*** К началу месяца Миккаилуитонтли* постепенно назревал конфликт, который вскоре привел к нападению на испанцев в Тлакопане. Кортес послал туда солдат под командованием Диего де Ордаса, но не успел Ордас пройти и половины улицы, как повсюду послышались боевые кличи и с крыш на отряд посыпались грады стрел, дротиков и камней, так, что в отряде получили ранения абсолютно все, больше десятка погибли, а сам Ордас, трижды раненый, едва успел унести ноги. Осада дворца возобновилась, индейцы всё чаще совершали диверсии, в попытках раздавить испанцев изнутри. Сдерживать натиск многочисленного войска становилось всё сложнее. Вскоре один за другим запылали дома ацтеков. По приказу Кортеса, испанцы поджигали жилища в надежде напугать, отбросить противника. Однако, боевой дух и отвага ацтеков не иссякали, приводя чужеземцев в ужас от непомерной ярости и ожесточения. Индейцы собирались за завалами, строили баррикады, атаковали, отступали и снова атаковали. Обе стороны несли чудовищные потери, но ряды ацтеков постоянно пополнялись союзными племенами с ближайших городов, что казалось, их войско бесконечно приумножалось. Наконец уставшие, измождённые битвой, голодные испанцы были вынуждены вер­нуться во дворец. Кортес принял решение снова отправить императора, чтобы успокоить народ. Монтесума, повинуясь в очередной раз, предупредил его: — Гнев моего народа так велик, Малинцин, что, боюсь, они уже не услышат меня. Кортес понимал, ресурс тлатоани не бесконечен, терпение жителей столицы исчерпывалось, но всё же, он не мог не попытать удачу снова. Тлатоани ацтеков Монтесума Шокойоцин тяжёлой поступью вышел на крышу бывшей резиденции Ашаякатля и поднял руки к небу. Громогласным голосом, привыкший отдавать приказы император воскликнул: — Великие воины, мой славный народ! Сражение мгновенно затихло, воины склонили головы перед императором, пали ниц, в ожидании приказа тлатоани. — Вы храбро сражались, потеряли друзей и товарищей, ваши жёны лишились славных мужей, а дети - отцов, — продолжал он, — Мне больно видеть кровь, пролитую за наш народ, больно за каждого убитого и раненого ацтека, отдавшего жизнь во славу нашего великого государства. Воины по-прежнему стояли на коленях, не поднимая глаз. — Я говорил с Малинцином, — убеждал Монтесума, — Теули не желают нам зла, не желают кровопролития. Они готовы покинуть город, готовы оставить Теночтитлан, и более никогда сюда не возвращаться. Остановите сражение, прекратите поить землю кровью, оставьте жёнам и детям живых мужей и отцов, позвольте теулям покинуть город. И я обещаю, более вы никогда не столкнётесь с их натиском, наша империя будет процветать как раньше во славу великих Богов! Вождь Эхекатль, командовавший солдатами Сочимилько, поднялся с колен, яростно бросив: — Ты - трусливая баба, Монтесума! Спускайся и сражайся уже вместе с нами! — Да! Сражайся! — подхватили воины. — Хватит уже ублажать Малинцина! Один за другим ацтеки поднимались, выкрикивая оскорбления и призывая тлатоани к действию. — Теули нам не враги, — восклицал император, — Они вернутся на свои корабли и расскажут своему королю о величии нашей империи. Мы сможем заключить с ними союз, наладить торговлю! Но охваченные ненавистью жители столицы его уже не слушали, яростно гневаясь и с ожесточением возобновляя осаду. В самого императора посыпались проклятья и унизительные оскорбления. Народ бросал в него камни, неистово презирая малодушного тлатоани. Едва держась на ногах, Монтесума покачнулся и упал с крыши дворца, поражённый стрелой своих соотечественников. ---------------- * Миккаилуитонтли (малый пир мёртвых) 24 июля — 12 августа. Глава 20 - На Тлакопан Император Монтесума прожил ещё несколько дней в болях и муках, прежде чем окончательно испустил дух, отправляясь, как и положено великому тлатоани, в чертоги Бога Солнца Тонатиу. Оставаться в осаждённом ацтеками дворце для конкистадоров означало верную гибель, таким образом Кортес принял решение более не медлить и уже грядущей ночью убираться из города на материк. Испанцы понадеялись, что индейцы, огорчённые вестью о гибели императора, прежде всяких дел устроят ему достойную похоронную церемонию, во время которой армия Кортеса намеревалась улизнуть. Кроме того, теули отпустили пленного жреца с целью дезинформации противника относительно дня побега. В ходе недавней разведки выяснилось, что все дамбы, ведущие на материк, были повреждены, а связующие мосты сняты. Единственный возможный путь отступления пролегал по насыпной дамбе, ведущей в город Тлакопан, которая, как стало известно, имела проломы в трёх местах. Таким образом, испанцы заранее соорудили переносной мост для передвижения по этой дамбе и выделили специальный отряд для транспортировки и охраны. В резиденции Ашаякатля началась бесконечная суета. Командиры что-то кричали, распределяли ресурсы и людей, чётко раздавали роли и место в строю. Таким образом командование авангардом, передовым формированием, поручили молодому подающему надежды лейтенанту Гонсало де Сандовалю. Следом за авангардом шли командиры с основной частью кавалерии, в том числе сам Кортес, за ними женщины под охраной испанских воинов и союзников-тлашкальтеков, а так же солдаты с поклажей, пушки, телеги с золотом и, наконец, замыкал строй арьергард, войско прикрытия, под командованием Педро де Альварадо. Готовясь к отступлению, испанцы грузили золото, навьючивали лошадей, озадачивали тласкаланских носильщиков, выкатывали пушки и бочонки с порохом. Запасы золота были поистине огромны, но вывезти всё это богатство под покровом ночи, бесшумно и в безумной спешке задачей оказалось крайне непростой. Таким образом, капитан приказал каждому участнику конкисты взять столько золота, сколько он сможет унести с собой. Жадные испанцы набирали кто во что горазд. Более опытные воины наполняли лишь небольшие поясные сумки, чтобы не замедлять и не отяжелять ход, тогда как новоприбывшие солдаты загружали себя так, что едва могли передвигаться под тяжестью несметных сокровищ. Алехандро последовал примеру старших товарищей, взяв лишь несколько золотых и нефритовых украшений, а пару тонких браслетов и серёг навесил на Майю, чтобы в крайнем случае, ей было чем расплатиться. Кроме украшений затянул ей на талии узкий кожаный пояс, повесил на него кошель, освобождая руки от необходимости всё это держать, небольшую сумку со скудным провиантом и складной нож. Свои действия коротко пояснил: — Боевое оружие я тебе дать не смогу, да и незачем, вряд ли ты сможешь его правильно использовать. А вот ножом, если потребуется, воспользуешься как в бытовых, так и в боевых целях. Схватит кто из недругов за руку или за ногу — не стесняйся, всаживай и посильнее. «Недругов» — пребывая в странном оцепенении думала Майя, — «Как странно теперь это звучит». Дочь вождя находилась в жуткой растерянности, плохо понимала, что происходит, но видя, как старательно наставляет её теуль, уточнила: — Разве я не пойду рядом с тобой? — Нет, — мотнул головой испанец, — Меня поставили в конец строя. Если всё пройдёт хорошо, ты быстрее меня выберешься на материк. — То есть, если начнётся погоня, ты первый будешь под ударом? — А если солдатам придётся расчищать путь, то ты идёшь почти сразу за авангардом, что тоже не очень безопасно, — Алехандро старался рассеять её тревогу, но получалось плохо. Его позиция была куда опаснее и она это прекрасно понимала. Дочь вождя хотела было что-то возразить, но испанец рывком притянул её к себе и протест утонул в безжалостном обжигающем поцелуе. — Не бойся, Майя, выберемся, — между поцелуями успокаивал он, — И не в таких передрягах бывали. — Береги себя, — пискнула дочь вождя, чувствуя, как к горлу подступает ком. — Обещаю, — кивнул теуль, отстраняясь, — Пора в строй. До встречи на материке. Майоаксочитль вместе с остальными девушками находилась под охраной небольшого отряда, выделенного специально для девушек. Женщин испанцы намеревались забрать с собой, потому в едином строю были все, кто сопровождал теулей за исключением доньи Марины. Марине же была выделено отдельное, более внушительное войско охранения, таким образом капитан берёг её как очень большую ценность, стерёг похлеще, чем собственное золото. — Интересно, — шепнула Майя стоящей рядом с ней в строю Чимальме, — Малинцин так оберегает Марину из большой любви или лишь потому, что она ценный политик и значимая фигура для его амбициозных планов? — А может быть и то и другое? — Не может, — ядовито хмыкнула дочь вождя, — Это же Малинцин. Более времени для праздных бесед не оставалось. Капитан дал команду и процессия отправилась в путь. *** Ночное небо плотно затянулось облаками, погружая город в непроглядную тьму. Заморосил противный мелкий дождь, а над величественным Теночтитланом поднялась пелена тумана и лишь великие пирамиды, оставаясь позади, угрожающе провожали войско беглецов. Холодная летняя ночь в разгар сезона дождей обдавала путников зловещей стужей, тянула длинные пальцы из недр Миктлана*, пробирая до самых костей. Так переменчива была погода в долине Мешико. Тишина церемониального центра пугала, настораживала, что даже пройдя несколько кварталов, отряд Кортеса так и не столкнулся с неприятелем. Воины спешили, главной целью было добраться до дамбы и как можно скорее на материк. С каждым пройденным кварталом усиливался и дождь. Конница авангарда, ступая на влажную зыбкую насыпь дамбы, месила грязь, заставляя всех, кто шёл позади вязнуть, замедляя ход, кроме того дамба оказалась настолько узкой, что колонне пришлось заметно растянуться, иначе войску было бы попросту не пройти. Переносной мост верно выполнял своё предназначение и отряд продвигался вглубь по дамбе, успешно преодолев два пролома. Едва войску Кортеса удалось установить переносной мост через последний самый широкий из оврагов, как повсюду послышались крики тысячи голосов, звонкие боевые кличи. Сквозь пелену дождя замелькали яркие плюмажи и тысячи маленьких каноэ с ацтекскими бойцами мгновенно заполнили озеро Тоскоко. На этот раз неприятель всё рассчитал верно. Индейцы напали на отряд в самых невыгодных для теулей условиях под проливным дождём, на узком скользком участке пути, без возможности отступления. Ацтеки не приближались, не вступали в открытый бой, выгодно обстреливая ненавистных захватчиков из луков, духовых трубок и пращей. На отряд обрушился бесконечный шквал метательного оружия и обстрел теулей перемежался с холодными каплями дождя, предательски усиливающегося, переходящего в непроглядный ливень. Выхода не было. Испанцы устремились вперёд, поторапливаясь, стараясь как можно скорее преодолеть дамбу. Отвесная сплошная стена дождя стояла над озером, застилая обзор, мешая прицелу. Порох отсырел мгновенно, аркебузы давали осечки, тетива арбалетов намокла, да и в темноте едва ли можно было что-то разглядеть. Однако сами ацтеки стреляли метко. Майя с Чимальмой шли, пригибаясь и ускоряя шаг, старались смотреть под ноги и прятать головы за широкими спинами охраняющего их отряда, когда внезапно услышали пронзительный женский крик. Одну из ацтекских женщин, отданных когда-то теулям, поразила стрела. Прямо в шею метко и точно. Эта женщина упала, содрогнувшись, а на её лице навеки застыло выражение отчаянной паники. Девушки одновременно вскрикнули, перешагивая через соотечественницу, в ужасе переглянулись, но взявшись за руки продолжали ход. Останавливаться было нельзя. И всё же самое главное испытание ожидало испанцев впереди. Два коня, поскользнувшись на мокрых бревнах на том самом переносном мосту, с грохотом упали в воду и в общей панической суматохе мост перевернулся. Отряд оказался разделён огромной пропастью, заполненной водой, а замыкающее войско арьергарда в спешке и отчаянной попытке спастись усиленно напирало на остальную часть отряда из-за чего те, кто оказался ближе к пролому в дамбе, неминуемо падали в воду, тонули или погибали придавленные поклажей, бочонками, пушками и телегами с золотом. Среди бесконечного воинственного ацтекского гвалта слышались крики о помощи, бултыхание, ржание лошадей, грохот и отчаянные вопли. Уцелевших теулей и их союзников тут же вылавливали индейцы, тащили в свои каноэ, захватывая в плен для дальнейшего жертвоприношения. Тласкаланцы и индейские женщины из союзных племён, как правило, не умели плавать, потому моментально захлёбывались и тонули во всеобщем хаосе. Майя и Чамальма едва успели перейти на другую сторону дамбы с остальной частью войска. Моментально сообразив, что произошло, дочь вождя остановилась, глядя с ужасом на гибнущих людей, и пронзительно закричала: — Алехандро! Он остался там! — Майя, надо уходить, — шалтоканка силой тянула её за собой, — Ты ему уже ничем не поможешь! Бежим! Часть отряда, что успела перебраться на другую сторону на всех порах устремилась вперёд к материку. Ни о каких согласованных действиях не могло уже быть и речи, все бежали, что было сил, не разбирая дороги, но и дорога впереди оставалась лишь одна. Мокрые, раненые, голодные, изнурённые длительной осадой. Это уже не было похоже на организованный строй, это было паническое бегство, где каждый был сам за себя, а минута промедления могла стоить жизни. В испанцев попадали вражеские стрелы и камни, но они продолжали бежать, не обращая внимания на ранения. Кто-то бежал прихрамывая, кто-то за руку тянул изнемогающего товарища, а одного раненого воина сердобольный камрад подсадил на свою лошадь. Дочь вождя перевела взгляд на Чимальму, что рукой прикрывала живот, словно таким образом она могла защитить своё дитя от ранения. Всё это было похоже на безумие и самое странное было то, что она бежала под градом стрел своих же соотечественников. Она не могла считать их врагами, не могла смотреть, как испанцы убивали ацтекских солдат, но понимала, если теули их не убьют, погибнет и она сама. И Алехандро. Он остался по ту сторону пролома. Горстка людей против многотысячного войска. Перепрыгнуть тот овраг невозможно, как он выберется? Если полезет в воду, его мгновенно утащат ацтеки. Если повернёт обратно — погибнет в сражении. Не желая больше терзать себя догадками, Майя надрывно заскулила. Совсем рядом виднелся берег. На подступах к материку ацтеков встречал очередной залп метательного оружия, сопровождаемый боевым кличем засадного отряда, расположившегося по побережью озера Тескоко. В кромешной тьме под стеной дождя Майя едва разглядела яркий золотистый рисунок на их щитах — цветочное поле, символ Сочимилько. Руководил ими вождь в ярко-красном плаще тилматль с точно таким же золотым символом на груди, вне сомнения, её отец, касик Эхекатль. Он не мог видеть Майю, не слышал её крик, не понимал, что она зовёт его, не осознавал что среди мелькающих фигур, отчаянно бегущих к спасению, может быть она, его дочь, его Драгоценный Цветок. Испанцы безжалостно прорубались через войско противника, а добравшись до суши, авангард быстро перегруппировался и дал бой преследовавшим их солдатам Сочимилько, ударяя наотмашь, не разбирая ни своих ни чужих. Битва закончилась быстро, обезумевшие от отчаяния испанцы бились яростно и неистово, а едва уцелевшая часть войска индейцев спасалась бегством, спешно возвращаясь к лодкам. Когда Майя и Чимальма выбрались на сушу, весь берег был усеян мёртвыми телами сынов Сочимилько. Дочь вождя искала глазами человека в красном плаще, шепча про себя молитву и осыпая теулей проклятьями. Нет, отец не мог погибнуть! Он должен был отступить, вернуться! В кромешной темноте под непроглядной стеной дождя нашла его чудом. Касик Эхекатль лежал на земле неподвижно, израненный, поражённый вражеским копьём. Красный тилматль, привлекающий внимание даже в темноте, оказался хорошей мишенью. Пользуясь передышкой, войско, отвлечённое перекличкой, стараясь по голосу найти своих же товарищей, не обратило внимания на то, как маленькая хрупкая девушка, ступая между рядами мёртвых соплеменников, склонилась над телом мужчины, положив руку на его бездыханную грудь. Рука увязла в липкой жиже, резкий металлический запах ударил в нос, но дочери вождя было всё равно. Она завыла от боли, истязая себя жгучей виной за предательство, сетуя на Богов за непосильные испытания. «Пожалуй, теперь моё место здесь. Рядом с ним», — плача и терзаясь, думала Майя, — «Погибну от холода, голода или пусть меня найдут ацтеки, пленят, казнят, отправят на теокалли. Пусть делают, что хотят! Я устала, о, проклятье, я смертельно устала от этого ужаса! Быть может там на жертвенном камне мы встретимся с Алехандро, в последний раз обменяемся ласковым взглядом, прежде чем отправиться в загробный мир. Мне уже всё равно.» Майя взяла отца за руку, прижалась к ладони, поцеловала. Дождь смывал её слёзы, унося в быстрых бурных потоках прямо в озеро. «Быть может от того это озеро и является солёным, что здесь пролито так много слёз?» — горько усмехнулась девушка. — Майя! — звали её, где-то в темноте, — Майя! «Чимальма, ты зовёшь меня. Ищешь меня», — Майоаксочитль плакала, как маленький ребёнок, так до конца и не решив, что ей делать. — Майя! Где ты? — с нарастающим волнением звала подруга.