— Это не любовь. Это своего рода страх, который вам не суждено испытать. — Вы правы, Сайрус, — согласилась я. — Многим женщинам это известно — не только таким, как она, беспомощным рабыням общества, но и англичанкам. Некоторые из девушек, которых Эвелина подобрала на улице… Я ставлю в заслугу вам, Сайрус, что вы понимаете происходящее и сочувствуете ситуациям, столь чуждым тому, что вы когда-либо могли испытать. — Я думал о собаках, — ответил Сайрус, краснея от моей похвалы, но будучи слишком честным, чтобы принять её, не заслужив. — Я видел, как они раболепно подползали к негодяям, избивавшим и пинавшим их. Человека тоже вполне возможно довести до такого состояния, если выбрать правильную тактику. Эмерсон выпустил огромное облако голубого дыма. — Если вы полностью закончили свою философскую дискуссию, мы можем попытаться разобраться в случившемся. Появление девушки вызывает ещё один вопрос, который я собирался задать, когда мисс Пибоди сбила меня с толку. Винси не может быть единственным участником. Сайрус выразил удивление, услышав имя, и я взяла на себя все объяснения. — Его голос тогда показался мне знакомым, Сайрус, но внешность была так хорошо замаскирована, что я не могла быть уверена. Эмерсон только что подтвердил моё предположение, и я думаю, что он вряд ли мог ошибиться. Вы знаете мистера Винси? — Его репутацию, — ответил Сайрус, нахмурившись. — Из того, что мне известно, я не ожидал бы от него подобного. — Он, конечно, был не единственным участником, — продолжала я. — Абдулла утверждает, что убил, по меньшей мере, десять врагов. Эта реплика вызвала улыбку у Сайруса, но не у Эмерсона. — Местные головорезы, — последовало краткое заявление. — Их можно нанять в любом городе Египта или мира. Девушка — просто ещё один инструмент. У Винси сомнительная репутация в отношении женщин. — Женщин из… определённого класса, вы хотели сказать, — вставила я, вспомнив и неподдельную любезность Винси по отношению ко мне, и хорошо завуалированные намёки Говарда о его репутации. Подавляя возмущение, я продолжала: — Я нахожу интересным ваше использование термина «инструмент». Она по-прежнему может служить преступнику в этом качестве. Сайрус прав… — Я не настолько наивен, — бросил на меня зловещий взгляд Эмерсон, — чтобы безоговорочно принять рассказ девушки. Если она шпионка, мы с ней справимся. Если она говорит правду, ей нужна помощь. — Вероятно, женщина была красивой, прежде чем он напал на неё, — произнёс Сайрус. Эта очевидная non sequitur[163], не имевшая, конечно же, тайного смысла, не укрылась от Эмерсона. Его рот ощерился особенно неприятной улыбкой. — Была, да. И будет снова. Так что держите себя в рамках, Вандергельт, я не позволю отвлекаться на зов природы и мешать моей экспедиции. — Если бы это зависело от меня, я бы вышвырнул её сегодня же вечером, — возмущённо выпалил Сайрус. — Нет, нет. Где же ваша хвалёная американская галантность? Она остаётся. — Эмерсон повернулся ко мне с ещё более зловредной ухмылкой. — Она будет компаньонкой для мисс Пибоди. * * * Когда они ушли, я взяла кое-что и отправилась в комнату женщины. Дверь заперли снаружи, но ключ остался в замке. Я повернула его, объявила о своём присутствии и вошла. Она лежала ничком на кровати, всё в том же пыльном чёрном халате. С некоторым трудом я убедила её избавиться от этого убранства. Она отказалась разрешить мне осмотреть нанесённые увечья, поэтому я вручила ей чистую ночную сорочку, которую захватила с собой, и позволила мыться в одиночестве. Когда она вышла из ванной, то, кажется, поразилась, увидев меня на месте. Отвернув лицо и съёжившись, как собака, с которой Сайрус сравнивал её, она бросилась к кровати и забралась под одеяло. — Не знаю, что нам делать с одеждой, — сказала я, надеясь успокоить её, затронув тему, которая практически всегда заинтересует женщину. — Мой дорожный гардероб недостаточно обширен, чтобы экипировать тебя. — Твои платья не подходят мне, — пробормотала она. — Я выше, чем ты, и не… не так… — М-м, — задумалась я. — Тогда я куплю тебе новую одежду, когда мы в следующий раз остановимся городе. А это — грязные тряпки. — И вуаль — пожалуйста! Она скроет меня от выслеживающих глаз. Я сомневалась, может ли вуаль оказаться достаточной маскировкой для того, чтобы обмануть человека, которого женщина так отчаянно боялась, но поскольку моя цель состояла в том, чтобы успокоить её и завоевать её доверие, я решила не касаться неприятных тем. Мои тактичные вопросы успокоили её настолько, чтобы поведать мне часть своей истории. История была печальной и, к сожалению, достаточно частой. Дитя отца-европейца и матери-египтянки, детство она провела лучше, чем потомство большинства таких союзов, поскольку отец-немец оказался порядочным человеком и обеспечил ей крышу над головой до восемнадцати лет. Его смерть отдала её во власть наследников, отказавшихся от какой-либо ответственности и пресёкших любые родственные отношения. Попытки поддержать себя с помощью достойного занятия не увенчались успехом из-за возраста и пола. Она нанялась горничной; её соблазнил старший сын хозяев, которые, обнаружив случившееся, выгнали её на улицу. Естественно, они обвиняли её, а не собственного сына. Она воспользовалась остатками своих сбережений, чтобы вернуться в страну, где родилась, и обнаружила, что родственники по линии матери ненавидят её не меньше, чем отца. Одинокая, отчаявшаяся, в Каире она повстречала… ЕГО. Увидев, что она дрожит от усталости и волнения, я посоветовала ей отдохнуть. Её сдержанность, естественно, не могла длиться до бесконечности. Я была настроена узнать всё, что ей известно. Но это может подождать до следующего раза и, возможно, до более убедительного допрашивающего. Когда мы готовились ко сну, я отправила слугу на деревенский базар приобрести одежду для Берты — так, она сказала, её зовут. Имя ей совершенно не подходило, вызывая (по крайней мере, в моём воображении) образ светловолосой германской безмятежности. Я не достигла своей цели — проникнуть в мысли Берты — к тому времени, как мы прибыли в пункт назначения. Эмерсон отказался разбираться с этим вопросом. — Что она может нам сказать? Что Винси — скотина, лжец и совратитель? Его прошлые деяния, будь то уголовные или иные, меня не интересуют — я не полицейский. Его нынешний адрес — даже если он настолько глуп, что вернулся в любое известное ей место — точно так же не имеет значения. Когда этот ублюдок мне понадобится, я найду его. А сейчас мне не до него. Я хочу продолжить свою работу, и я добьюсь этого любой ценой, вопреки разнообразным преступникам и суетливым женщинам! * * * На протяжении почти сорока миль вдоль Нила в Среднем Египте скалы Восточной пустыни отвесно поднимаются у самой кромки воды, за исключением одного пятна, где они отступают, изгибаясь назад, формируя полукруглый залив длиной около шести миль и глубиной — три мили. Бесплодная плоская равнина кажется ещё более запретной, чем иные заброшенные места, потому что на ней незримо ощущается наличие призраков — здесь, в месте недолговечного великолепия королевского города, навсегда исчезнувшего с лица земли. Именно здесь, на равном расстоянии от древних столиц, Фив на юге и Мемфиса на севере, самый загадочный из египетских фараонов, Эхнатон, построил новый город и назвал его Ахетатон по имени своего бога Атона — «единственного, и нет иных богов, кроме него». По приказу фараона храмы других богов были закрыты, даже их имена были стёрты с памятников. Его упорство в признании лишь одного божества сделала его еретиком по понятиям Древнего Египта — и первым монотеистом по нашим понятиям[164]. Портреты Эхнатона показывают странное измождённое лицо и почти женское тело с широкими бёдрами и мясистым торсом. Тем не менее он не испытывал недостатка в мужских атрибутах, поскольку доказано существование как минимум шести детей. Их матерью была жена Эхнатона Нефертити — «дама благодати, нежнорукая, возлюбленная» — и его романтическая привязанность к этой прекрасной даме, имя которой означало «красавица пришла», изображена на многочисленных рельефах и картинах. Он трепетно склоняется, чтобы обнять её, она изящно присаживается к нему на колени. Эти изображения брачного соглашения уникальны для египетского искусства и больше нигде не встречаются. Они как-то особенно привлекали меня. Не считаю нужным объяснять, почему. Некоторые учёные считают Эхнатона морально извращённым, физически неполноценным, и осуждают его религиозную реформацию, рассматривая её, как циничный политический манёвр. Это, конечно, вздор. Не намерена извиняться за то, что предпочитаю более возвышенную интерпретацию. Уверена, что Читатель не пропустил предыдущие абзацы. Цель литературы — улучшить понимание, а не обеспечить праздное развлечение. В день прибытия мы все столпились у перил, наблюдая, как члены экипажа, маневрируя, подводят дахабию к причалу в деревне Хаджи Кандиль. Отдых вернул Эмерсону здоровье, загар и кипучую энергию, он снова почти что стал самим собой — за исключением проклятой бороды. Кроме того, он пребывал в превосходном настроении, и, хотя я чуть не захлёбывалась от желания, но не собиралась возобновлять разговор по поводу мистера Винси и Берты. Однако мы с Сайрусом подробно обсудили этот вопрос и договорились об определённых мерах предосторожности. На набережной нас уже ожидали двадцать верных мужчин из Азийеха, маленькой деревушки недалеко от Каира, производившей на свет наилучших землекопов в Египте. Я послала Абдуллу, чтобы привезти их в Амарну, и вид этих пышущих жизнью, улыбающихся лиц придал мне бо́льшую уверенность, чем это мог бы сделать воинский отряд. Они годами работали на нас, Эмерсон лично обучил их, и они были преданы ему душой и телом. Эмерсон перелез через поручни и спрыгнул на берег. Он всё ещё хлопал друзей по спинам, пожимал руки и расточал горячие объятия, когда я присоединилась к группе. Но не второй на берегу по счёту. Анубис опередил меня, спустившись по трапу. Абдулла отвёл меня в сторону и показал на кота, тщательно исследовавшего каждую пару ног в сандалиях. — Разве вы не избавились от этого четвероногого африта, Ситт Хаким? Он предал Эмерсона… — Если и так, то это непреднамеренно, Абдулла. Кошек нельзя обучить заводить людей в засады или принудить к чему-либо, что им не по душе. Анубис очень привязался к Эмерсону, он оставался с ним у подножия постели всё время его болезни. Послушай, Абдулла, предупредил ли ты других мужчин, что Эмерсону по-прежнему угрожает опасность от человека, называвшего себя Шланге, и рассказал ли им о предметах, которые они не должны упоминать? — Например, о том, что вы являетесь женой Отца Проклятий? — Абдулла произнёс эти слова с сарказмом, достойным самого Эмерсона, и его выдающийся ястребиный нос критически сморщился. — Я сказал им, ситт. Они будут подчиняться, равно как и любому другому приказу, который вы отдадите, хотя и не понимают причин. Я тоже. По-моему, это глупый способ вернуть человеку память. — Попозже мы поговорим наедине, Абдулла, — вмешался Сайрус, присоединившись к нам. — Но полагаю, что нам пора идти. Когда говорит Ситт Хаким, весь мир слушает и повинуется. — Никто не знает этого лучше меня, — ответил Абдулла. Крик Эмерсона заставил всех собраться вокруг: — Абдулла устроил для нас лагерь, — объявил он. — И вымыл ослов, — добавил Абдулла. Эмерсон уставился на него. — Вымыл ослов? Зачем? — По моему приказу, — объяснила я. — Малютки вечно в ужасном состоянии, покрыты язвами и страдают от ненадлежащего ухода. Я не позволю… Ну, к делу это не относится. Вы не снизойдёте до того, чтобы сказать нам, куда мы отправляемся, чем вы намерены заняться, и почему потребовалось разбивать лагерь, когда у нас есть дахабия? Эмерсон, повернувшись, остановил взгляд на мне. — Я не собираюсь оставаться на этой чёртовой лодке. Это слишком далеко от гробниц. — Каких гробниц? — спросила я, тяжело наступая на ногу Сайрусу, чтобы предупредить любые возражения с его стороны. — Всех гробниц. Южная группа в трёх милях отсюда, а северная группа — и того дальше. Есть ещё одна интересная местность в углублении за тем низким холмом рядом с центром скальной дуги. — Там нет гробниц, — возразил я. — Разве что кирпичная кладка… Эмерсон нетерпеливо отмахнулся. — Я приму окончательное решение вечером. На сегодня моя задача — совершить предварительный осмотр, и чем скорее вы прекратите спорить, тем быстрее мы получим результаты. Всё ясно? Возражения есть? — Он внезапно повернулся к стоявшему вблизи Рене. Никаких возражений не последовало. Ещё до того, как закончился день, исчезли все сомнения относительно физического состояния Эмерсона. Он объявил, что нам не нужны ослы — заявление, с которым никто не согласился, но все, кроме меня, были слишком запуганы, чтобы возражать. Я прекрасно понимала, что он проверяет своих спутников — особенно меня — и тоже не возражала. Мы прошли почти двадцать миль, считая перпендикулярные расстояния, которые пришлось преодолевать, карабкаясь по грудам скалистых осыпей и ползая вверх и вниз по скалам. Самый простой способ описать эту хиджру[165] — представить область полукругом, при этом Нил образует прямую сторону. Скалы высокой пустынной кривой изгибаются, как лук, и на крайнем северном и южном концах почти касаются берега реки. Хаджи Кандиль расположена несколько южнее середины прямой линии, поэтому мы находились в трёх милях от ближайшего участка скал. Тропа вела через деревню и окружающие поля на равнину — волнистую, бесплодную поверхность, заваленную галькой и черепками. Разрушенные основы священного города Эхнатона были занесены песком. Он покрывал всё расстояние от северной части равнины до южной. Та часть, которую мы раскопали за время пребывания в Амарне, лежала дальше к югу, но я была уверен, что медленная, неумолимая рука природы восстановила место в первозданном виде и похоронила все доказательства нашего труда, как и трудов древних строителей. Эмерсон быстрым шагом шёл по равнине. Ускорив темп, я догнала его. — Как я понимаю, Эмерсон, мы едем к северным гробницам? — Нет, — сказал Эмерсон.