Не желая более тратить время понапрасну, Кортес дал знак толпе зевак расходиться и возвращаться к своим обязанностям. Альварадо тут же не преминул поспешить к своим «делам». На этом участие отца в жизни маленькой Мануэлы в-общем то закончилось. *** Утром восьмого дня Майя и Чимальма с маленькой Мануэлой на руках пришли к тласкальскй реке с кристально чистой голубой водой, где их уже ожидал Падре в компании помощника Херонимо де Агилара. Девушки учтиво поклонились мужчинам, и Майоаксочитль в некоторой нерешительности обратилась к капеллану: — Падре, могу ли я тоже принять крещение наряду с доньей Мануэлой? Святой отец досадливо нахмурился, ворчливо посетовав: — Дон Алехандро так и не озаботился вашим обращением в истинную веру? Как безответственно с его стороны! — Принимать крещение разрешено только с позволения дона Алехандро? — поинтересовалась дочь вождя. — Разумеется нет! — воскликнул капеллан, — Если ты, дитя, желаешь верить в Господа и желание твоё искреннее, то я с великой радостью помогу тебе. — Желаю, Падре. — Что ж, в таком случае сегодня мы явим миру двоих христиан, — кивнул священник одобрительно и подал знак Херонимо. Первой крестили малышку, окуная маленькую Мануэлу в прохладу быстротечной реки. Девочка раскричалась так истошно, что молитвы капеллана глухо тонули в надрывных криках младенца, желающего поскорее вернуться к тёплым материнским рукам. После завершения таинства Чимальма поспешила успокоить малышку и намеревалась скорее накормить, когда оба испанца посмотрели на неё с испугом, останавливая бурной жестикуляцией и спешно предупреждая: — Донья Федерика, вы не можете кормить дочь прямо здесь при нас, при мужчинах! Это неприемлимо! Девушки недоумённо переглянулись. Неужели кормление ребёнка при мужчинах-теулях является чем-то запретным? Ацтекские мужчины не обращали на это действо никакого внимания, потому Чимальме и в голову не могло прийти, что она собирается совершить нечто постыдное, требующее уединения. Но красноречивые лица монаха и священника отбросили все сомнения — придётся бедной Мануэле потерпеть до возвращения в поместье. Хочет она этого или нет. Пригласительным жестом Падре повелел Майе ступить босыми ногами в тласкальскую реку. Дочь вождя робко обернулась и, встретив тёплый взгляд подруги, последовала туда, куда указал ей святой отец. Контраст расплавляющей жары тласкальской пустыни и ледяной воды этой быстрой бурлящей реки сводили ступни, заставляли дочь вождя напрягаться от холода, и стиснув зубы, идти дальше, чувствуя как холод безжалостно обжигает ей ноги. Теперь недовольство маленькой Мануэлы более чем понятно, будь Майя на её месте, визжала бы, глядишь, и похлеще. Сейчас больше всего на свете Майя желала, чтобы святой отец отчитал побыстрее свои молитвы, смысла которых ей всё равно было не понять, и позволил вернуться на берег. — Нарекаю тебя, Мария де Тласкала... — продолжал было Падре, когда дочь вождя вероломно прервала обряд. — Де Тласкала?! — возмущалась Майя, — Я не хочу быть «де Тласкала», я не рождена здесь! Капеллан так и опешил от столь вопиющей дерзости. Никто из индейцев никогда не противился имени, что давал святой отец при крещении. — Тогда нарекаю тебя Мария де Мешико и более не желаю слышать возражений, — сурово воскликнул Падре, — Прощаю тебе твоё невежество лишь потому, что ты индейская женщина и ещё ничего не знаешь о благочестии. Майя покорно поклонилась капеллану, позволяя завершить обряд. Из вредности, мести или ещё из каких-то странных соображений святой отец велел ей прямо в одежде полностью погрузиться в ледяную реку и только тогда посчитал, что таинство крещения завершено. Мария де Мешико отныне считалась христианкой и более не могла молиться ацтекским Богам. Глава 26 - На вершине Шочитекатль Майоаксочитль задумчиво сидела у окна, наблюдая за снующими теулями, что неустанно следили за транспортировкой строительных материалов, водружая вереницы рабов. Рядом с дочерью вождя в маленькой плетёной корзинке с мягкой хлопковой подложкой сыто посапывала Мануэла — Чимальма тем временем отправилась в бани, временно доверив Майе малышку. Грохот тяжеловесных пушек перемежался с криками носильщиков, под копытами лошадей, запряженных в телеги, поднимались облака пыли, а вдалеке угрожающе возвышались помосты для грядущего строительства — к предстоящему походу теули готовились особенно тщательно. Представляя себе с какой мощью всё это чудовищное вооружение будет рвать и калечить ацтекских воинов, Майя мгновенно чувствовала дурноту. Как будто она своими глазами наблюдала, как готовится преступление самых грандиозных масштабов, но предотвратить его никак не могла. Унылые тласкальские пейзажи ей давно опостылели, но дни томили ожиданием, тянулись однообразно, заставляя Майю задуматься о том, что работа на кухне во дворце Ашаякатля была не так уж и ужасна, по крайней мере, она с лихвой избавляла от невыносимого безделья. В свободные минуты, коих было предостаточно, мысли дочери вождя занимал исключительно Алехандро, что вот уже месяц как отсутствовал по долгу службы. И едва она снова нарисовала в голове его светлый образ, как где-то вдалеке знакомый силуэт прибыл на главную площадь Тласкалы и, спешившись с лошади, привычным движением тряхнул головой, хотя на сей раз его непослушные кудри были стянуты тонким кожаным шнуром. На лице испанца местами пробивалась щетина, но из-за принудительного удаления растительности с лица с помощью расплавленного каучука ещё во времена его пребывания в плену, борода толком не росла и теуль был вынужден прибегать к бритью, иначе получал насмешки от товарищей. Майе было всё равно. Грязный, пыльный, небритый — она готова была бежать навстречу, крепко обнимать, целовать со всей страстью, наплевав на толпу тлашкальцев и теулей. Но прямо сейчас сделать этого она не могла — разве можно оставить Мануэлу одну без присмотра? На главной площади теперь с завидным постоянством крутились ауианиме — куртизанки, что на самых законных основаниях сожительствовали с воинами, а теперь с таким же рвением околачивались возле теулей. Одна из таких ауианиме, заприметив Алехандро, хищной соблазнительной походкой направилась к испанцу, чувственно распустив волосы и вальяжно жуя циктли*. Она красилась желтой мазью, называемой ашин, которая придавала ей цветущий вид, и пользовалась румянами, а одевалась уж с таким трепетом, что у Майи сомнений не было — эта ауианиме со всей серьёзностью намеревалась заполучить хоть какого-нибудь теуля в любовники. При виде обнаглевшей тласкальской гетеры у дочери вождя запульсировало в висках — та мерзкая девица мило защебетала о чём-то с Алехандро, чувственно прикусывая губу и скромно накручивая прядь волос на пальчик, а затем потянулась к нему своими распутными ручищами, скользя по плечам, намереваясь, как есть, повиснуть у испанца на шее. «Раздери тебя Шиутекутли!» — негодовала Майя, глядя на бесстыжую нахалку, — «К Малинцину тяни свои мерзкие лапы! Марина тебя одним взглядом прирежет — и поделом!» Алехандро сообразил не сразу, увернуться успел лишь в последний момент, едва капкан цепких девичьих рук не захлопнулся у него на шее, и, вежливо откланиваясь, поспешил удалиться прочь от назойливой куртизанки. С лёгкой досадой ауианиме переключилась на его товарища, но и там получила отказ. Красавице сегодня не везло. В этот самый момент маленькая Мануэла нахмурилась, заёрзала в своей корзинке, скривила личико и, сильно чем-то раздосадованная, внезапно расплакалась. — Да, Мануэла, — кивнула ей Майя, — Я тоже крайне возмущена выходкой этой противной тласкаланки. Ты лучше всякого меня понимаешь, — затем, задорно хохотнув, взяла малышку на руки, добавляя, — Но всё таки давай я тебя умою. Возмущаться маленькой госпоже положено в сухости и чистоте. По возвращению в покои Чимальма поведала подруге о внезапной встрече с Мариной — переводчица тоже пожелала воспользоваться баней и ненароком скрасила шалтоканке досуг. — Что Марина рассказала тебе? — предвкушая интересные подробности о жизни женщины главного теуля, хитро выспрашивала Майя. — Боюсь, ничего, о чём бы мы не знали, — Чимальма пожала плечами, — С чего бы Марине рассказывать мне сверх того, что уже известно? — Потому что ты всегда с ней вежлива и почтительна. Если уж к кому Марина благосклонна, то только к тебе. — Ладно, раз уж ты решительно настроена на кривотолки, о Малинцине мне стало известно одно любопытное обстоятельство. — Не томи! — приосанившись, дочь вождя присела рядом. — Малинцин женат! — выдала Чимальма капитанский секрет, — Ещё до прибытия в Анауак обзавёлся супругой. Соотечественницей, разумеется. Как я понимаю, вторую жену теули брать не могут. — Жаль, — сказала Майя скорее равнодушно, — Рушится красивая легенда о свирепом завоевателе и его ацтекской возлюбленной. — Сложно сказать. Если уж говорить о жёнах, в банях мне «посчастливилось» встретить ещё и Луису. Едва завидев меня, она вылетела оттуда как ошпаренная. — И хорошо. Её общество может быть опасно. Кстати говоря, получается, попугай тоже женат, но это ему совершенно не мешает заводить в довесок пару-тройку наложниц. — Луиса ему ненастоящая жена. — То есть как? — изумилась дочь вождя, — Я сама слышала, как вождь Шикотенкатль рассказывал об их свадьбе. Не верю, что касик Тласкалы может так нелепо лгать. — Касик не лжёт. Тласкальские жрецы действительно провели церемонию и здесь, в Анауаке, Луиса считается полноправной супругой дона Педро. Но в стране теулей их брак недействителен. В глазах теулей Луиса — всего лишь обычная наложница. Майя открыла рот от изумления. — Боюсь спросить, кто тебе об этом рассказал. Не иначе, как сам Малинцин, — потешалась дочь вождя, — Или это рыжий чужеземец так лихо выдаёт все секреты? — Скажешь тоже! — хохотнула Чимальма, — Однажды эту деталь пояснил мне дон Себастьян. Он, верно, думал, что я страдаю от натиска Луисы и хотел таким образом рассказать мне, что мы с ней в-общем то на равных. — Ха! — Майя аж подпрыгнула, — А Себастьян то, оказывается, тот ещё сплетник! — Куда ему до любопытной Майоаксочитль? — веселилась подруга, ловко пристраивая дочь на руках для очередного кормления, — А дон Алехандро? Неужто не выдаёт тебе секретов великого Малинцина? — О, нет! Он с большим почтением относится к капитану. А вот над рыжим иногда потешается. Внезапно голос дочери вождя стал тише и печальнее, когда она вновь заговорила: — Алехандро прибыл в Тласкалу. Я видела его сегодня утром из окна. — Значит, скоро ждать визита, — подмигнула подруге шалтоканка. — Ох, хотелось бы, — вздохнула Майя, — Без него тоскливо. Но, знаешь, я наблюдала, как проклятая ауианиме подлетела к нему, подобно коршуну коцкакуаутли, и едва не вцепилась своими коварными когтями. — Едва. Значит, не вцепилась? — Да, хвала Богам. Но, знаешь, на мгновение это заставило меня содрогнуться. — Понимаю. Когда есть любовь, ревность всегда тянется невидимой нитью. Иногда дальше, иногда ближе, а иногда обжигает подобно костру, в который бросили острый перец чили, и этот дым безжалостно разъедает глаза, жжёт ноздри и пожирает душу. — Разве к этому возможно привыкнуть? — Не знаю, — Чимальма с досадой покачала головой, — За время моего замужества, я привыкнуть так и не смогла. Как будто в груди моей был жреческий нож. Иногда боль стихала, притуплялась, мучения прекращались, но стоило едва коснуться рукояти и остриё обсидиана снова заставляло моё сердце кровоточить. А сколько в детстве мне приходилось видеть горькие стенания матери? Она любила отца, а он, тем временем, любил всех своих жён. — Помню, в Доме Обычаев учитель всегда повторяла нам, что мужчина не может довольствоваться обществом лишь одной женщины, — вспоминала дочь вождя, — Однако, у моего отца была только одна жена — моя мать. Сколько бы ему не дарили наложниц, он вежливо отправлял подарки назад, или выдавал замуж, или они оставались в качестве прислуги, но никогда не видели покоев господина. Таким же стал и мой брат. Как же тогда верить словам учителя? — Учитель твой говорил истину, — задумчиво отвечала шалтоканка, — Но эта истина применима не ко всем. И великая радость той женщине, что встретит такого доброго мужа, как твой отец или брат. Майоаксочитль на это лишь понимающе кивнула. Что тут ещё добавить? Для дочери вождя этот день так и пролетел в рутинных хлопотах, да беседах с подругой. В покоях девушек Алехандро так и не появился, от чего Майя, иной раз бросив украдкой взгляд на вход в покои, оформленный яркой жёлтой краской, тоскливо вздыхала, терзаясь догадками и воображая себе самые немыслимые обстоятельства. Поздним вечером подруги распустили косы, расчесали друг другу волосы, собираясь отойти ко сну. И если Чимальма, утомлённая заботой о дочери, уснула быстро, то к Майе сон никак не приходил. Лёжа в полумраке комнаты, она думала о милом сердцу теуле, досадливо негодуя, что так и не смогла хоть на мгновение увидеться с ним. Невольно вспоминалась и утренняя тласкальская куртизанка, от чего сердце ныло ещё безотраднее. В сонной тишине раздался глухой стук, заставив дочь вождя вздрогнуть, а затем послышался едва различимый шёпот: -Майя? Уже спишь? «Алехандро!» — облегчённо вздохнув, дочь вождя поспешно набросила тунику и на цыпочках подбежала ко входу в покои. — Чимальма уснула, — шёпотом отвечала Майя, — А я ещё не успела. — Значит мне повезло, — теуль лучезарно улыбаясь, провёл рукой по мягкому шёлку её волос — Скучал по тебе. Очень. Прибыл ещё сегодня утром, но от дел отвязался только сейчас. — А у нас столько всего произошло!