Оказалось, Жарков успел с лупой изучить все шары в бильярдной, за исключением, разумеется, стола, где Найденова давала уроки начинающему бильярдисту. — Вполне мог послужить орудием убийства… — Криминалист указал на темные щербинки на гладкой поверхности костяной сферы. — А у вас что? — Чернослив и миндаль, — пробормотал Илья Алексеевич, отправив за губу маленькую пилюльку из колбочки, вынутой из чехольчика в кожаной манжете на левом запястье. Ощутив во рту освежающий малиновый вкус, он, спохватившись, поправился: — Я хотел сказать, госпожа артистка, возможно, что-то знает, но предпочитает помалкивать. Жарков понимающе кивнул. Пилюльки, корректирующие неконтролируемые приливы вкусовых галлюцинаций, разработал доктор Лунц из швейцарской клиники, где Ардов провел некоторое время после одного трагического обстоятельства в своей жизни. Профессор был чрезвычайно вдохновлен изучением феномена, при котором раздражение в одной сенсорной системе у пациента приводило к непроизвольному отклику в другой. Но ни раскопать истоки этого сбоя, ни разработать механизмы управления спонтанными реакциями доктору так и не удалось: какой-нибудь случайный лай дворняги за окном все так же легко мог испортить Ардову завтрак, превратив кофе в куриный бульон. Белые горошинки были распределены по трем колбочкам и помогали уравновесить приливы кислоты, горечи или соли. — И вот еще… Ардов протянул котелок, который захватил из гардеробной при выходе. — Не наш ли покойник оставил? — Проверим. Жарков раскрыл и подставил саквояж. — Странная борода, не находите? — задумчиво произнес Ардов. Жарков поднял недоуменный взгляд и понял, что Илья Алексеевич смотрит куда-то в сторону. У угла дома околачивался нелепого вида человек в старом кафтане и с косматой бородой, которая явно не шла к его щуплой фигуре. Заметив, что его рассматривают, бородач резко отвернулся и изобразил, будто чистит прутиком подошву сапога. Петр Павлович сделал шаг и обратился к незнакомцу, возвысив голос: — Любезный, можно вас на минуточку? Вздрогнув, бородатый прохожий как-то боком попятился к углу дома, за которым и скрылся. Глава 3. Поручение — Ардов, вы не знаете, что означает кабан? Вопрос немало озадачил сыскного чиновника. Выглядел он тем более странно, что прозвучал в кабинете обер-полицмейстера, прямо под ростовым портретом государя Николая Александровича в коронационной мантии. Сюда Илью Алексеевича доставили в черной карете два крепких молчуна в одинаковых костюмах прямо от синих дверей бильярдного клуба «Пять шаровъ». В руках начальник столичной полиции мял какую-то записку с неровными строчками. — Простите? — Илья Алексеевич не был уверен, что не ослышался. — Я имею в виду, какое символическое значение имеет голова вепря? — убрав записку в стол, сановник выбрался из кресла с резным орлом на спинке и прошелся вдоль длинного стола, у начала которого стоял Ардов. — Для римлян и греков вепрь символизировал борьбу и разрушение, — продекламировал Илья Алексеевич, отыскав в памяти нужную страницу «Британники»[7]. — У индусов выступает третьей инкарнацией Вишну, который в этом образе спасает землю от хаоса. В буддизме свинья помещена в центр колеса существования и олицетворяет неведение — одну из трех иллюзий, которые мешают человеку достичь нирваны. Ответ произвел впечатление на Августа Рейнгольдовича, но оставил чувство неудовлетворенности. — А что насчет православных? Честно говоря, мнение святых отцов насчет кабана Ардову было неизвестно, поэтому он выдвинул гипотезу, наделив животное одним из наиболее порицаемых грехов: — Православные видят в кабане символ чревоугодия — низменное, грубое существо. — Да-с… — неопределенно выдохнул обер-полицмейстер. — Ну, не удивительно… Он походил в задумчивости по кабинету. — А у католиков? — Брутальность и похоть, — уверенно ответил Илья Алексеевич, также не имея на то достаточных оснований. Ответы сыскного агента никак не развеяли замешательства, в котором пребывал хозяин высокого кабинета. Обстановка вообще выглядела странной. Мелкий полицейский чиновник одной из самых неблагополучных частей города не мог оказаться в кабинете обер-полицмейстера ни при каких обстоятельствах — слишком велико было расстояние между статскими чинами этих фигур. Между тем всесильный начальник столичной полиции почему-то счел нужным вызвать к себе именно этого сыщика, причем велел сделать это неприметно. Дело в том, что Август Рейнгольдович уже имел возможность составить личное мнение об Ардове — чуть более месяца назад молодой человек напросился на аудиенцию, которую и получил благодаря ходатайству княгини Баратовой. Тогда он пытался убедить господина обер-полицмейстера в опасности, которую таит внедрение психологической лаборатории для нужд армии — риск манипулирования кадровыми назначениями на высшие командные посты выглядел слишком высоким, если допустить, что к методикам оценки личностных качеств будущих командиров могли получить доступ агенты иностранных разведок. Идея такой лаборатории была уже высочайше одобрена и даже учреждена приказом военного министра. Несмотря на снисходительный тон, с которым Август Рейнгольдович встретил эти беспокойства, тогда он отметил про себя и острый ум, и моральные качества, и искренний патриотический настрой молодого человека — комбинацию свойств, почти не встречающуюся нынче в среде государственных служащих. Некоторые любопытные подробности об Ардове сообщила княгиня Баратова — они подтверждали незаурядность его натуры. И, наконец, немалое значение имели слухи, которые с некоторых пор стали циркулировать в среде полицейских, — о якобы феноменальных способностях некоего молодого сыщика из третьего участка Спасской части. Райзнер затребовал к себе материалы раскрытых новичком дел и имел возможность лично убедиться в своих предположениях — Ардов представал в высшей степени удивительной личностью. — У меня к вам просьба, Илья Алексеевич, — деликатно начал обер-полицмейстер. — Даже не знаю, с чего начать… — Он слегка потер ладошки, словно подставил их под невидимую струю воды. — Сегодня утром один уважаемый господин, вполне респектабельный и достойный… обнаружил у себя в кабинете голову… э-э-э-э-э… хряка. Да, кабана. Огромную, знаете ли, голову кабана — на месте, где у него обычно висело чучело головы оленя… Согласитесь, странное… э-э-э-э-э… явление? Вы не находите? — Вне всякого сомнения. — Вот и мне показалось, что в этом есть какой-то знак… Не думаю, что злоумышленник хотел напомнить этому господину о колесе сансары… Мне кажется, в этом есть какое-то предупреждение… Может быть, угроза… Словом, мне бы хотелось, чтобы вы как можно деликатнее поинтересовались этим делом. Так сказать, не в службу, а в дружбу… Возможно ли это? — Конечно, ваше высокопревосходительство, — легко согласился Ардов. — Я сообщу господину приставу, он заведет дело в участке… — Нет-нет… приставу не надо, — поторопился Август Рейнгольдович, отметив про себя, что юноша не так прост, как мог показаться на первый взгляд. — Это дело щекотливое. Лишние уши тут ни к чему. Ардов смотрел на Райзнера невинными глазами. — Вероятно, господин какой-то особенный? — осведомился он. На мгновение обер-полицмейстер засомневался, не ошибся ли он, обратившись к этому молодому человеку. Но, приняв окончательное решение, выложил все карты. — Это Касьян Демьяныч Костоглот. Слыхали? Фамилия эта была Ардову известна. Коммерции советник[8] Костоглот занимал пост главы правления общества «Златоустовская железная дорога». Илья Алексеевич бывал у него в конторе на набережной Екатерининского канала, когда расследовал дело о пропаже шляпных булавок в салоне мадам Дефонтель. Тогда он не менее часа проторчал в приемной среди моделей паровозов, прежде чем железнодорожный магнат соблаговолил его принять. К делу о булавках Касьян Демьянович никакого касательства не имел, но воспоминания по себе оставил малоприятные: манеры у него были грубые, а голос горячий — с каждым словом его коричневые губы выплевывали горящие искры, угрожавшие прожечь лацканы ардановского сюртука. — Чего же вы от меня хотите? — справился Илья Алексеевич, очень рассчитывая, что сумеет как-нибудь увильнуть от сановного повеления. — Выяснить, кто стоит за этой шалостью. И чего они хотят от Костоглота. Август Рейнгольдович аккуратно увлек Ардова к выходу. — Но сделать это следует прикровенно, — доверительным тоном продолжил он наставления, не давая собеседнику возможности собраться с мыслями. — Без лишней бюрократии. Касьян Демьянович человек почтенный, и любые странности, связанные с его именем, могут вызвать ненужное беспокойство и в деловых кругах, и при дворе… Вы меня понимаете? Ардов опять кивнул. — Дела пока, думаю, можно не заводить, — продолжал делиться мыслями обер-полицмейстер. — Разузнаем покамест что да как, а там и решим, верно? Ардов мучительно искал способ сказаться неподходящей кандидатурой для этого поручения, но так ничего и не изобрел. — Ну что ж, могу я на вас рассчитывать? — тепло улыбнувшись, Райзнер смахнул пылинку с плеча Ильи Алексеевича. — Ведь не напрасно же я давал вам рекомендацию для вашего пристава? Это было правдой. Распоряжение рассмотреть кандидатуру Ардова на место чиновника сыскного отделения княгиня Баратова выхлопотала у своего старинного друга на следующий же день после возвращения Ильи Алексеевича из Швейцарии. Без этой бумаги с гербом наверху майор Троекрутов не хотел даже разговаривать с претендентом. Теперь наступала пора отплатить высокому покровителю делом. — Сделаю все возможное, ваше высокопревосходительство, — заверил Ардов и тряхнул головой. Глава 4. У Костоглота Никакой головы хряка в кабинете Костоглота не обнаружилось. На стене, задрапированной гобеленом, над резной спинкой обтянутого бордовым бархатом диванчика красовалось чучело головы оленя с ветвистыми рогами. Полы были тщательно вымыты, в помещении вообще отсутствовали какие-либо следы утреннего происшествия. — Велел выбросить, — сообщил сумрачный коренастый господин в шлафроке в ответ на вопрос Ильи Алексеевича. Это был глава правления общества «Златоустовская железная дорога» Касьян Демьяныч Костоглот. Он явно не испытывал восторга от визита чина сыскного отделения. Только ссылка на обер-полицмейстера позволила Ардову сломить сопротивление величественного швейцара внизу и пробраться дальше парадных дверей роскошного особняка на Итальянской улице с окнами на Фонтанку. — Это ведь улика, — с едва заметным осуждением проговорил сыщик. — Какая еще улика, — пренебрежительно отозвался Костоглот, набирая щепотку нюхательного табака из миниатюрной серебряной табакерки в виде толстенького человечка с откидной головой. — Улика — когда есть преступление. Хозяин кабинета замер на несколько мгновений, прикрыл глаза и вдруг разразился серией чихательных судорог, сопровождавшихся кашлем и рычанием. — А я полагаю, что здесь никакого преступления нет, — продолжил он прерванную мысль, возвращая табакерку на заваленный бумагами стол и промакивая губы платком. — Так… поозорничал кто-то… Напрасно изволили беспокоиться. Костоглот сбросил шлафрок, надел висевший на спинке стула парчовый жилет и развернулся к двери, показывая всем видом, что незваный гость может возвращаться к более важным делам у себя в участке. Илья Алексеевич предпочел этого не заметить. — Но ведь поначалу вам это показалось странным? Ведь вы же обратились к…