— Но ведь кто-то должен пойти! — наконец воскликнула я. — Я бы не смогла этого вынести, если бы не цеплялась даже за самую слабую надежду. — Безусловно, моя дорогая. Я всё устрою. Я сам отправлюсь на встречу, если только вы пообещаете мне, что не покинете дом до моего возвращения. — Хорошо. Я уступаю только потому, что должна, и потому, что я знаю: для него это самый безопасный вариант. Я пойду к себе в номер, Сайрус, и останусь там, заперев дверь до вашего возвращения. Может быть, что-нибудь приму, чтобы хотя бы немного поспать, иначе время будет слишком медленно тянуться. С Богом и желаю удачи, мой друг. Сайрус неуклюже похлопал меня по плечу. Прижав платок к глазам, я выбежала прочь. Когда я добралась до своего номера, то обнаружила, что Анубис разлёгся на кровати. Не знаю, как он туда попал; он появлялся и исчезал по своему усмотрению, таинственно, как африт (демон зла), которым его и считали слуги. Абдулла с одинаковой силой ненавидел и боялся его, обвиняя бедную тварь в пленении Эмерсона. Сущий вздор. Кошек нельзя признавать виновными за их поступки, так как они не обладают даром речи. Если бы мной овладели суеверные фантазии, я бы подумала, что Анубис сожалеет о своей непреднамеренной вовлечённости в катастрофу. Он проводил массу времени, блуждая по дому, как будто в поисках чего-то — или кого-то? — и часто гостил в моей комнате, терпел мои поглаживания и даже напрашивался на них. Ощущение податливого кошачьего меха обладает поистине удивительными успокаивающими свойствами. Приласкав кота, как подобает, хотя и достаточно торопливо, я поспешила переодеться. Я не осмеливалась ждать, пока Сайрус покинет дом: нам с Абдуллой требовалось пересечь реку и преодолеть значительное расстояние, и я хотела дойти до подозрительного дома, прежде чем настанет ночь. Тайный вход на незнакомую территорию опасен в темноте. Потребовалось всего несколько минут, чтобы сорвать платье и напялить рабочий костюм. Я машинально схватилась за пояс, но голос, воспринимаемый лишь моим внутренним слухом, остановил меня. «Ты лязгаешь не хуже немецкого духового оркестра, Пибоди», — припомнилось мне. Изо всех сил подавляя чувства, угрожавшие овладеть мной, я оставила пояс, засунув револьвер и нож в удобные карманы. Затем заперла дверь, оставив Анубиса внутри, и вышла на балкон. Проклятая виноградная лоза, на чью помощь я рассчитывала при спуске, оказалась слишком далеко. Пришлось повиснуть на руках, а затем пролететь некоторое расстояние. К счастью, внизу оказалась цветочная клумба. Петунии и мальвы Сайруса любезно смягчили моё падение. Абдулла ждал. Я не задавала никаких вопросов и не обсуждала заключённые им сделки: покупки ослов, готовой к отплытию фелуки, лошадей, ожидавших на другом берегу. Единственная мысль пронизывала каждую частицу моего тела. Скоро я увижу его, прикоснусь к нему, почувствую, как он обнимает меня. Излишне упоминать, что я не намеревалась довольствоваться осторожной разведкой и стратегическим отступлением. Мои пальцы коснулись пистолета в кармане. Если Эмерсон находится в этом доме, я вызволю его в тот же день, в тот же момент, независимо от того, кто — или что — попытается помешать нам. Путь Абдуллы пролегал вдоль оросительного канала через поля с капустой и хлопком. Полуголые крестьяне выпрямлялись и смотрели нам вслед, когда мы скакали мимо, дети, игравшие во дворе дома, махали руками и кричали. Абдулла не снижал скорости ни перед человеком, ни перед скотиной. Когда беспечный козёл, чья вытянутая морда придавала ему некоторое сходство с моим другом Сайрусом, вышел на дорогу, Абдулла ударил босыми пятками по бокам лошади и пролетел над козлом. Я последовала его примеру. Наконец он осадил лошадь близ беспорядочного сборища хижин, где наша дорога пересекалась с другой. Следуя его примеру, я спешилась. Место было на редкость пустынным, только несколько человек пили кофе за столиками под грубым навесом. Один из них подошёл к нам и передал Абдулле свёрток ткани, прежде чем увести лошадей. — Отсюда придётся идти пешком, — промолвил Абдулла. — Оденьте это, ситт. Он развернул свёрток — бесформенный женский халат мрачного чёрного цвета вместе с бурко (покрывалом на лицо). После того, как я надела это, он одобрительно кивнул. — Хорошо. Вы должны идти позади меня, ситт, и не шагать, как мужчина. Запомните? Его губы, окружённые бородой, дрожали. Я улыбнулась ему. — Если я забуду, Абдулла, можешь поколотить меня. Но я не забуду. — Нет. Идём. Здесь недалеко. Когда мы пошли, я взглянула на солнце. После стольких лет в Египте я научилась определять по нему время не хуже, чем по наручным часам. Агенты Сайруса уже должны находиться на своих местах на террасе отеля «Винтер Палас». Пришёл ли он, неизвестный злодей, осуществивший столь подлый заговор? Я молилась об этом. При его отсутствии в доме наша спасательная миссия прошла бы легче. Моё сердце сильно забилось, когда я увидела глинобитную стену. Её окружали пальмы и пыльные акации, а сверху виднелась черепичная крыша дома. Строение было значительных размеров — поместье, по египетским меркам: дом, сады и подсобные помещения, окружённые оградой для уединения и защиты. Абдулла миновал его, не замедляя шаг, а я смиренно плелась за ним с опущенной головой и трепещущим сердцем. Краем глаза я заметила, что стена высока, а деревянные ворота закрыты. Когда, пройдя шестьдесят футов, мы подошли к концу стены, Абдулла бросил быстрый взгляд через плечо и отвернулся, потянув меня за собой. Стена продолжалась под прямым углом к дороге. Очередной поворот привёл нас на третью сторону ограды, и через несколько шагов Абдулла остановился, жестикулируя. Смысл пантомимы был понятен, и я могла только одобрить его решение. За нами поле сахарного тростника формировало зелёную изгородь, скрывавшую нас от случайных прохожих. Мы находились в задней части поместья, максимально далеко от главного дома. Глиняный кирпич, повсеместный строительный материал Верхнего Египта, удобен, но недолговечен; кирпичи и покрывавшая их штукатурка рухнули, оставив трещины и щели. — Я пойду первым, — прошептал он. — Нет, не пойдёшь, — ответила я. — Прежде, чем пытаться войти, следует всё разведать, а я моложе… то есть легче тебя. Подсади меня. Я сбросила чёрную хламиду и вуаль. Никакое переодевание не спасёт, если нас обнаружат внутри. Я вставила носок ботинка в удобную дыру, Абдулла — давно запомнивший, что спорить со мной бесполезно — подставил руки под другой сапог и поднял меня так, что я смогла заглянуть через стену. Я ожидала увидеть сад с кустами и деревьями, которые могли бы обеспечить надёжное укрытие. Ничего даже отдалённо похожего: голое открытое пространство, заваленное обычным домашним мусором — обломками сломанных горшков, ржавыми кусками металла, гниющими дынными и апельсиновыми корками. Из таких отходов образуются кухонные мусорные кучи, столь милые сердцам археологов, и они до сих пор одна за другой появляются в Египте, поскольку домовладельцы обычно рассыпают мусор по дворам как попало. Всё, что я видела, оставляло неприятный осадок — явное свидетельство того, что нынешний обитатель дома был лишь скоропреходящим гостем, не заботившимся о санитарии или внешности. Единственная необычная особенность — отсутствие животных. Ни одной курицы, копошащейся в грязи, ни одного козла или осла, щиплющего чахлые сорняки. Открытый сарай, покрытый связками тростника, когда-то служил приютом для скотины, о чём говорили разбросанная солома и другие свидетельства. Беспорядочный ряд пыльных тамарисков наполовину скрывал заднюю часть особняка. Виделось ещё одно строение: небольшое, без окон здание площадью около десяти футов. В отличие от всего остального, его явно не так давно ремонтировали. В стенах не было пробелов, каждую щель заполнили свежей штукатуркой, отличавшейся более бледным оттенком от старой серо-коричневой поверхности. Плоская крыша была сплошной, а не покрытой тростником вперемешку с раствором, как делалось везде. Значит, внутри находилось нечто ценное — иначе с чего бы владельцу собственности принимать подобные меры предосторожности? Надежда придала новые силы моим ослабевшим конечностям. Абдулла недовольно заворчал, когда я всем весом налегла ему на руки. Я уже собиралась перелезть через ограду, потому что ликование на мгновение преодолело благоразумие, но внезапная мысль отрезвила меня. Неужели такая ценность останется без охраны? Я видела только две стены — заднюю и одну из боковых. Окон не было, но в одной из стен, недоступных моему взору, должна находиться дверь. Я жестом приказала Абдулле опустить меня. Он с видимым удовольствием последовал моему распоряжению. Он сильно вспотел — и не только от моего веса; ожидание подтачивало его жизненные силы точно так же, как и мои. Я быстро описала картину. — Очевидно, имеется охранник, — прошептала я. — Ты можешь скользить, как тень, Абдулла? Старик поднёс руку к отвороту халата. — Я займусь охранником, ситт. — Нет, нет! Нет, если можно обойтись без этого. Он может закричать и всполошить других. Лучше всего подняться на крышу. Там есть какая-то дыра… — Сначала пойду я, — сказал Абдулла, не отнимая руку от груди. На сей раз я не стала спорить. Повеял вечерний бриз, шелестя тростником и перемешивая листья. Тихие звуки смешивались с негромким шумом, которого нам не удавалось избежать. Но мало что было слышно, поскольку Абдулла, несмотря на свои размеры, скользил по стене и поверх неё, как тень, о которой я упоминала. Он задержался, чтобы поднять меня. Как только я добралась до вершины, мы без задержки подкрались к зданию. Оно было небольшим — вроде конуры для собаки или какого-то другого зверя. Абдулла помог мне залезть и последовал за мной на крышу. Внизу находился охранник. Хотя мы передвигались очень тихо, но что-то, очевидно, заставило его насторожиться; я услышала бормотание и шелест ткани, когда он поднимался, а затем — мягкий топот босых ног. Мы спрятались за низким парапетом и затаили дыхание. Он обошёл здание по периметру, но особенно не приглядывался и не поднимал головы; люди редко смотрят вверх, когда что-то ищут. Наконец он успокоился и зажёг сигарету. Дым поднялся тонким серым завитком, колеблющимся на ветру, как извивающаяся змея. И только тогда мы осмелились подползти к чердачному окну. Его закрывала ржавая решётка, чьи перекладины находились так близко друг к другу, что в промежутки едва можно было вставить палец. Я даже не пытаюсь описывать свои ощущения. Величайший из литературных гигантов не смог бы передать всю их силу. Я прижалась лицом к ржавой металлической поверхности решётки. Внутри было не совсем темно. Имелось ещё одно отверстие — узкая щель над дверью в стене напротив нас. Через него проходило достаточно света, чтобы я увидела внутренность вонючего логова. Стены были голыми и без окон, пол — утрамбованной землёй. Ни покрывала, ни ковра, только какой-то плоский квадрат — возможно, циновка. Мебель состояла из стола, заставленного кувшинами, горшками и другими предметами, назначения которых я не могла определить, одного стула — довольно неуместного в этой обстановке, поскольку он представлял из себя удобное кресло в европейском стиле, обтянутое красным плюшем — и низкой кровати. На ней неподвижно лежал мужчина. Лицо Абдуллы было так близко к моему, что я почувствовала, как его дыхание обжигает мою щёку. Затем заходящее солнце протянуло золотую руку через зазор над дверью, освещая комнату. Мне не нужен был свет, чтобы узнать ЕГО. Я узнала бы эти черты, ощутила бы его присутствие в самую тёмную ночь. Но если бы у меня не перехватило дыхание, я бы не смогла сдержать крик, увидев знакомое лицо — знакомое, но так ужасно изменившееся. Борода, истреблённая по моему указу, вернулась, размыв твёрдые линии челюсти и подбородка, покрыв зарослями щёки. Закрытые глаза запали, скулы выдавались вперёд, будто брусья. Открытая рубашка обнажала горло и грудь. Воспоминания о другом времени, другом месте, нахлынули с такой силой, что у меня закружилась голова. Вот ТАК насмешливое Провидение ответило на мою молчаливую мольбу о возвращении в то неповторимое прошлое, когда мы с Эмерсоном были всем друг для друга — до Рамзеса? Именно таким я увидела его в тот незабываемый день, войдя в амарнскую гробницу и обнаружив его в бреду и лихорадке. Я сражалась со смертью, чтобы спасти его, и тогда победила. Но сейчас… он лежал так неподвижно, его заострившееся неподвижное лицо напоминало пожелтевший воск. Только такой любящий взгляд, как мой собственный, мог заметить почти незаметные вздымание и опускание его груди. Как же им удалось довести такого сильного человека до подобного состояния всего за несколько дней? Отблеск смерти, отразившийся от предмета на столе, дал мне ответ. Это была игла для инъекций. То, что я обнаружила дальше, лишь усилило мой ужас. Я видела, что руки Эмерсона вытянуты над головой в застывшем, неестественном положении. Теперь я поняла, почему. Тянувшаяся от наручников на запястьях цепь была перекинута петлёй через решётку изголовья узкой кровати. Я не в силах объяснить, почему именно эта деталь так сильно повлияла на меня. Вполне разумная предосторожность: ведь любой, намеревавшийся оставить Эмерсона там, где сам Эмерсон не желал оставаться, был бы попросту глуп, если бы пренебрёг подобными ограничениями. Тем не менее, это сильно меня расстроило, и, возможно, сила моего возмущения объясняет, что случилось дальше. Я смутно разбирала голоса у дверей. К охраннику присоединился ещё один человек, они громко разговаривали и, очевидно, рассказывали непристойные истории, потому что беседа сопровождалась хриплым смехом. Внезапно звуки исчезли, будто заглушённые жужжанием насекомых. Чёрное облако окутало меня, в ушах яростно зазвенело… Придя в себя, я увидела встревоженное лицо Абдуллы, чуть ли не касавшееся моего. Одной рукой он зажимал мне рот. — Охранники ушли выпить пива, но они вернутся, — прошипел он. — Вы слышите меня, ситт? Демон оставил вас? Я не могла говорить, поэтому моргнула. Бросая на меня тревожные взгляды, он ослабил хватку, палец за пальцем. Я почувствовала резкую, стреляющую боль в собственных руках. Посмотрев вниз, я увидела, что вцепилась в тяжёлую решётку и выдрала её из каркаса. Мои пальцы были разодраны и кровоточили. Абдулла бормотал по-арабски заговоры и заклинания для отвращения сил зла. — Демон… оставил меня, — прошептала я. — Просто удивительно. Уже второй раз. А я ещё смеялась над Эмерсоном, когда он рассказывал мне о первом случае[129]. Придётся теперь мне рассказать ему и попросить прощения за то, что я сомневалась, когда он… когда мы… К вящему ужасу, я обнаружила, что не могу контролировать свой голос. Я спрятала лицо в ладонях. Рука, нежная, будто женская, гладила мои волосы. — Дочь моя, не плачь. Неужели ты веришь, что я посмел бы назвать себя человеком и другом, если бы оставил его лежать там? У меня есть план. Абдулла никогда не говорил со мной иначе, как с формальным уважением, и не использовал ласковые слова. Я знала глубину его привязанности к Эмерсону («любовь» — не слишком сильное выражение, если не считать того, как оно искажено европейским романтизмом), но я даже не предполагала, что Абдулла по-своему любит и меня. Тронутая до глубины души, я ответила, как полагалось: — Отец мой, я благодарю вас и призываю на вас благословение. Но что же нам делать? Он одурманен или болен, он не может двигаться. Я рассчитывала, что его сила поможет нам. — Я боялся, что мы найдём его в таком виде, — подхватил Абдулла. — Нельзя удержать льва, не вырвав ему когти, или посадить ястреба в клетку без… — Абдулла, я люблю и почитаю тебя, как отца, но если ты не перейдёшь к сути, я закричу. Губы старика приоткрылись в улыбке под бородой. — Ситт снова стала собой. Мы должны действовать быстро, пока не вернулись охранники. Мои люди ждут на перекрёстке. — Какие люди? — Дауд с сыновьями и внуки моих дядюшек. У них у всех много сыновей, — с гордостью добавил Абдулла. — Солнце садится, а самое подходящее время для атаки — с наступлением темноты. Мне и в голову не приходило протестовать против этой опасной и незаконной процедуры, но когда он потянул меня за рукав, я воспротивилась: — Я не в силах оставить его, Абдулла. Они могут унести его или убить, если на них нападут. — Но, ситт, Эмерсон съест моё сердце, если вы… — Он должен быть жив, чтобы съесть его. Поторопись, Абдулла. И — будь осторожен, мой дорогой друг. Он быстро пожал мне руку и исчез. Я повернулась посмотреть и увидела, как он исчезает за стеной — так же тихо, как и появился. Разумеется, я не намеревалась оставаться на крыше. Моей обычной силы, естественно, не хватило бы на то, чтобы поднять решётку, но, к счастью, этот вопрос уже был решён. Одна сторона тяжёлого металлического квадрата теперь лежала на краю отверстия, и мне оставалось только отбросить его в сторону. Отверстие, по-моему, было достаточно большим, чтобы я смогла пролезть. А иных вариантов не существовало: я намеревалась попасть внутрь любыми средствами. Но не успела я приступить к действиям, как услышала, что люди возвращаются. На сей раз они беседовали гораздо тише, а через мгновение раздался ещё один голос. Он говорил по-арабски, но по акценту и командному тону я поняла, что оратор — не араб. Страх — за моего мужа, а не за себя — и ярость придали мне стойкости. Он был здесь — атаман, неизвестный злодей, совершивший это грязное деяние.