Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 75 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
С усилием я отбросила эту соблазнительную картину. Не зная о моём смятении, Эвелина продолжала говорить: — Ты помнишь, как он выглядел в тот день, Амелия — в тот день, когда впервые объявил о своей любви? Бледный и красивый, как молодой бог, он держал меня за руки и называл самой красивой и смелой женщиной в мире! Тогда ни один рассыпающийся папирус или Розеттский камень не заменили бы меня в его сердце. Несмотря на опасности, сомнения и неудобства, это были чудесные дни! Я даже могу по-доброму вспоминать о том несчастном человеке и его абсурдном костюме мумии. Я глубоко вздохнула, и Эвелина удивлённо посмотрела на меня: — Ты тоже, Амелия? Но о чём тебе жалеть? Ты всё получила и ничего не потеряла. Трудно найти газету, в которой не сообщается о твоей очередной выходке… извини, очередном приключении. — А, приключения, — пренебрежительно отмахнулась я. — Естественно, что без них никуда не денешься. Эмерсон привлекает их. — Эмерсон? — улыбнулась Эвелина. — Сама подумай, Эвелина. Именно к Эмерсону лорд Блэктауэр обратился за помощью в поисках пропавшего сына[23], к Эмерсону, который разоблачил преступника в случае с мумией из Британского музея[24]. К кому ещё могла воззвать леди Баскервиль, когда искала человека, способного продолжить раскопки мужа, кроме Эмерсона, самого выдающегося учёного нашего времени[25]? — Я не думала об этом с такой точки зрения, — призналась Эвелина. — Всё верно, Амелия, но ты только усилила мои аргументы. Твоя жизнь настолько полна захватывающих приключений, которых лишена я… — Согласна. Но это не одно и то же, Эвелина. Признаться тебе честно? Как и ты, я часто мечтаю о тех далёких днях, когда я была для Эмерсона всем — единственным, высшим объектом его преданности. — Амелия, милая моя… Я снова вздохнула. — Он почти никогда не называет меня Амелией, Эвелина. Я помню его ворчание, когда он звал меня по имени — так ласково, так нежно. А теперь — только Пибоди: «моя дорогая Пибоди, моя милая Пибоди»[26]… — Он звал тебя «Пибоди» в Амарне, — отозвалась Эвелина. — Да, но совершенно иным тоном! То, что тогда звучало вызовом, нынче стало синонимом самодовольной, ленивой привязанности. Тогда он был настолько властен, настолько романтичен… — Романтичен? — с сомнением переспросила Эвелина. — У тебя — свои тёплые воспоминания, Эвелина, у меня — свои. Я до сих пор помню, как кривились его красивые губы, когда он говорил мне: «Пусть вы и женщина, Пибоди, но совсем не глупы». Как вспыхнули его голубые глаза в то незабываемое утро, когда, после того, как я ухаживала за ним во время лихорадки, он прорычал: «Считайте, что получили благодарность за спасение моей жизни. А теперь убирайтесь прочь». — Я нашарила носовой платок. — Господи! Прости меня, Эвелина. Я не хотела поддаваться эмоциям. В сочувственном молчании она погладила меня по руке. Другой рукой я поднесла платок к глазам. Наше расположение духа резко изменилось из-за визга, издаваемого Уилли, и ответного вопля его брата-близнеца: одна из тех драк, которые характеризовали их братскую привязанность. Рэдди бросился разнимать их и, отшатнувшись, прижал руку к носу. Мы с Эвелиной вздохнули одновременно. — Никогда не думала, что буду роптать, — мягко сказала она. — Я бы не пожертвовала даже локоном с головы Уилли, чтобы вернуться к той жизни. Я очень люблю своих детей. Только, дорогая Амелия, их так много! — Да, — грустно согласилась я. — Что есть, то есть. Рамзес приблизился к Нефрет. Картина была неотразимой и удручающей: богиня и её первосвященник. Они пребудут со мной, днём и ночью, летом и зимой, в Египте и Англии, в течение многих, многих лет. ГЛАВА 2 Кто-то может быть преисполнен решимости принять мученическую смерть, но не следует пренебрегать даже днём отсрочки. Я верю в эффективность молитвы. Как христианка, я обязана так поступать. Как рационалистка, исповедующая христианство (эти два понятия не обязательно несовместимы, вне зависимости от мнения Эмерсона), я не верю, что Всемогущий напрямую интересуется моими личными делами. У него слишком много других людей, о которых стоит беспокоиться, и большинство из них нуждаются в помощи в гораздо большей степени, чем я. Но через несколько месяцев после беседы с Эвелиной мне пришлось поверить во вмешательство благосклонного Высшего Существа, ответившего на молитву, которую я не осмеливалась произносить даже в самых потаённых мыслях. Я стояла, как и множество раз до того, у перил парохода, устремив взор на египетское побережье. И Эмерсон снова был рядом со мной, не меньше меня горя́ желанием начать очередной сезон раскопок. Но в первый раз — о! — за столько лет мы были одни. Одни! Я не говорю о команде корабля и других пассажирах. МЫ БЫЛИ ОДНИ. Без Рамзеса. Рискующего жизнью и конечностями при попытке подняться на пароход, подстрекающего экипаж к мятежу, готовящего динамит в каюте… Его не было на борту, он остался в Англии, а мы… нет. Я не осмеливалась и мечтать о такой возможности. Я не рисковала надеяться на подобное блаженство, а тем более молиться за него. Пути Провидения поистине неисповедимы, поскольку Нефрет, от которой я ожидала лишь появления дополнительных хлопот, стала причиной этого счастливого события.
* * * Несколько дней подряд после того, как младшие Эмерсоны покинули нас, я внимательно наблюдала за Нефрет и пришла к выводу: настроение, овладевшее мной в чудесный июньский день — не более чем меланхоличные фантазии. В тот день Эвелина была в странном расположении духа, её пессимизм заразил меня. Нефрет, похоже, делала несомненные успехи. Она научилась обращаться с ножом и вилкой, пуговицами, крючками и зубной щёткой. Она даже запомнила, что не следует разговаривать со слугами за обеденным столом. (Что поставило её на шаг впереди Эмерсона, который не мог или не хотел соглашаться с этим правилом поведения, принятого в обществе.) В застёгнутых ботинках и изящных белых платьях, с волосами, перевязанными лентой, она была похожа на обычную симпатичную английскую школьницу. Она ненавидела ботинки, но носила их, и по моей просьбе убрала подальше яркие нубийские одежды. Я ни разу не слышала от неё ни жалоб, ни несогласия с моими предложениями. И потому заключила, что настало время сделать следующий шаг. Ввести Нефрет в общество. Конечно, аккуратно, постепенно и мягко. Для этого нужны доброжелательные друзья — и я подумала: кто может оказаться лучше, чем девочки того же возраста? Оглядываясь назад, готова первой признать, что это рассуждение было нелепым до смехотворности. В свою защиту могу лишь сказать, что я практически не общалась с такими девочками. Поэтому посоветовалась со своей подругой мисс Хелен Мак-Кинтош, директором близлежащей школы для девочек. Хелен была шотландкой — резкой, порывистой, смуглой, седоволосой, облачённой в практичный твидовый костюм. Когда она приняла моё приглашение на чай, то не скрывала своего любопытства в отношении нашей новой воспитанницы. Я приложила все усилия, чтобы Нефрет произвела хорошее впечатление, предупредив её, чтобы избежать непреднамеренных оговорок, которые могли бы вызвать сомнения в общепринятой истории. И, возможно, переусердствовала. Нефрет всё время сидела, будто Статуя Приличия: опустив глаза, сложив руки, отвечая только тогда, когда к ней обращались. Платье, которое я попросила её надеть, в высшей степени соответствовало возрасту: белый батист, манжеты в сборках, широкий пояс. Я заплела ей косы и завязала их большими белыми бантами. После того, как Нефрет удалилась, Хелен повернулась ко мне, приподняв брови. — Моя дорогая Амелия, — произнесла она. — Что ты наделала? — Только то, что требовали христианское милосердие и правила благопристойности, — ощетинилась я. — В чём ты обвиняешь её? Она умна и старается угодить… — Моя дорогая, банты и оборки ей не помогут. Наряди её в лохмотья — и она всё равно останется экзотической райской птичкой. Я не могла возражать. И сидела — честно признаюсь — обиженно умолкнув, пока Хелен потягивала чай. Постепенно морщины на её лбу разгладились, и, наконец, она задумчиво сказала: — По крайней мере, никто не усомнится в чистоте её крови. — Хелен! — воскликнула я. — Естественно, но такие вопросы неизбежны, когда речь идёт о потомстве мужчин из дальних уголков империи. Матерей нет в живых, что очень удобно, а у черноглазых детей щёки, горящие от поцелуев солнца… Так что не злись на меня, Амелия, я выражала общественные предрассудки, а не собственные, и, как я уже сказала, по поводу Нефрет вопросов не возникнет. Знаешь, ей следует дать другое имя. Как насчёт Натали? Оно несколько необычно, но, несомненно, английское. Замечания Хелен вызвали определённое беспокойство, но её рвение проснулось, и она с таким энтузиазмом принялась за дело, что ей трудно было возразить. Я не отношусь к скромницам, но в этом вопросе чувствовала под собой зыбкую почву. У Хелен был большой опыт в отношении молодых женщин, и я не чувствовала себя вправе сомневаться, задавая ей вопросы. Я твёрдо помнила урок — никогда не сомневаться в собственных суждениях. Стило мне отступить от этого принципа всего один раз — и дело закончилось полной катастрофой. Первые несколько встреч Нефрет с «молодыми леди», тщательно подобранными Хелен, казалось, прошли хорошо. Хотя я подумала, что эти девчонки очень глупы. После первой встречи, когда одна ответила на вежливое приветствие Эмерсона, по-дурацки хихикая, а другая сообщила ему, что он намного красивее, чем любой из её учителей, Эмерсон забаррикадировался в библиотеке и отказался выходить, когда они навещают нас. Однако он согласился с тем, что общение Нефрет с ровесницами, вероятно, окажет благотворное действие. Девушка, казалось, не возражала против новых подруг. Я и не ожидала, что с самого начала она будет активно выдвигать себя на первый план. К обществу нужно привыкнуть. Наконец Хелен решила, что для Нефрет пришло время показаться в свете, и официально пригласила девушку к себе в школу на чаепитие с собой и избранными «юными леди». Меня не пригласили. Точнее, мне категорически запретили приезжать, резко добавив: она хочет, чтобы Нефрет чувствовала себя спокойно и была сама собой. Вообразить, что моё присутствие помешает Нефрет чувствовать себя непринуждённо, конечно, было смехотворным, но я не рискнула — тогда! — возразить такому известному авторитету в среде юных дам. Я испытала все оттенки материнского беспокойства при виде уезжавшей Нефрет, однако уверяла себя, что её внешний вид идеален: от хорошенькой шляпки, украшенной розами, до подошв маленьких туфелек. Уильям, наш кучер, был одним из многих её поклонников; он чистил лошадей, пока их попоны не засияли, а пуговицы его пальто ярко сверкали на солнце. Нефрет вернулась раньше, чем я ожидала. Я сидела в библиотеке, пытаясь справиться с огромным количеством корреспонденции, когда вошёл Рамзес. — В чём дело, Рамзес? — раздражённо спросила я. — Разве ты не видишь, что я занята? — Нефрет вернулась, — ответил Рамзес. — Так рано? — Я положила перо и обернулась к нему. Заведя руки за спину и раздвинув ноги, он встретил мой взгляд с обычной невозмутимостью. Его соболиные кудри были взъерошены (как и всегда), его рубашка — запятнана грязью и химикатами (как и всегда). Его черты, особенно нос и подбородок, оставались ещё великоватыми для тонкого лица, но если он и дальше будет постепенно округляться, как и сейчас, то они перестанут раздражать — особенно подбородок с ямочкой (или расщелиной — той самой, которая так очаровала меня в подбородке его отца). — Надеюсь, она хорошо провела время, — продолжала я. — Нет, — сказал Рамзес. — Ничуть. Взгляд перестал быть неподвижным. И превратился в обвиняющий. — Она так сказала? — ОНА бы никогда так не сказала, — ответил мой сын, который не полностью преодолел привычку называть Нефрет иначе, как заглавными буквами. — ОНА считает жалобы проявлением трусости, а также вероломством по отношению к тебе, хотя по моему личному мнению… — Рамзес, сколько раз я просила тебя не использовать эту фразу? — Прошу прощения, мама, и постараюсь в будущем выполнять твою просьбу. Нефрет находится в своей комнате, дверь закрыта. Я считаю, хотя и не могу быть уверенным, поскольку она пробежала мимо меня, отвернувшись, что она плакала. Я отодвинула стул от стола, но осталась сидеть. — Как ты думаешь, стоит мне пойти к ней? Вопрос удивил меня саму не меньше, чем Рамзеса. Я не собиралась спрашивать у него совета. Никогда не спрашивала. Его глаза, такие тёмно-карие, что выглядели чёрными, широко раскрылись.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!