Немного помедлив, хриплым голосом дочь вождя всё таки отозвалась: — Я здесь! — Где ты? Иди на мой голос, Майя! Прошу! «Нет, прости меня, отец», — покачала головой дочь вождя, — «Не время умирать. Чимальма хлебнула горя более моего, но не отчаялась. Я не могу предать и её. Я нужна ей». Взглянув на отца в последний раз, Майя поднялась, направляясь к отряду, по голосам, топоту и ржанию лошадей, определяя их местоположение. — Майя, я испугалась! Боялась, что ты погибла! Ты ранена? — с волнением обняла её подруга, глядя на выпачканную в крови тунику. — Нет, Чимальма, я нашла своего отца. Мёртвым. Не знаю, как я сумела разыскать его в этой непроглядной темноте. Кажется, меня направили сами Боги. — Мне жаль благословенного касика Сочимилько. Моё сердце скорбит вместе с тобой, но нам пора уходить. — Чимальма, я не спросила тебя. Как ты? С твоим ребёнком всё в порядке? — Да, слава Богу. Мы не пострадали. — А Алехандро? Ты видела Алехандро? Он вернулся? — зная ответ наверняка, со слабой надеждой в голосе спросила Майоаксочитль. — Нет, — Чимальма смотрела сокрушённо, — Малинцин после долгих уговоров отправился с частью отряда назад на помощь товарищам. Они помогут им, Майя! — Слабо верится, — хмыкнула девушка, — Кто ещё уцелел? — Из женщин Марина и Луиса. Кажется, кто-то ещё, я не знаю её имени. Из теулей в основном командиры, но, похоже, все они ранены. Я слышала голос Херонимо и громкие молитвы Падре, выходит, они тоже живы. Среди тласкаланцев я, увы, не знаю ничьих имён, но судя по плачу Луисы, погиб один из её братьев. — А Попугай? Чимальма лишь покачала головой: — О нём мне ничего не известно. Постепенно войско, отправленное на помощь камрадам возвращалось. Среди них были те, кто умудрился спастись, находясь по ту сторону пролома дамбы, но таких счастливчиков оказались единицы. Все они брели еле живые. Кто-то ковылял сам, а некоторых товарищей, не способных самостоятельно передвигаться, всадники подсадили к себе верхом на лошадей. Майя вглядывалась в лица, отчаянно всхлипывая, бесконечно повторяя про себя «Нет, это не он». Среди уцелевших дочь вождя узнала Педро де Альварадо, рыжего командира арьергарда, что шёл хромая, вероятно, получив ранение в ногу. К нему тут же подбежала Луиса, заходясь в рыданиях, повисая у него на шее. Раньше Майя бы громко фыркнула, наблюдая за этой картиной, но сегодня ей было всё равно. Дочь вождя продолжала напряжённо ждать, наблюдая за прибывшими, узнала ещё нескольких теулей, которых мельком видела во дворце Ашаякатля, но искала глазами она вовсе не их. Замыкал строй испанец по имени Себастьян, поддерживая подстреленного товарища, отчаянно помогая бедолаге передвигать ноги. Раненый теуль шёл опустив голову, держась за правый бок, неуверенно покачиваясь и поскальзываясь в грязи насыпной дамбы. Из правого подреберья у него торчало древко стрелы, а на бедре красовался свежий порез. Скорее всего, он истекал кровью, которую проклятый дождь тут же смывал, насыщая кровожадное Тескоко. Когда мужчина поднял голову, Майя едва не вскрикнула. Алехандро! Живой! ---------------- * Миктлан — загробный мир в мифологии ацтеков. Миктлан располагается далеко на севере и делится на девять кругов. В Миктлан попадали все, кроме воинов, утопленников и женщин, которые умерли во время родов. Глава 21 - Тласольтеотль Уцелевшее войско теулей старалось как можно быстрее найти укрытие, пока не началась погоня или отряд из Тлакопана, завязавший бой на подступах к поселению, не пошёл испанцам наперерез. Тлашкальтеки, знающие местность, показали направление на Тласкалу и повели теулей по малолюдным, густо заросшим тропам, весьма лихо ориентируясь в темноте. Через некоторое время отряд наткнулся на заброшенную пирамиду, некогда служившую ритуальным храмом, там и расположились, развели огонь, попытались наскоро перевязать раны и оценить реальные потери этой ночи. Лихорадочное бегство, неистовое желание спастись не позволяло ощутить всю полноту холода, голода и усталости. Майя про себя отметила, если разжать зубы, расслабить тело, тот тут же пробирает сильнейшей вибрацией, дрожь резко набирает силу и каждое дуновение ветра, каждая капля дождя усиливает амплитуду, достигая немыслимых размеров. Себастьян, всё это время тянущий на себе раненого Алехандро, аккуратно уложил товарища на землю поближе к костру, ловким движением распорол плотные слои ткани одеяния, оголяя место ранения. Стрела вошла неглубоко, хлопковая кираса как никак защитила, но извлекать стрелу было необходимо срочно. — ¿Puedo ayudar?* — спросила Майоаксочитль. — Хочешь помочь? — хмыкнул Себастьян, — Садись сюда, зажми руками вот здесь. Дочь вождя дословно его речь не понимала, но осознание, что от неё требуется приходило сразу. Дрожащей от холода рукой испанец крепко схватил древко стрелы и силой потянул на себя. Громко чавкая, как бы не желая покидать насиженное место, стрела медленно поддалась, причиняя хозяину очередную волну острой боли. Алехандро скривился, захрипел сквозь зубы, а затем выругался безбожно матерно, сжимая кулаки. — Потерпи, дружище, а то ходил бы так до послезавтра, — пытался шутить Себастьян. Раневой канал обильно кровоточил. Майя выправила у Алехандро подол нижней рубахи и, намотав кусок рваной мокрой камизы на руку, с силой зажала место ранения. — Нужно чем-то промыть, — продолжал товарищ, — Что у него во фляге? Себастьян снял с пояса флягу, откупорил, нахмурился: — Пусто. И моя пустая. Набери дождевой воды, — скомандовал, вручая Майе сосуд и указывая рукой на выход, — Другого варианта нет. Кивнув, Майя побежала к выходу и спешно подставила обильным каплям открытую флягу. Обернувшись, бегло оглядев залу пирамиды, дочь вождя поняла — ранены были абсолютно все воины и каждый старался помочь товарищу. Чимальма перевязывала тлашкальтека обрывком его же одежды, Луиса хлопотала вокруг рыжего теуля, Херонимо поил камрада скудными запасами воды, Падре читал молитву над смертельно раненым испанцем, а Марина заботливо перевязывала голову самому Кортесу. В этот момент всё смешалось, не имели значения ни звание, ни заслуги, ни государство, которому служил тот или иной солдат. Теуль помогал тласкаланцу, тласкаланец — теулю. Дождь предательски ослабевал, медленно наполняя флягу прохладной влагой. Не желая долго ждать, дочь вождя поспешила назад, набрав лишь половину сосуда. — Давай уже сюда, — рявкнул испанец, наскоро обмывая ранение, — Теперь надо прижечь. — Прижечь?! — с ужасом на лице просипел Алехандро, — Себастьян, я убью тебя! — Обязательно убьёшь, Ортега, — камрад кивнул в ответ, — Когда встанешь на ноги. Кинжал раскалился докрасна. Себастьян достал нож с деревянной рукоятью и дал товарищу зажать древко между зубами. Жилы на шее Алехандро напряглись. Теуль, дрожащий от холода, начинающейся лихорадки и страха перед жгучей болью, нахмурился, затем перевёл взгляд на Майю, терпеливо сидящую рядом с титаническим самообладанием, и с досадой мотнул головой. Не хотел, чтобы смотрела. Себастьян кивнул ему сочувственно, гаркнул на девушку, жестом показывая, чтобы отвернулась, а затем приложил раскалённый металл к ране. Послышалось страшное шипение, противное шкварчание, в нос ударил запах крови, палёной кожи и кислого пота, вызывая у всех, голодных и уставших, рвотные позывы. Алехандро взвыл, выгибаясь, замотал головой, дыша хрипло тяжело и часто, а через несколько мгновений потерял сознание. — Надо перевязать, — вернул Себастьян внимание Майи. Девушка обернулась и ахнула. Это прижигание запечатало рану, остановило кровотечение, но оставило уродливый обугленный шрам на боку, вероятно, теперь уже на всю жизнь. Себастьян, спешно, не обращая внимание на её смятение, бесцеремонно схватил дочь вождя за подол юбки, проворчав: — Грязный. Не пойдёт. Поняв, что он имел ввиду, Майя поднялась с колен и бесстыдно стянула с себя нижнюю юбку, оставаясь в одной тунике, длиной до середины бедра. Верхняя часть юбки хоть и промокла, но была чистой, а значит её можно было использовать для перевязи. — А это подойдёт, да, — обрадовался товарищ, — Ещё и излишки останутся. Камрадам пригодится. Ну ка, приподнимем его. Себастьян разорвал тонкий хлопок на лоскуты, с помощью Майи смог стянуть с товарища одежду и наскоро перевязать. Камиза безнадёжно пропиталась кровью, так что обратно на Алехандро натянули его же мокрый, рваный, местами окровавленный шерстяной дублет. Другой одежды не было. Юбка Майи пришлась очень кстати, куски хлопковой ткани тут же забрали для перевязки других раненых. В конечном итоге использовали всё, даже грязный подол. Уставший товарищ присел рядом, стараясь обогреться у костра, снял обувь, вытащил войлочные стельки, всё это расположил ближе к костру, чтобы хоть как-то просохли. Майя бережно провела рукой по волосам Алехандро, убрала непослушную прядь, нежно коснулась ладонью щеки. «Молю Богов, чтобы смерть от ранения тебе уже не грозила», — думала она, — «Но пройдёт много дней, прежде чем ты сможешь оправиться от потери такого большого количества крови. Лишь бы воспаление не началось». Себастьян с видом непоколебимым прикрыл веки, делая вид, что ничего не замечает, и тем не менее, девушка посчитала неуместным находиться рядом с теулями. Разумеется, ей очень хотелось увидеть, как Алехандро придёт в себя, услышать его голос, унять тревогу, но дочь вождя решительно поднялась, направляясь к Чимальме, чтобы предложить помощь. Безумная лихорадочная энергия, что сопровождала её во время побега, резко истощилась, сменяясь смертельной усталостью, но Майя не могла позволить себе отдых. Ей хотелось помочь. В конце концов, эти мужчины храбро подставлялись под стрелы, закрывая девушек своими широкими спинами во время этого злосчастного перехода по дамбе на Тлакопан. Едва она успела сделать пару шагов, как неожиданно её лодыжки коснулся тлашкальтек, жалобно призывая: — Тласольтеотль*? Ты слышишь меня? Бедолага был ранен в живот, стрелу не извлекали, вероятно, извлекать уже было бесполезно. Мужчина медленно угасал, приняв Майю за богиню Тласольтеотль, Пожирательницу Скверны. Несмотря на столь жуткое имя, Пожирательница Скверны выслушивала исповедь умирающих и забирала их грехи, отправляя чистые души в загробный мир. Майя присела к тласкаланцу, взяла его за руку, ласково отвечая: — Я - говорящая от имени Тласольтеотль. Я слушаю тебя, благородный воин. Как твоё имя? — Чикомекоатль, — речь давалась ему тяжело, — Я грешен, Тласольтеотль. Я обманул друга, прелюбодействовал с его супругой, за что она понесла суровое наказание, когда сам я расправы избежал. — Я забираю твой грех, Чикомекоатль, освобождаю твоё сердце от этого груза. — Ещё я предал товарища, о, Тласольтеотль, — продолжал он, — Спрятался за него в бою, вместо того, чтобы принять удар на себя. — И этот грех я пожираю, освобождая тебя от тяжкой ноши. — А ещё, — в глазах мужчины мелькнула глубокая тоска, — Я струсил, Тласольтеотль. Когда ацтеки пришли, чтобы забрать мою дочь для жертвоприношений, я отдал её, вместо того, чтобы попытаться защитить. Я должен был погибнуть ради неё, но вместо этого малодушно бездействовал. Майя вздрогнула. Боль этого мужчины отзывалась в ней самой. Она всегда предпочитала не думать о том, что делают её соотечественники с вражеским народом, но тоску и скорбь этого тлашкальтека она пропускала сквозь себя. — И этот грех я тоже забираю себе, — с трудом ответила девушка. Он рассказывал ей что-то ещё о том, как мало обучал сына, как несправедливо обращался со своей женой, говорил и других грехах, а Майя всё прощала, как подобает жрице Пожирательницы Скверны, которой она, по правде говоря, не являлась. Завершив исповедь, Чикомекоатль молвил: — Благодарю тебя, великая Тласольтеотль, мне больше нечего сказать тебе.