— Благодарю вас, падре, — отвечала Майя, как ей и приличествует, — Ваша помощь неоценима. — Скажите, святой отец, женщины в вашей стране тоже могут читать и писать? — любопытствовала шалтоканка. Ацтекские женщины даже самого наизнатнейшего рода не имели права обучаться письменности. Этой привилегии удостаивались лишь правители, летописцы или тональпокуи, жрецы, нарекающие именем. Чимальма была уверена, что и испанским женщинам эти науки недоступны, но спросила, надеясь в крайнем случае прикрыться неосведомлённостью. — Отчего же не могут? — удивился священник, — Благородные сеньоры обязательно обучаются грамоте. Индейские женщины снова взволнованно переглянулись. Следующий вопрос возник сам собой: — А можем ли мы тоже обучиться? Священник крепко задумался: ему не раз доводилось видеть туземцев будь то индейского или африканского происхождения, но никакой тяги к знаниям отец Франсиско у них не наблюдал. Да, они могли выучить язык, ибо без знания языка им было труднее выжить, но никто ранее не интересовался никакими науками, да и к духовному просвещению относились с явной прохладцей. Эти две туземки смогли удивить его. Что ж, это будет любопытным экспериментом, который проверит лично сам отец Франсиско — способны ли эти две дикарки к обучению? — Можно попробовать, — задумчиво протянул священник, — Но вы должны понимать — невозможно обучиться грамоте в одночасье. Потребуется много времени. — Мы понимаем, падре, — поклонились Майя, а за ней и Чимальма, — И обещаем вам учиться со всем прилежанием. — Посмотрим, посмотрим, — хмыкнул святой отец, — Поступим так: прежде всего мы с вами, донья Мария, напишем ответ, ибо не пристало оставлять письмо дона Алехандро без внимания, а после все вместе приступим к обучению. Давно Майя не чувствовала такого воодушевления. Учиться ей нравилось, а осознание того, что когда-нибудь она сможет писать и читать самостоятельно, будоражило воображение. Это же сколько открывается возможностей! Как и было оговорено, через несколько дней отец Франсиско снова пожаловал к девушкам. Принёс писчие принадлежности, коротко рассказал об этих предметах, затем помог Майоаксочитль составить письмо, где подробно рассказал, как следует обращаться к супругу со всем должным почтением, о чём надлежит повествовать и как завершить. Всё вышло так, как Майя и предполагала — письмо было пресным, витиеватым, полным неестественного подхалимства и непонятного расшаркивания, которые описывал сам падре, потому как Майя даже слов таких не знала. В конечном итоге, когда с ответом было покончено, девушки наконец-то приступили к изучению алфавита и фонетики каждого символа языка теулей. В отличие от индейской письменности, где в основе каждого знака лежал слог, письменность европейцев отличалась ограниченным набором символов, представляя собой письмо преимущественно фонетическое. Каждая буква имела соответствующий ей звук, а сочетания нескольких букв соединялись в слоги и могли иметь собственное звучание, согласно определённым правилам. В первый же день девушки познакомились с несколькими значками и смогли прочесть скромный набор простых коротких слов, их же попытались изобразить. Писать им было положено вовсе не пером и чернилами, как рассчитывали сами ученицы, а тонким костяным инструментом в виде остроконечного цилиндрического стержня на специальной доске, покрытой воском. После написания ряда знаков и одобрения падре, воск плавили, ровняли специальным деревянным гребешком и начинали заново. Держать стержень для письма надлежало определённым непривычным для девушек образом и от напряжения к концу занятия появлялись мозоли и болела кисть руки. И всё таки даже самый незначительный успех вызывал у Майоаксочитль восторг, а погружение в эту непростую, но чрезвычайно интересную науку заставляло, порою, позабыть о тоске и тревоге. Дни теперь бежали быстрее, подобно бурным источникам горы Чапультепек, а ночью дочь вождя засыпала крепким усталым сном. Отец Франсиско уже не казался таким уж нудным и чопорным, а иногда даже позволял себе улыбку или лёгкий смех, видя как девушки, сделав глупую ошибку, дурачились и заливались звонким хохотом. Отрывались от учёбы нехотя, но, что поделать, Люсия тщательно следила, чтобы не вздумали голодать, да и малышка Мануэла требовала внимания матери, хотя чернокожей няньке удавалось надолго отвлечь маленькую бунтарку. *** В самый разгар сезона дождей на побережье море неистово бесновалось, ветер метался, ревел, рвал всё вокруг и бесчинствовал вместе с проливным дождём, а влажность стояла настолько жуткая, что вместе с нестерпимой летней жарой жители Веракруса бесконечно обливались холодным потом. В доме теперь местами подтекала соломенная крыша, а кухонную утварь с печью и очагом спешно перенесли в дом, иначе дождь заливал так сильно, что приготовление еды становилось делом чрезвычайно трудным. Этой ночью сон к Майе никак не шёл. В тайне от всех, сидя в своей комнатушке с огарком свечи, дочь вождя пыталась нацарапать собственное послание для Алехандро — без излишеств, простым языком с, наверняка, огромным количеством ошибок. Наконец-то им было дозволено писать пером и чернилами, хотя Майя ещё толком не приноровилась к новому писчему инструменту — чернила капали, мазались, оставляли грязный след на бумаге и марали руки так, что отмыть это было потом совсем непросто. Кроме того, она не знала как правильно пишутся слова, которые она хотела сказать своему супругу. Писала как умела. Её послание, вероятно, выглядело как письмо маленького ребёнка — простые незатейливые конструкции языка, множество ошибок, крупные размашистые буквы, некоторые она до сих пор путала и писала вверх ногами или повёрнутыми в другую сторону. Но самое главное — это было её собственное письмо от начала и до конца. В соседней комнате Мануэла изводила мать постоянным плачем — у малышки прорезывались зубы, доставляя девочке беспокойство, и теперь деревянная лошадка, которую когда-то подарил Себастьян, находилась у маленькой доньи исключительно во рту. Мануэла вообще была очень любопытной — однажды в дом забралась игуана и малышка, разумеется, заинтересовалась диковинным животным. Бедная игуана, подвоха не ожидая, была вероломно схвачена за хвост и в торопях этот самый хвост так и оставила в руке маленькой доньи. На вкус Мануэла его, естественно, тоже попробовала. Покачав головой, Майя вздохнула, понимая, как подруге бывает непросто, затем слегка поёрзала на месте и перевела взгляд на фрагмент своего письма. «А что если написать Алехандро короткое стихотворение?» — размышляла она, — «Но тогда писать придётся на науатле. В нашем языке есть звуки, которых нет у теулей и даже отец Франсиско не знает, как верно следует их передавать на письме». Действительно, те редкие ацтекские слова, что испанец упомянул в своём послании были написаны так, как лично он это видел правильным. Скажем, в слове «Мешико» твёрдый звук [ш] он передавал буквой «экис», которая никогда ни в одном испанском слове не читалась как [ш]*. А ещё эта дурацкая нечитаемая буква «аче»! Алехандро совал её даже в слова на науатле, но как понять, зачем она там вообще? Майя обмакнула перо в полупустой сосуд с чернилами, что священник оставил девушкам для практики, и вывела первые строки: Подобно перьям розовой колпицыДрожит, трепещет песнь моя безмолвно.Не подпевает ей гром барабанов,Не вторит переливами любовно.Но песнь не может увядать как в клетке птица,Пусть развернётся в сотню направлений.В одном из них, доподлинно известно,Она найдёт твоё благословенье. Дочь вождя взглянула на полученный результат — кажется, сносно. Она, конечно, не великий Несуалькойотль и не придворный поэт Айокан, но и Алехандро не был искушён в поэзии науа. Лишь бы понял. И смог прочесть. Когда с письмом было покончено, Майя положила свиток на скамью и вздрогнула от очередного порыва ветра - буря так и продолжала неистовствовать, а по звукам ливня казалось, что весь дом окатывало морской волной. Дочь вождя достала камизу своего супруга, что всё ещё слабо хранила родной аромат, обняла её, свернулась калачиком на циновке покрытой шкурами и, наконец, уснула. — Я написала Алехандро, — утром призналась Майя шалтоканке, — Хочу отправить, но не знаю как. Отец Франсиско считает, что мы ещё не готовы и отправлять не станет. — Я слышала, в порт прибыл почтека, купец из Сумпанго. Служит гонцом у теулей, торгует с ними и за вознаграждение передаёт послания. Может, обратиться к нему? — За вознаграждение, — задумалась дочь вождя, — Знать бы, что попросит. — Берёт только золотом. Он уже смекнул, что у теулей имеет наибольшую ценность. Люсия сказала мне, что он и с ацтеками умудряется торговать — добывает оружие с поля битв, снимает железо с мертвецов и продаёт армии Куаутемока. — Вот это предприимчивый господин! — фыркнула Майя, — У меня есть несколько украшений и бусин. Наверное хватит? — Возьми и мои, — Чимальма залезла в корзинку, извлекая из свертка подарки вождя Шикотенкатля, — Вдруг пригодятся. — Нет, Чимальма, — подруга покачала головой, — Своё оставь. Всякое может приключиться — золото лучше иметь про запас. — Возьми, возьми. Моё тоже отправишь, — с этими словами шалтоканка извлекла исписаный лист бумаги, — Я тоже написала, — стыдливо добавила она, — Но отправить не могу — не имею права. Если только ты выдашь за своё. Я нигде не указываю имён, но дон Алехандро, уверена, передаст куда следует. Майя сохранила невозмутимое выражение лица, как в подобном случае делала сама Чимальма, и, коротко кивнув, завершила: — Как только уймется непогода, пойдём-ка вместе к этому почтека. Против нас двоих ему не выстоять. Ацтекские торговцы всегда славились умением обогатиться, но купец, к которому отправились девушки, показывал чудеса ведения торговли и обладал невероятной способностью навариться практически на пустом месте. Он быстро сообразил, что необходимо каждой из противоборсивующих сторон и предлагал каждой свой вожделенный товар. Украшения девушек рассматривал с особой тщательностью — за то, чтобы рискуя жизнью отправиться в лагерь испанцев в самый разгар войны с Теночтиланом, пары золотых серёг было мало. Несоизмеримо с риском. Выбрав самые увесистые и дорогие браслеты, всё же согласился доставить письмо. — Я передам в гарнизон Тескоко, — заключил торговец, — Лично в руки, уж извините, не могу. Где я буду искать его? Сослуживцы передадут, если жив, конечно, этот ваш теуль, — почтека, ядовито хмыкнув, злорадно продолжил, — Недавно своими глазами видел, как приносили в жертву пятьдесят чужеземцев в главном храме Уицилопочтли. Вот это было зрелище! Надеюсь, вашего там не было, а? Хе-хе. А то глупо отправлять письмо тому, кого уже нет в живых. Майя мгновенно побледнела от слов этого гадкого человека. Он же явно наслаждается, говоря о гибели стольких испанцев. — Все эти чужеземцы были теулями? — уточнила Чимальма, — Или были среди них тлашкальцы? — Тлашкальцев резали ещё больше, но потом. Сперва теулей, — с огнём в глазах отвечал купец, — Наш благословенный тлатоани Куаутемок смог хитростью заманить корабль этих остолопов и посадить на мель. Всех, кто был в той огромной лодке без труда пленили, а затем торжественно принесли в жертву. Попытались было управиться и с кораблём, но тщетно. В итоге потопили. А вы что? Не слыхали? Девушки молча замотали головой. — Ну, что же вы?! А дамбы как отбили, знаете? Ох, это была великая битва! Малинцин бросил все силы, пытаясь прорваться в город, а наш мудрый тлатоани намеренно давал ему иллюзию лёгкой победы. Когда опьяненные успехом чужеземцы приблизились к Тлателолько, купеческому кварталу, они напрочь позабыли засыпать дамбы для возможного отступления, — торговец взахлёб тараторил, ухмыляясь и присвистывая, — Тут то воины Куаутемока и застали их врасплох. Началась самая настоящая резня. Стольких теулей тогда похватали! Не счесть! Самого Малинцина едва не утащили, да этот хитрец всегда умудрялся избежать гнева Богов. Об этих событиях отец Франсиско не говорил девушкам ни слова. Кроме того, с тех пор как Майя вместе со священником составили ответное письмо прошло несколько месяцев, но никаких известий от Алехандро не поступало. Ноги Майоаксочитль словно приросли к земле, а внутри расползался противный липкий страх. А что, если...? — Господин, — хрипло спросила она, — Ты сказал, что видел, как принесли в жертву пятьдесят человек. Был ли среди них кудрявый теуль, у которого на лице не было бороды, как у остальных? — Увы, на ваш вопрос у меня нет ответа, — пожал плечами почтека, — Вы спрашиваете о ком-то конкретном, но я не могу знать. Главным жертвам, коих насчитывалось десятка с два чужеземцев, перед самой церемонией удалили бороды. Волосы у этих бедолаг были всякие — и прямые, и кудрявые, и длинные, и короткие — в общем на любой, кхе-хе, вкус. А был ли среди них ваш — мне неизвестно. — Ну так что? — ухмылялся купец, глядя на застывшие лица двух побледневших женщин, — Письмо то передавать? — Передавать, — Майя посмотрела на торговца властно, как смотрела когда-то будучи госпожой, — И как можно скорее. ---------------- * Во время спуска бригантин на воду испанцы запели «TeDeum» * tlazotlaloca — согласно словарю nahuatl.wired-humanities.org одержимая форма любви * Слова коренных мексиканцев, которые имеют звук [ш] по сей день пишутся через «экис» [x], например Xochimilco — Шочимилько, Tlaxcala — Тлашкала, Xibalba — Шибальба. Исключение составляет слово Mexico — Мехико, хотя, вероятно, изначально произносилось как «Мешико» Глава 31 - Падение Теночтитлана «Та-Дам-Та-Там-Там! Та-Дам-Та-Там!» — звуки барабанов разносились эхом далеко за пределы церемониального центра, наполняя своим неистовым гулом всю Долину Мешико. «Та-Дам-Та-Там-Там! Та-Дам-Та-Там!» — в ушах у Алехандро стоял этот отвратительный ритм, навязчиво возвращая воспоминания о жизни в плену, когда приходилось вздрагивать от барабанного стука ежедневно и засыпать с молитвами, чтобы на теокалли не отправили его самого. От ритмичных ударов ацтекского барабана никуда было не спрятаться, не унять чувство тревоги, стыда и бесконечного страха. С насыпи дамбы, где теперь располагался лагерь Кортеса, испанец наблюдал, как вели его соотечественников на вершину главного храма Тлалока и Уицилопочтли. Ацтеки не жалели дров, жгли костры, танцевали и ликовали. Необдуманный план капитана теулей принёс бесчисленные потери и прямо сейчас уцелевшее войско испанцев молча лицезрело как их товарищей вот-вот принесут в жертву. Некоторым теулям индейцы надели головной убор из перьев, заставляли танцевать под гадкий такт, а затем силой укладывали на жертвенный камень, чтобы вырвать трепещущее сердце для кровавых идолов и сбросить безжизненное тело к подножию теокалли. Там внизу жрецы отрубали жертвам руки, ноги и головы, а затем сдирали кожу и, закатывая глаза, бились в благоговейном экстазе. Лестница главной пирамиды в миг обагрилась кровью. «Та-Дам-Та-Там-Там! Та-Дам-Та-Там!» — барабаны продолжали свою пытку. Алехандро сокрушался, злился, мотал головой от бессилия. Большинство его товарищей выступало против безумной идеи Кортеса прорываться в центр города, толком не установив контроль над дамбами. Но капитан их как будто бы не слышал — бросил все силы, надеясь на молниеносную атаку и быстрый захват столицы. Не вышло! Куаутемок заманил их в ловушку, из которой испанцы едва выбрались, потеряли свыше пятидесяти человек, несколько лошадей и дюжину воинов союзных племён. После этого позорного поражения часть тлашкальцев очень быстро разуверилась в великом Малинцине и обратилась в бегство. Дела шли отвратительнейшим образом. Под ударом оказалось всё предприятие испанцев. «Та-Дам-Та-Там-Там! Та-Дам-Та-Там!» — хотелось заткнуть уши, спрятаться , укрыться от рвущего душу ритма, но это было невозможно. Где бы теули не находились, отовсюду открывался вид на главную пирамиду Теночтитлана, а музыка звучала так громко, что слышно было на всём побережье Тескоко. Конкистадоры отрезали ацтекам поставки провианта, захватили города, что снабжали столицу продовольствием, разрушили водопровод в Чапультепеке, лишив столицу поступлений пресной воды. И если в городе ещё оставались колодцы с горькой солоноватой влагой, то с отсутствием продовольствия жителей Теночтитлана постиг страшный мучительный голод. Однако сегодня вместе с жертвой для своих Богов ацтеки получили ещё и пищу — мясо пленников индейцы разделили между собой, пытаясь утолить многодневный голод. Своих соотечественников ацтеки не ели даже в момент острой нужды, но другое дело — теуль. Что с него ещё взять?