная мгла, Берни увидел нечто чудесное. Над полосой белого тумана возвышался утес, к боку которого прилепились дома; их окна блестели в лучах солнца. Они, казалось, были совсем близко, плавали в тумане. Иногда свет создавал здесь такие иллюзии, словно миражи в пустыне. Берни толкнул локтем Винсенте: — Посмотри туда, amigo. Разве ради этой картины не стоит жить? Не часто удается увидеть такое. Винсенте вгляделся в даль: — Ничего не разобрать, я без очков. Сегодня открылась Куэнка? — Висячие дома, они как будто плывут на поднимающемся из ущелья тумане. — Берни вздохнул. — Все равно что заглянуть в другой мир. Рамирес снова дунул в свисток. — Пошевеливайтесь! — крикнул Августин. Берни помог другу подняться на ноги. Они зашагали вперед. Августин пошел в ногу с ними. Берни заметил, что охранник исподтишка присматривается к нему, и подумал, уж не нацелился ли он на его зад. Такое в лагере случалось. Карьер представлял собой огромную круглую яму, выдолбленную в боку холма. Последние несколько недель они работали здесь каждый день, выламывали глыбы известняка и разбивали их на куски помельче, которые увозили на грузовиках. Берни задумался, правдива ли история про монумент Франко. Иногда, как и Винсенте, он размышлял: не является ли их работа в каменоломнях лишь способом постепенно свести их всех в могилу? Августин и другой охранник развели костер около сарая с односкатной крышей, который был выстроен у края карьера, но Рамирес не пошел греться, как сделал бы Молина. Он встал на груде камней и, заложив руки за спину, наблюдал, как один из надзирателей устанавливает пулемет. Остальные охранники раздавали заключенным кирки и лопаты, доставая их из сарая. У узников не было шансов использовать инструменты в качестве оружия — пулемет скосил бы их мгновенно. Берни и Винсенте нашли себе для работы кучу известняковых глыб, частично скрытую выступом горы. Берни принялся орудовать киркой, предоставив Винсенте возможность с улиточьей скоростью сортировать отколотые камни. Они будут гнуть спину до заката с маленьким перерывом на еду и питье. По крайней мере сейчас дни были короткие, летом рабочий день длился тринадцать часов. Вокруг раздавались лязг металла и треск камней. Через час Винсенте пошатнулся и тяжело сел на землю. Он снова высморкался, запачкав рукав тонкой ниткой гнойных соплей, и застонал от боли. — Я больше не могу, — сказал он. — Зови охрану. — Просто отдохни немного. — Это слишком опасно, Бернардо. Ты должен позвать охранника, если кому-то стало плохо. — Закрой свой буржуйский рот. Винсенте сидел, тяжело дыша. Берни работал, прислушиваясь к звукам шагов. Ноги у него болели, старые, потрескавшиеся ботинки плохо защищали от холода, он достиг первой стадии дневной жажды: язык беспрестанно двигался во рту в поисках жидкости. Внезапно из-за выступа горы появился солдат, и Берни не успел предупредить Винсенте. Это был Родольфо, седой ветеран марокканских войн. — В чем дело? — заорал он. — Ты! Вставай! Винсенте, пошатываясь, поднялся. Родольфо накинулся на Берни: — Почему ты позволяешь ему уклоняться от работы? Это саботаж! — Он болен, сеньор капрал. Я как раз собирался позвать вас. Родольфо достал из кармана свисток и яростно свистнул. Плечи Винсенте поникли. Послышался скрип камней под сапогами, и появился Рамирес. Через мгновение к нему сзади подбежал Августин. — Что тут, мать вашу, творится?! — зарычал Рамирес на Винсенте и Берни. Рука Родольфо подскочила вверх в фашистском салюте. — Abogado[53] сидел и ничего не делал, я застукал его. Inglés стоял рядом и смотрел. — Сеньор сержант, прошу вас, — сказал Винсенте. — Мне стало плохо. Пайпер собирался позвать охрану. — Тебе стало плохо? От ярости Рамирес выпучил глаза и ударил Винсенте по лицу одетой в перчатку рукой. Звук разнесся по карьеру, как винтовочный выстрел, адвокат безвольно осел на землю. Рамирес повернулся к Берни: — Ты позволил ему бездельничать? Коммунист, английский ублюдок! — Сержант подступил к нему. — Ты из тех, кому еще не вправили мозги? Думаю, тебе не повредит денек на кресте. Он повернулся к Родольфо, тот улыбнулся и мрачно кивнул. Берни сжал губы и подумал, как скажется эта пытка на его раненом плече, оно и без того каждый день сильно болело после работы на улице. Он посмотрел в глаза Рамиресу. Что-то в его взгляде, должно быть, разозлило сержанта. Берни не успел и глазом моргнуть, как тот выхватил хлыст и стегнул его по шее. Вскрикнув, Берни отпрянул и приложил руку к месту, куда пришелся удар, — между пальцами потекла кровь. Августин вышел вперед и нервно прикоснулся к руке Рамиреса: — Сеньор сержант…