Всю ту невеликую часть золота, что удалось вынести из Теночтитлана капитан Кортес пустил на приобретение лошадей, пороха, пушек, картечи и прочих военных нужд — без усиления конницы и артиллерии соваться во владения ацтеков не было никакого смысла. Кроме того конкистадорам требовалось подкрепление в виде свежих вооружённых сил, но отправлять запросы приходилось на далёкую Ямайку, потому как помощи с соседней Кубы ожидать было бессмысленно — губернатор острова Диего де Веласкес всё ещё считал конкистадоров преступниками и желал их немедленного ареста. Кортес продолжил свои карательные экспедиции, отправлял отряды в Шаласинго, Цаоктлан и другие ацтекские города, брал под контроль территории, далёкие от озера Тескоко, удержать которые ослабевшим от эпидемии оспы ацтекам было попросту невозможно. Если в храмах и пирамидах какого-либо ацтекского города испанцы находили части одежды и обмундирования своих собратьев — храм разрушался, а жители города сурово наказывались за свои преступления. Удача точечных карательных экспедиций возымела успех, так что ряд окрестных поселений подчинились добровольно, склонили головы перед новым правителем Анауака. Часто являлись к Кортесу издалека с просьбой уладить тот или иной спор, в особенности щепетильный вопрос кому быть касиком, потому как по всей земле неистовствовала оспа, и умерло множество вождей. И вот Кортес распоряжался землями и людьми, раздавал владения и должности, и никто не смел ему прекословить... Однако самая главная цель Кортеса ещё не была достигнута. Тлатоани Теночтитлана Куаутемок собирал войска из оставшихся верных ему городов, укреплял владения, даже попытался договориться с самими тлашкальцами, предлагая весьма выгодные для второй стороны условия. Удачное расположение Теночтитлана давало ацтекам некоторое преимущество и капитан был глубоко убеждён — чтобы владеть долиной Мешико, нужно прежде всего завладеть озером Тескоко. Таким образом Кортес приказал начать строительство бригантин — лёгких и манёвренных, но превосходящих размерами индейские каноэ — и тщательно разрабатывал план захвата городов, закольцованных по побережью Тескоко. *** В связи с активной подготовкой к военному походу Майя стала реже видеть Алехандро — испанец отбыл из Тласкалы с поручением от капитана, привлекался ко всякого рода мероприятиям, а по возвращению, должен был присоединиться к всеобщему строительству бригантин. Но сегодняшний день заставил позабыть о тяготах разлуки и принёс Майе немало беспокойств. Прежде всего, её подруга Чимальма была особенно бледна, передвигалась с трудом, сетуя на постоянную усталость. Её состояние было понятно — близилось скорое разрешение от бремени. О повивальном ремесле Майя не знала ровным счётом ничего. Единственный раз, когда ей доводилось присутствовать при родах, было рождение Точтли в Теночтитлане, но тогда всю работу выполняла лекарь, а во время непосредственного явления дитя на свет Майю и вовсе выпроводили из покоев. Увидеть воочию чудо рождения ребёнка дочери вождя никогда ещё не приходилось. И, разумеется, Майя уже не раз пыталась отыскать повитуху, что могла бы наблюдать за состоянием шалтоканки, но тласкальские лекари были непреклонны — помогать ацтекам категорически не желали. Даже благосклонный к девушкам вождь Шикотенкатль не мог им в этом посодействовать — отказ от помощи ацтеку в Тласкале не является преступлением и никакого наказания за собой не влечёт. Переступив через свою гордость, Майя даже ходила на поклон к Альварадо с просьбой помочь, отдать приказ, надавить на тлашкальцев, но рыжий лишь пожимал плечами: — А я чем помогу? Это женские дела. Проси Марину, раз никто другой не может, — равнодушно отвечал он. Марина в помощи не отказала, но она всегда была подле Кортеса, помогала в подготовке к грядущему походу, переводила слова капитана, подробно объясняла задачи тласкальским работникам, а потому, поймать Марину между делом задачей оказалось крайне затруднительной. Сама Чимальма не хотела никому доставлять неудобств и, почувствовав ещё с вечера характерную волнообразную боль, терпела до самого утра, вымученно улыбалась, пока схватки не участились настолько, что ей пришлось признаться — пора. Однако, если в Теночтитлане благородная госпожа могла разрешиться от бремени в собственных покоях, то в Тласкале будущую роженицу отправляли пережидать мучения в баню темаскаль — полукруглое сооружение, имеющее в основании каменный остов и низкую глиняную крышу. Встать в полный рост в этой бане было невозможно даже для миниатюрной Майоаксочитль, от того второпях дочь вождя пару раз здорово ушиблась головой о низкие своды глиняного потолка. Слуги предоставили девушкам чистые хлопковые простыни, наполняли чаны с водой и даже преподнесли напиток для облегчения боли, но более никакого содействия не оказывали. В самом же темаскале, нагретом неистово палящим солнцем, было чудовищно жарко и влажно, от чего всего за непродолжительное время волосы начинали липнуть ко лбу, ужасно мучила жажда и, кажется, страдания шалтоканки лишь усиливались. Так или иначе, будучи истинной ацтекской госпожой, Чимальма мужественно терпела боль, ни на что не жаловалась, лишь изредка издавая хрипловатый сдавленный стон. Майя же всё это время заботливо обтирала её лицо и тело прохладной тряпицей, смоченной чистой водой из чана, держала за руку, отвлекала беседой, но сама нутром чувствовала — что-то шло не так. Чимальма дрожала, слабела, её мучения продолжались бесконечно долго и, самое странное — ничего не происходило. Нужно было ждать? Но сколько? Когда бить тревогу? Отчаявшись, уже поздним вечером Майя отправилась на поиски Марины по всей столице Тласкалы. Повсюду сновали теули и тлашкальцы, велись активные работы, каждый был загружен настолько, что на маленькую ацтекскую девушку не обращали никакого внимания, а от всевозможных вопросов отмахивались, отвечая пресловутое «Не до тебя сейчас». Прежде всего, дочь вождя направилась к главному помосту, где уже возвышался огромный, по меркам ацтекской девушки, деревянный корабль. Кортеса и его верной спутницы на месте не оказалось, но неожиданно дочь вождя окликнул один из теулей. — Дон Себастьян, — обрадовалась Майя старому знакомому, — Скажи мне, ты знаешь, где донья Марина? Чимальме нужна помощь! — Сеньорита, — непонимающе обратился к ней Себастьян, — Что случилось? Что с доньей Федерикой? — Она слаба, не может разрешиться от бремени, — путая слова, взволнованно затараторила дочь вождя, — Ни один тлашкальский лекарь не согласился нам помочь. Дон Педро сказал обратиться к донье Марине. В глазах испанца мелькнуло беспокойство. Он задумался на мгновение, а затем резко, не церемонясь приказным тоном скомандовал: — Возвращайся в поместье, не отходи от доньи. Я сам найду и приведу Марину. Привёл, как и обещал. Сам Себастьян остался дежурить у входа в бани, возвращаться назад категорически отказался, отчётливо понимая, что за невыполнение работы его будет ждать наказание. Переводчица же без промедления поспешила войти в темаскаль. Измученная Чимальма слабо улыбнулась Марине, хрипло поприветствовав: — Целую землю, донья... — Оставим церемониал. Могу я осмотреть тебя? Шалтоканка слабо кивнула. — Донья Марина, у тебя есть в этом опыт? — с нотками отчаянной надежды спросила Майоаксочитль. — Есть, — коротким кивком ответила переводчица. Марина умыла руки и приказала Майе подать чистые простыни. — Добавь масла в светильник и поднеси ближе, — командовала переводчица, ощупывая руками живот, осматривая бесцеремонно, ненароком причиняя измученной шалтоканке ещё большую боль. — Ребёнок шевелится? — спрашивала она. Чимальма кивнула. — Хорошо. Значит ещё живой, — через несколько мгновений добавила, — Дитя в твоей утробе лежит неправильно, голова направлена вбок, поэтому он не может опуститься. Придётся довернуть его нам самим. Будет больно, будет опасно, но иначе — вы оба погибните. — Делай, что должно, — решительно прохрипела в ответ Чимальма. — Ты уже делала так когда-нибудь? — в ужасе прошептала дочь вождя. — Нет, — покачала головой Марина, — Помоги мне. Одну руку Марина поместила в область таза, другу положила на головку плода, затем аккуратными, но ритмичными и настойчивыми движениями производила смещение. Майе необходимо было держать подругу за руки, фиксировать её положение, чтобы страдающая от боли женщина не допустила резких движений и поворот дитя в утробе не пришлось производить заново. Проводить манипуляцию они могли лишь в короткие перерывы между схватками, действовать приходилось быстро. Лицо шалтоканки исказилось болью, не выдерживая, она плакала, шептала молитвы, вскрикивала, вцепляясь в запястье дочери вождя, сжимала Майе руку едва ли не до хруста костей. — Терпи, милая. Терпи, родная моя, — сквозь слёзы говорила ей Майоаксочитль, — Сейчас Марина закончит, сейчас будет легче. Дочь вождя трясло от страха. Всё происходящее казалось страшным сном, в голове возникали жуткие картины, представлялся самый наихудший прогноз, но Майя упорно гнала навязчивые мысли, каждый раз шепча короткую молитву — «Бог теулей, помоги ей и её ребёнку. Помоги и, клянусь, я поверю в чудо! Поверю в тебя!» — Теперь забудь про гордость, — завершив манипуляцию, командовала дрожащая от волнения Марина, — Не терпи, ребёнок и так намучился. Сейчас он расположен правильно, осталось немного. Когда почувствуешь волну боли, глаза открой широко, зубы можешь стиснуть, но губы разомкни. Не жмурься, не сжимай кулаки. Тебе нужно позволить ребёнку пройти этот путь, опуститься вниз, чтобы ты могла наконец помочь ему. Осталось немного! Чимальма делала, что велено с завидным прилежанием. Терпела, когда требовалось, не сдерживалась, когда это было лишним. Марина постоянно осматривала шалтоканку, ощупывала, спрашивала шевелится ли ребёнок, отдавала приказы Майе. Иногда приходилось посылать Себастьяна с поручениями — он находил слуг, передавал распоряжения и продолжал безропотно дежурить возле бань даже глубокой ночью. Когда, наконец, пришло время, Марина приказала Майе подготовить всё для принятия дитя. Ребёнок родился быстро. Сам момент разрешения от бремени на удивление дочери вождя произошёл всего за несколько мгновений. Послышалось бульканье опоражнивающегося желоба, а сам младенец плавно выскользнул из лона матери. Фиолетовый, сморщенный, весь в кровавых сгустках и белой смазке. Чимальма ошалело округлила глаза, приподнявшись на локтях в тревожном ожидании. Младенец скривился, поёрзал недовольно в Марининых руках и тихонько запищал. Женщины все как одна вздохнули с облегчением. — Поздравляю, донья Федерика. У тебя девочка! — переводчица тут же положила младенца Чимальме на живот и велела Майе накрыть дитя тонким хлопковым полотенцем. Более не в силах сдерживать слёзы, Майя встала перед Мариной на колени, склонилась низко к самой земле со словами: — Госпожа Марина, благодарю тебя! Ты спасла, помогла, сберегла их обеих. Я в долгу перед тобой. Если пожелаешь — готова верно служить тебе. Марина устало одёрнула её: — Я принимаю твою благодарность, Майоаксочитль, но ещё ничего не закончено. Дитя нужно омыть водой, а мать привести в благопристойный вид. Оставим клятвы верности доблестным воинам. *** На рассвете Майя разбудила Себастьяна, дремавшего у стен темаскаля: — Дон Себастьян, ты можешь найти крепкого слугу или раба? Донья Федерика не может идти. Совсем слаба. Нужно перенести её в наши покои. — А я тебе чего? Не крепкий? — возмутился испанец. — Нет, что ты! — опешив, Майя запиналась, — Просто там, — дочь вождя ткнула пальцем на вход в баню, — Не стоит сеньору на это смотреть. — Без тебя разберусь, что мне делать стоит, а что нет. — Тогда жди, — кивнула Майя, — Я скажу когда. В конечном итоге Майе доверили маленький сопящий кулёк, обёрнутый куском хлопковой ткани, а Себастьян, бережно взяв Чимальму на руки, вышел из банного комплекса, не преминув с размаху налететь лбом на коварные глиняные своды полукруглого входа в темаскаль. Шалтоканка была слишком слаба, едва держалась на ногах, потому ей было позволено принимать гостей, не вставая со своего ложа. В тот же день в покоях девушек собрался весь цвет Тласкалы, чтобы поздравить Чимальму и увидеть её дитя. Каким будет младенец теулей, рождённый от индейской женщины, интересовало абсолютно всех — не явилась лишь гордая донья Луиса. Её отец, пожилой вождь Шикотенкатль, коснулся рукой лица новорождённой девочки, стараясь наощупь определить её черты и, задумчиво хмурясь, восхвалял её красоту: — Руки мои давно стали мне глазами. И я чувствую, как прекрасна эта маленькая девочка-теуль. Не сомневайся, — обратился вождь к шалтоканке, — Придёт время и каждый воин будет мечтать о такой прекрасной супруге, видят Боги! Новорождённая малышка оказалась менее смуглой, с тонкими чертами лица, но всё же больше походила на мать, унаследовав такие же миндалевидные глаза цвета шокоатля и чёрные, хоть и пока едва покрывающие голову, волосы. На этот раз ожидать прихода жреца девушкам не приходилось — никто в Тласкале даже заикнуться не посмел о принесении дитя теулей в жертву. И всё же матери было невероятно тревожно за малышку — её судьбой должен был распорядиться родной отец. Наложница оставалась наложницей, её жизнь принадлежала хозяину и её дети тоже были собственностью господина. Передавая в отцовские руки маленькую Калли, — так Майя называла про себя девочку, рождённую в Одиннадцатое Дома, — дочь вождя сдерживалась великим усилием воли, чтобы не сказать чего гневного ухмыляющемуся рыжему испанцу. Педро де Альварадо с недоумением посмотрел на дочь, словно перед ним был неведомый зверёк, а затем натянув фальшивую улыбку и благодарно кивнув Чимальме, заключил: — Был бы мальчик, отправил бы его в Испанию, дал лучших учителей. А с девочками что делать? Замуж их, да побыстрее. — Как-никак она твой отпрыск, Альварадо. Надо что-то с ней решать, — злорадно посмеиваясь, Кортес вальяжно похлопал товарища по плечу, — Именем хоть нареки. — Что ж, ты прав. Отныне её имя — Мануэла де Тласкала ла Метиса, — объявил испанец во всеуслышание. Ацтекская женщина не могла знать наверняка, но это самое «де Тласкала» пресекало на корню какие-либо посягательства маленькой Мануэлы на наследство дома де Альварадо и делало девочку непризнанным бастардом. — Падре, проведите обряд, — испанец продолжал раздавать распоряжения, — Как донья Федерика оправится, отправлю их обеих в Веракрус, а дальше видно будет. Святой отец поклонился, учтиво интересуясь: — Желаете ли присутствовать на таинстве крещения, дон Педро? — Не могу, — бросил рыжий теуль, возвращая малышку Майе, — Слишком много работы.