* * * Когда мы с Сайрусом вернулись в деревню, старейшина уже ждал меня. Суровое выражение его лица без слов свидетельствовало о том, какие новости он собирался сообщить. — Никаких известий о Мохаммеде? — спросила я. — Он не вернулся в деревню, ситт. Часть мужчин весь день обыскивали скалы. Хасан ибн Махмуд считает, что он снова сбежал. — Я хотела бы поговорить с Хасаном. — Я подсластила просьбу несколькими монетами, добавив: — Хасана ожидает то же самое, если он появится незамедлительно. Хасан появился мгновенно — он подсматривал из-за стены. Он откровенно признался, что был одним из тех, кого Мохаммед просил присоединиться к нему. — Но я никогда бы так не поступил, почтенная ситт! — воскликнул он, открывая глаза так широко, как только мог. Убедительности это не добавляло: как и у многих египтян, веки Хасана были воспалены из-за рецидивирующих инфекций, а черты лица отнюдь не располагали к доверию. — Я рада это слышать, Хасан, — любезно заметила я. — Ибо, если бы я верила, что ты намереваешься причинить вред Отцу Проклятий, я с помощью своей магии вырвала бы душу из твоего тела и отправила бы её стенать в огонь Геенны[202]. Но, возможно, ты согласился пойти с Мохаммедом вчера, чтобы помешать ему воплотить в жизнь его дьявольский план? — Почтенная ситт читает в сердцах людей! — воскликнул Хасан. — Всё было именно так, как сказала уважаемая ситт. Но прежде, чем мы начали действовать, там появилась ситт, она стреляла и кричала, и мы поняли, что Отец Проклятий спасён. Поэтому мы бросились прочь. Конечно, я не поверила и слову из этой выдумки, и Хасан это знал. Его трусливые союзники ждали в укрытии, чтобы посмотреть, как пойдут дела у Мохаммеда, прежде чем рисковать своими драгоценными шкурами, но если бы я не успела вовремя, они набросились бы на Эмерсона, как стая шакалов на раненого льва. Сдерживая презрение и гнев, я достала ещё несколько монет и небрежно потрясла ими в руке. — Каков был план Мохаммеда? Мне пришлось выслушать ещё больше заверений в своей невиновности, прежде чем удалось извлечь несколько зёрен пшеницы из-под мякины лжи Хасана. Он настаивал на том, что Мохаммед не собирался убивать, и я поверила в это. Одолев Эмерсона и приведя его в беспомощное состояние, они отвезли бы его туда, куда указал бы Мохаммед, и оставили его там. Хасан настаивал, что он ничего не знает — я поверила и этому. И он, и его друзья были попросту наёмными бандитами — орудиями, которые использовались для определённой цели, а затем выбрасывались. — А теперь, — печально завершил Хасан, — Мохаммед сбежал. Одна из ваших пуль поразила его, ситт, потому что у него лилась кровь, когда он бежал, и я думаю, что он не вернётся. Но был бы рад, если бы он вернулся… . Я заверила его, что вознаграждение остаётся в силе, предложив меньшую сумму за любые дополнительные сведения, и отправила его восвояси — не радующегося, но в достаточно весёлом настроении. Сумерки поползли по земле, будто женщина, укутанная длинным серым покрывалом. В окнах домов распустились золотые цветы ламп. — Если бы я не находился в компании леди, — сказал Сайрус, — я бы сплюнул. У меня мерзко во рту[203]. Я взяла его за руку. — При подобных огорчениях я обычно прописываю виски с содовой. И если вы предложите мне присоединиться, Сайрус, я не откажусь. — Не поддавайтесь разочарованию, дорогая. — Сайрус сжал мою руку: — Вы правильно обращались с этим подонком. Если Мохаммед ещё не покинул страну, приятели отправятся по его следу. Не думаю, будто нам следует беспокоиться о том, что он снова потревожит нас. — Но кто окажется следующим? — Мы достигли берега; дахабия светилась тёплыми, приветливыми огнями, и до наших ноздрей доносился аромат жареной баранины. Западные скалы на том берегу реки венчала единственная блестящая звезда. Я остановилась. — Не посчитаете ли вы меня глупой, Сайрус, если я признаюсь в слабости, которую едва ли имею право себе позволить? Могу ли я довериться вам? Потому что мне необходимо сбросить бремя, выговорившись перед слушателем, который воспримет мои чувства и не будет упрекать меня за них. Голосом, охрипшим от переполнявших его эмоций, Сайрус заверил меня, что быть удостоенным моего доверия — высокая честь. Я обнаружила, что тьма помогает исповеди — мягкость ночи, молчаливое внимание друга придали красноречие моему языку, и я поведала Сайрусу о своём эгоистичном, презренном стремлении вернуться в прошлое. — Можете ли вы обвинить меня, — страстно требовала я ответа, — ибо, чувствуя, как некий злой дух перехватывает мои молитвы, я безрассудно обратилась к великодушному Творцу? Легенды и мифы повествуют о том, как такие эгоистичные желания обращаются в свою противоположность и приносят беду, а не помощь. Помните Мидаса и его золотое прикосновение[204]? Прошлое вернулось — но не помогать мне, а преследовать меня. Старые враги и старые друзья… — Ясно, — прервал Сайрус. — Амелия, дорогая, вы слишком разумная дама, чтобы поверить в такую чушь. Полагаю, что вы ждёте от меня не столько сочувствия, сколько толики здравого смысла. Эти люди не хранились в каком-то вечном музее, ожидая, чтобы их вытащили из ящиков и расставили на вашем пути. Сколько лет вы знаете Карла? А меня, а Картера, а множество других? И куда же без старых врагов — а к ним добавится и множество новых, учитывая, как вы с Эмерсоном управляетесь. Невозможно вернуться назад, Амелия. Существует только сейчас, а не тогда, и единственное направление, в котором вы можете двигаться — вперёд. Я глубоко и умиротворённо вздохнула. — Спасибо, Сайрус. Вот это мне и требовалось. Его тёплые, крепкие пальцы сжали мою кисть. Он наклонился ко мне. — Виски с содовой, о которых вы упоминали, завершат лечение, — сказала я. — Нам лучше идти дальше, а то другие зададутся вопросом, что с нами случилось. * * * Вечером Эмерсон сообщил нам, что на следующий день мы начинаем работу в королевском вади, где он намерен остаться на несколько дней и ночей. Остальные могли заниматься тем, чем им угодно; если мы предпочитаем каждый вечер возвращаться на дахабию, он разрешает нам прекратить работу пораньше. Сайрус посмотрел на меня. Я улыбнулась. Сайрус возвёл глаза к небесам и ушёл, чтобы заняться необходимыми приготовлениями. ГЛАВА 11 Всё дозволено в любви, на войне и в журналистике[205]. Ночью мне снилось, что я снова вернулась в королевский вади. Лунный свет превратил зазубренные скалы в ледяные серебряные скульптуры разрушенных дворцов и рассыпавшихся колоссов. Тишина была абсолютной, не нарушавшейся даже звуком моих шагов, когда я скользила мимо, бестелесная, как дух, которым себя и ощущала. Тени с краями, острыми, как чернильные пятна, простирались вокруг, но отступали, когда я двигалась дальше. Тьма заполнила узкую расщелину, к которой я направлялась, и нечто приблизилось ко мне — фигура из бледного света, увенчанная лунными лучами и облачённая в белые одежды. Глубоко сидевшие глаза утопали в тени. Рот был перекошен гримасой боли. Я призывно протянула руки, снедаемая жалостью, но дух не обратил внимания. Он — узник вечной ночи, приговорённый к забвению богами, которых пытался уничтожить. Вечно суждено ему скитаться, и вечно, без сомнения, мне суждено возвращаться во сне в это призрачное место, которое притягивает наши души. * * * — Что-то у вас сегодня с утра глаза ввалились, Пибоди, — заметил Эмерсон. — Не выспались, что ли? Наверное, нечистая совесть покоя не давала. Мы стояли на палубе в одиночестве, ожидая, пока остальные уложат вещи. Для того, чтобы оставаться в отдалённом вади в течение нескольких дней, требовалось значительное количество припасов. Эмерсон, разумеется, предоставил хлопоты по организации сборов Сайрусу и уже жаловался на задержку. Игнорируя провокацию (потому что это была не что иное, как она и, конечно, ничего более), я заявила: — Я хочу сменить повязку, прежде чем мы отправимся. Вы промочили её. Он засуетился и запротестовал, но я упорствовала, и, наконец, он согласился последовать за мной в мою комнату. Я демонстративно оставила дверь приоткрытой. — Вы уверены, что готовы отказаться от своей роскошной каюты ради палатки среди камней? — спросил Эмерсон, презрительно обводя взглядом элегантную комнату. — Если предпочитаете — разрешаю вам возвращаться к ночи на дахабию. Всего лишь три часа в один конец — ой! Этот возглас вырвался у него потому, что я резким движением сорвала липкий пластырь. — Я думал, что вы, ангелы милосердия, гордитесь деликатностью своих прикосновений, — процедил Эмерсон сквозь зубы. — Ничуть. Мы гордимся результатами наших трудов. Хватит извиваться, а то получите полный рот антисептика. А он не предназначен для внутреннего использования. — Жжёт, — проворчал Эмерсон. — Небольшая местная инфекция. Вполне ожидаемо. Но процесс заживления идёт успешно. — Полагаю, мой голос был достаточно твёрд, хотя вид уродливой, воспалённой раны заставлял моё сердце сжиматься. — Что касается ежевечернего возвращения на дахабию, это, конечно же, самый разумный образ действий, — продолжала я, нарезая полоски липкого пластыря. — Но если вы полны решимости устроиться в вади, будто птица в пустыне, всем остальным придётся… Голос Сайруса, произносивший моё имя, прервал меня до того, как это успел сделать Эмерсон — выражение его лица не оставляло в этом ни малейших сомнений. — Вот вы где, — появился Сайрус в дверях. — Я искал вас. — У вас исключительный дар констатировать очевидное, Вандергельт, — заявил Эмерсон, оттолкнув мою руку. — Так и поступим. Собирайте свои бутылки, краски, банки и прочую женскую дребедень — нам пора в путь. Грубо задев Сайруса, он вышел. Я собрала все медицинские принадлежности и засунула ящичек в рюкзак. — Здесь всё, чем вы пользуетесь? — спросил Сайрус. — Впрочем, если вы что-либо забудете, кто-нибудь вернётся за лекарствами. — Этого не понадобится. Тут всё, что мне нужно. — Я засунула зонтик под мышку. Ослы были уже нагружены, когда мы подошли к берегу реки. Эмерсон продолжал идти, кот сидел у него на плече. Я остановилась, чтобы переговорить с Фейсалом, командовавшим погонщиками ослов. — Их вымыли, Ситт Хаким, — заверил он меня. Он имел в виду ослов, а не мужчин, хотя внешний вид последних, конечно, вполне мог улучшиться с помощью малой толики мыла и воды. — Хорошо. — Я вытащила пригоршню фиников из кармана и скормила их ослам. К нам подкралась дворняга, зажав хвост между ног. Я бросила ей кусочки мяса, оставшиеся от завтрака. — Бедные бессловесные существа, — вздохнул Сайрус. — Кормить их — пустая трата времени, дорогая; их слишком много, и все — голодные. — Даже один кусочек еды лучше, чем ничего, — ответила я. — По крайней мере, такова моя философия. Но, Сайрус, что обозначает этот багаж? Мы строим временный лагерь, а не роскошный отель. — Один Господь знает, как долго ваш упрямый муж захочет оставаться в вади, — ответил Сайрус. — Вы не уйдёте оттуда, пока он там, поэтому я решил, что нам должно быть настолько удобно, насколько возможно. Я нанял несколько лишних ослов — на случай, если вы захотите прокатиться.