— Ну, поначалу показалось… — раздраженно перебил Костоглот, очевидно не желая, чтобы Ардов в очередной раз произносил имя обер-полицмейстера. — А потом — не показалось. Обычное дело. Мальчишки баловались. Глава правления общества «Златоустовская железная дорога» вел себя странно. Он был явно обеспокоен происшествием, но при этом почему-то всячески уклонялся от нормального разговора. Не зная, что еще предпринять для развития беседы, Илья Алексеевич направился к двери. Костоглот с явным облегчением двинулся следом. — То есть дело пустяковое и участия полиции не требуется? — Да, именно так, — кивнул Касьян Демьянович, обнаружив, что на жилете недостает пуговицы. Он распахнул дверь и велел лакею принести другую жилетку; потом обернулся к Ардову с фальшивой улыбкой: — Не смею задерживать. Уверен, полицию ждут заботы посерьезней. Голову хряка Ардов обнаружил в каретном сарае, куда его проводил рослый конюх Егор. Он подтвердил, что лично снял оную с крюка по приказу хозяина, прислуга отмыла стену от подсохшей за ночь крови, а плотник перевесил на нее гобелен из гостиной. — Тяжелая? — Ардов пнул голову носком ботинка, обратив внимание на отпечатки обуви, которые во множестве сохранились на песке: на правом каблуке набойка сидела косовато и была со срезанным ушком. Эти следы оставили Егоровы сапоги, что, впрочем, было логичным. — Полпуда точно. Да уж, мальчишки… Как же! Мальчишка такую и не поднимет, не то что на стену водрузить. — Как думаете, кто принес? Егор охотно поделился подозрениями. Оказывается, еще третьего дня хозяин попер с кухни повара — тащил не глядя. Да и закладывал частенько. — Уж Касьян Демьяныч его сколько раз предупреждал. Да чего уж тут, дрянь человечишка оказался. — Думаете, он и отомстил? — А чего? Такого места лишиться. Говорю же, мужичонка злопамятный. А в пьяном угаре чего не отчебучишь. В дверях появился щербатый кучер в жокейских сапогах, белых бриджах и короткой курточке со стоячим воротником. В руках у него был хлыст из китового уса в кожаной оплетке. — Егор, ноги не замотаны! — просипел он, не очень-то обращая внимания на незнакомца. — Велено подавать! — Виноват, служба, — погрустнел Егор и поспешил во двор бинтовать лошадям ноги. Еще по пути в сарай Илья Алексеевич приметил пару стриженых лошадей без хвостов в английской упряжи с лакированной каретой на желтых колесах. Английский экипаж считался особым шиком, и позволить себе такую роскошь мог далеко не каждый состоятельный житель столицы. Выбравшись во двор, Ардов обнаружил у распахнутых ворот того самого бородача, который околачивался утром у бильярдного клуба. Вид у него был такой же нелепый: он изображал интерес к резным завитушкам на воротах, хотя осматривать там было решительно нечего. Уже не теряя времени на лишние разговоры, Илья Алексеевич молча устремился к подозрительному типу. Тот изо всех сил бросился по набережной наутек, лихо огибая выступающие тамбуры особняков через проезжую часть, где рисковал угодить под колеса экипажей. Ардов держался следом, но потерял несколько аршин, обходя бестолковую чухонку-молочницу, которая будто нарочно бросалась под ноги, не давая дороги. Не добежав саженей десяти до поворота на Инженерную, беглец юркнул в подворотню и принялся петлять по темным узким проходам между стенами, сталкивая за спину попадавшиеся по пути ящики и доски. Ардов, перепрыгивая, отставал. Свернув за угол, он увидал, как в конце тупичка бородач, взобравшись на бочку, уже перекинул ногу через забор. Илья Алексеевич поднажал и едва не ухватился за штанину, но наглец с силой оттолкнул бочку, и та, отлетев с грохотом, чудом не сшибла сыщика с ног. Пока он катил ее обратно к стене, устанавливал и взбирался, драгоценные минуты были упущены. Выскочив на Михайловскую площадь, сыскной чин едва не угодил под «эгоистку»[9] на высоких колесах, получил грубый окрик, сдал назад и огляделся, переводя дух. Странного господина с нечёсаной бородой в потертом кафтане среди прогуливающейся почтенной публики обнаружить не удалось. Дамы у кафе «Польское» с удивлением поглядывали на запыхавшегося господина в приличном костюме, приложившего карманные часы к уху. Они указывали на него веерами и о чем-то хихикали. Рядом у стеклянной двери парикмахерской стоял молодой цирюльник в бабочке и монотонно зазывал клиентов: — Бреем, стрижем бобриком-ежом, кудри завиваем, гофре направляем, парик промоем, кровь откроем, мушки клеим, стрижем да бреем. Банки, пиявки, набор грудной травки! Илья Алексеевич убрал от уха часы, автоматически взглянув на стрелки, подозвал извозчика и отправился в участок. Глава 5. СК На столе старшего помощника участкового пристава лежало несколько цветочных букетов. Сам он с укоризной посматривал на полноватую торговку, растиравшую слезы на немытом лице, и писал в протоколе. — Махалкина, цветы твои? — строго спросил Оскар Вильгельмович и кивнул на маргаритки. — Батюшке на могилку собрала, — всхлипнула торговка. — Пять букетов? — возмутился полицейский чиновник. — Свидетельство есть? Махалкина изобразила высшую степень недоумения: — Какое еще? Фон Штайндлер порылся в ящиках стола, достал потертую папку и извлек недавнее распоряжение градоначальника. Нацепив пенсне, он зачитал с наставительной интонацией: — «Торговля цветами допускается не иначе как по особым свидетельствам, выдаваемым в полицейском управлении…» Женщина продолжала хлопать глазами. — Махалкина, где твое свидетельство на торговлю? — громко спросил чиновник, словно обращался к глухой. Не придумав ничего нового, торговка опять скривила лицо в гримасе скорби. — Так я не для торговли, ваше благородие! Папеньке! На могилку. Она подняла глаза вверх и перекрестилась. — Махалкина, отец твой жив-здоров, каждый вечер у казенки[10] «Коробейников»[11] горланит! — подключился к допросу Свинцов, который уже давно сгрузил найденный труп в прозекторскую и теперь дул чай у подоконника в компании филера Шептульского. Торговка бросила на околоточного злой взгляд. — Как же тебе не стыдно? — укоризненно протянул Оскар Вильгельмович. Филер Шептульский хотел было тоже высказаться насчет незаконной торговли, но к нему подскочил Ардов, только что вошедший в участок. — Кузьма Гурьевич, у меня к вам дело, — жарко зашептал сыскной чин. — Слушаю-с. Шептульский весь подобрался и сделался серьезным. Несмотря на некоторые странности, молодой сыщик пользовался в участке уважением, и поручения от него филер старался исполнять со всем тщанием и в первую очередь. Это давало ему возможность слыть в среде коллег из других отделений непосредственным участником расследования самых невероятных преступлений, которые с блеском распутывал Ардов. Конечно, большую часть обстоятельств Шептульский беззастенчиво сочинял, не забывая выставить себя едва ли не наставником начинающего следователя, но даже в такой интерпретации способности Ильи Алексеевича производили на слушателей сильное впечатление. Бывали даже случаи, когда филеры специально приходили на Фонтанку, 63, под видом ремесленников или мелких чиновников, чтобы Шептульский показал им нарождающуюся легенду сыска. За эту услугу Кузьма Гурьевич обычно брал шесть копеек, которые тем же вечером спускал по дороге домой, награждая себя мерзавчиком[12] в казенке: четыре копейки брали за водку и две — за посуду. — В бильярдном клубе «Пять шаровъ» по утрам дает уроки игры молодая особа. Зовут Варвара Найденова. — Понял, — с готовностью ответил филер. Не дождавшись каких-либо уточнений сверх сказанного, он приблизился к Ардову вплотную и продолжил доверительным тоном: — Илья Алексеевич, выручайте… Дорогая супруга нуждается в лекарстве, а до жалованья еще три дня… Не могли бы вы… Ардов полез в карман. Увидев в раскрытом бумажнике сложенные рядком ассигнации, филер облизал губы. — Сколько стоит лекарство? — спросил Илья Алексеевич. — Это, видите ли, иноземное снадобье… — забормотал Кузьма Гурьевич. — Из Цюриха… От астмы… Ардов невозмутимо ожидал. — Девяносто семь копеек, — наконец выдохнул Шептульский. — Ни больше ни меньше. Да-с. Едва взглянув на кредитный билет рублевого достоинства, извлеченный Ардовым из бумажника, филер как-то по-особенному всхлипнул и поднял воспаленные глаза, в которых читались одновременно восторг и неуверенность. — Брантовский рубль? — застенчиво улыбнулся он. Илья Алексеевич повертел купюру в руках, не очень понимая, что вызвало такую преувеличенную реакцию. — Так вот запросто и отдадите? Не веря своему счастью, Шептульский аккуратно взял двумя пальцами банкноту. Ардов отпустил. В то же мгновение особым движением филер скрыл ассигнацию меж пальцев — она растворилась буквально на глазах. — Насчет вашей особы не извольте беспокоиться — афроншируем[13] в лучшем виде. C этими словами Кузьма Гурьевич подхватил с подоконника котелок, поклонился и устремился к выходу. Илья Алексеевич отправился к прозекторскую. Жарков с силой метал принесенный из клуба бильярдный шар в мясную тушу, закрепленную на цепочке от керосиновой лампы над секционным столом. На соседнем столе располагался уже обнаженный труп из Демидова переулка. Шар ударялся в мясо с глухим звуком и падал в таз на столе, куда была предусмотрительно уложена снятая с мертвеца одежда. Благодаря такому ухищрению опыт не производил лишнего шума и не вызывал беспокойства других обитателей участка. Всякий раз после броска Жарков подходил к туше и замерял штангенциркулем параметры вмятины. — Могу утверждать с высокой степенью вероятности, что бедняге влепили в глаз точно таким же шаром… — не без гордости произнес он, занося полученные данные в особый бланк. — Может, даже этим… — Он кивнул на шар, оставшийся в тазу. — По крайней мере, шар точно был бильярдным… Подумав, он поправился: — Ну, если и не бильярдным, то такого же диаметра… Или близкого… Покончив со следственным экспериментом, Жарков подошел к шкафчику и наполнил эрленмейер[14] бурой жидкостью из пузатой колбы. — Удар был такой силы, что дух вышибли напрочь с одного раза.