— Амелия, вы самая… Вы просто бесподобны. Вы… вы… — Мы уже говорили об этом, Сайрус. Повторяю: сожалею о том, что обеспокоила вас, но, как видите, всё вышло к лучшему. Мы захватили Мохаммеда! Одним врагом меньше! И как только его сломанный нос исцелят, мы сможем расспросить его и выяснить, кто его нанял. — Только один, — мрачно ответил Сайрус. — А сколько их ещё? Если вы собираетесь рисковать собой, чтобы собрать остальных, моё сердце не вынесет этого напряжения. Ваши губы снова кровоточат, дорогая, я не могу не обращать на это внимания. — Горячая жидкость, должно быть, расширила разрез, — пробормотала я, прижимая салфетку ко рту. — Вы же знаете — это не ранение, полученное на поле битвы, а всего лишь рассечённая губа. Мы ненадолго замолчали, думая (я уверена) совершенно о другом. Затем, слегка пошевелившись, я оживлённо проговорила: — Теперь хотелось бы вернуться к обсуждению Кевина. — Я готов прикончить молодого негодяя, — пробормотал Сайрус. — Если бы не он… Ладно, Амелия, ладно. Где он находится, и что мне следует делать? Я объяснила ситуацию. — Итак, — заключила я, — нам лучше всего отправиться немедленно. — Сейчас? — воскликнул Сайрус. — Конечно. И если мы поторопимся, то вернёмся до наступления темноты. Я не ожидаю немедленной повторной атаки — сбежавшие вряд ли успели сообщить о провале своей. Однако в темноте сложно передвигаться. С кривой улыбкой Сайрус поставил чашку и поднялся на ноги. — Вы собираетесь рассказать Эмерсону? — Нет, с какой стати? Я уверена — он уже предупредил вас, чтобы вы не выпускали меня из своего поля зрения. — В этом не было необходимости, — произнёс Сайрус, перестав улыбаться. В дальнейших словах не было смысла — застывший взгляд и крепко сжатые губы говорили сами за себя. Отказ от козлиной бородки определённо пошёл ему на пользу. Он напоминал тех сильных и молчаливых шерифов, которых полно в американской литературе. И затем оставил меня, пообещав, что будет готов через пять минут. Мне не требовалось столько времени. Я убрала чайные приборы и застегнула пояс. Затем извлекла из кармана небольшой предмет, который случайно нащупала на усыпанном камнем полу гробницы. Многолетний опыт позволил определить одним лишь прикосновением, что это не камень, а предмет, созданный человеком, и тот же опыт инстинктивно побудил меня засунуть его в карман. Это была фасетка кольца из дешёвого фаянса — как те, что я находила и в деревне рабочих, и в других местах. На некоторые наносили имя правящего фараона, другие украшали изображениями разных богов. Найденное мной кольцо относилось ко второму виду. На нём изобразили Собека — крокодилоголового бога[210]. * * * На этот раз меня сопровождал не только Сайрус, но и ещё двое. Все с оружием. Совершенно бесполезная предосторожность, по моему мнению, но мужчины вечно обожают маршировать с оружием и демонстративно играть мускулами, так что я не видела причин возражать против этих безвредных занятий. Как я и ожидала, путешествие прошло без инцидентов, и после приветствия Селима, покинувшего укрытие при нашем появлении, мы вышли из устья вади и преодолели небольшое расстояние до маленького дома, сложенного из грязевого кирпича. Кевин, естественно, устроился со всеми возможными удобствами. Он сидел на перемётной сумке для верблюда в тени перед домом, читая дешёвый бульварный роман, со стаканом в одной руке и сигаретой — в другой[211]. Он изображал, что увлечён чтением, пока мы не подошли почти вплотную, и лишь тогда резко вскочил, напыщенно и неубедительно изображая удивление: — Нет сомнений, что перед моими глазами предстал мираж — прелестное видение, подобное гуриям мусульманского рая! О, что за чудный день для нас, мисс’ Эмерсон, любимая моя[212]! Когда он подошёл ко мне, солнце загорелось в его волосах и окрасило алым загорелые щёки. Веснушки, нахальный нос, заискивающая улыбка, широкие голубые глаза складывались в неотразимый портрет молодого ирландского джентльмена — и вызывали непреодолимое желание в моей груди[213]. Я и не пыталась сопротивляться ему. И со всех сил стукнула зонтиком по протянутой руке. — Я не ваша любимая, а этот провинциальный жаргон столь же лжив, как ваши заверения в дружбе! Кевин отпрянул, потирая руку, а Сайрус улыбнулся, не в силах сдержаться: — Я думал, вы намерены вежливо убеждать. Если же вы хотели отлупить парня, я мог бы сделать это за вас. — О Боже, — опустила я зонтик. — Кажется, в порыве чувств я утратила контроль над собой. Хватит этих раболепных поклонов, Кевин, я больше вас не трону. Если только вы не станете раздражать меня. — Мне, конечно, хотелось бы избежать этого, — серьёзно ответил Кевин. — Не вызовет ли у вас раздражение предложение стула или верблюжьей сумки? Боюсь, у меня недостаточно мест для вашего эскорта. Сайрус тем временем жестом приказал своим людям занять позиции по обе стороны маленького строения, где они могли просматривать местность во всех направлениях. — Я останусь стоять, — отрезал он. — Вы, конечно, помните мистера Вандергельта, — сказала я Кевину, усаживаясь на предложенное им место. — А я не мог понять, почему он кажется мне знакомым. Прошло много лет, и я вначале не узнал его без бородки. Как поживаете, сэр? — Он попытался было протянуть руку, но ледяной взгляд Сайруса заставил его одуматься. — И как профессор? — продолжал Кевин, присев у моих ног. — Надеюсь, он полностью оправился после… несчастного случая? — Я доверяю вам, Кевин, — ответила я. — Вы сразу берёте быка за рога. Вам хорошо известно, что это была не случайность. Проклятие древних богов Египта во всей своей красе, если выражаться по-вашему. Но, похоже, ваши читатели уже устали от проклятий. — Охон… я хотел сказать — о нет, мэм[214]. Читателей никогда не утомят таинственность и сенсации. Уж нам-то это известно, и я бы с удовольствием всё разъяснил, если бы обладал фактами. Он продолжал баюкать свою руку. Я прекрасно понимала, что Кевин считает перелом — или хотя бы лёгкий ушиб — основанием для справедливого обмена на желанные ему сведения, поэтому осталась невозмутимой под обиженно-укоризненным взглядом. — Вы будете первым, у кого окажутся факты, я обещаю — как только их можно будет обнародовать. Достойный порицания юноша издал торжествующий крик. — Ага! Значит, существуют факты, которые пока неизвестны. Не стоит это отрицать, миссис Эмерсон, и поджимать свои симпатичные губки. Один конкретный факт, который не может не захватить воображение читающей публики, уже известен мне, потому что я провёл несколько познавательных дней в Каире, беседуя с нашими общими друзьями. Это старая уловка журналистов и других злодеев — обмануть жертву притворной осведомлённостью, так что я лишь усмехнулась. — Вы, очевидно, имеете в виду инцидент на балу. Эта глупая шутка… — Не отнекивайтесь, миссис Э. Я имею в виду потерю памяти у профессора. — Проклятье! — воскликнула я. — Немногие осведомлённые поклялись молчать. Какой… — Вы же понимаете, что я не могу раскрывать свои источники. — Он одержал верх и знал это. Широкая улыбка светилась дерзкой насмешкой ирландского домового-пакостника. На самом деле я почти определённо знала, кто «раскрыл пасть», если использовать американский жаргон. Единственным общим другом у нас с Кевином, который знал правду, был Карл фон Борк. Знакомство Кевина с другими археологами являлось поверхностным и в основном враждебным. Кевин познакомился с фон Борком ещё в Баскервиль-Хаусе, и Карл тогда победил в битве за сердце девушки [215]. И, без сомнения, Кевин получил колоссальное удовлетворение, сыграв шутку с умным, но рассеянным немцем, вынудив того сказать больше, чем он хотел. Сайрус, до сих пор молчаливо внимавший, решил отверзнуть уста: — Уже поздно, Амелия. Пошлите его прочь или позвольте мне стукнуть его по голове. Мои ребята могут держать его в плену, пока вы не решите… — Давайте не будем терять хладнокровия! — воскликнул Кевин, расширив глаза. — Миссис Эмерсон, мэм, вы ведь никогда не позволите… — Когда ставки настолько высоки, я могу не только позволить, но даже одобрить такое решение. Мне в высшей степени не хотелось бы подвергать Сайруса риску судебного разбирательства, или нежелательной популярности ради моей… ради нашей дружбы, но я бы пошла и не на такое, чтобы предотвратить публикацию подобной новости. Хотелось бы воззвать к вашей чести, но боюсь, что у вас её нет. Хотелось бы доверять вашему слову, но я не могу. Я встала, показывая всем своим видом, что разговор завершён. Сайрус взял винтовку на плечо. — Он не собирается стрелять в вас, — объяснила я Кевину, издавшему тревожное блеяние. — По крайней мере, я так не думаю. Сайрус, скажите своим людям, чтобы к нему относились со всей возможной мягкостью. Я время от времени буду навещать вас, Кевин, чтобы посмотреть, как вы поживаете. И тут Кевин доказал, что является таким человеком, каким, несмотря на некоторые доказательства обратного, я всегда его считала. Он рассмеялся. Учитывая обстоятельства, это было довольно убедительное подражание безумному веселью. — Вы выиграли, миссис Э. Не думаю, что вы говорили серьёзно, но предпочёл бы не рисковать. Что я должен делать? Реальным могло быть только одно решение. Если бы Кевин дал мне слово молчать, то абсолютно искренне — в тот момент. Как и Рамзес — и, боюсь, многие другие — он всегда умудрялся найти благовидное оправдание невыполнению обещания, если ему слишком сильно хотелось его нарушить. Кевина следовало держать в заключении, и самой надёжной тюрьмой для этого был королевский вади. Пришлось замедлить шаги, чтобы Кевин не отстал: он находился далеко не в такой форме, как следовало бы. Будь я не так расстроена, прочла бы ему небольшую дружескую лекцию о преимуществах физической подготовки. Но сейчас в своей лекции я ограничилась более важными вопросами, и совсем не дружелюбно. В заключение я известила его: если он разболтает любые сведения об Эмерсоне (простой запрет казался самым очевидным решением), я больше никогда не скажу ему ни единого слова и прекращу какое бы то ни было общение с ним. Грустный взгляд и стыдливый румянец показались на лице молодого человека. — Верите вы или нет, миссис Эмерсон, — с достоинством произнёс он без малейшего акцента, — но есть уровень, ниже которого даже я не могу опуститься. В сражении наших интеллектов мы показали себя достойными противниками — включая профессора, который оставлял меня в дураках всякий раз, когда я пытался запутать его. Я наслаждался состязанием в остроумии с вами обоими, и — хотя вы и не желаете признавать это — думаю, что вы получали не меньшее удовольствие. Но если бы я посчитал, что какой-либо из моих поступков причинит вам тяжкий вред — будь то разуму или телу — никакое обещание вознаграждения, сколь бы велико оно ни было, не смогло бы заставить меня совершить этот поступок. — Я верю вам, — ответила я. И в тот момент была абсолютно честна. — Благодарю вас. Итак, — вернулся Кевин к прежнему тону, — как вы намерены объяснить моё присутствие? — Это трудно. Эмерсон, возможно, и не помнит вас, но уже много лет придерживается определённого мнения о журналистах. Вы не можете сойти за археолога — вы ничего не знаете о раскопках. — Я мог бы сослаться на сломанную руку, — предложил Кевин, бросив мне многозначительный взгляд. — Можете сломать обе. И сколько угодно ног. Эмерсон устроит вам экзамен, и вы выдадите своё невежество. Ах! Знаю! Идеальное решение! * * * — Детектив? — Голос Эмерсона усиливался с каждым слогом. — Какого дьявола нам потребовался детектив? Когда он выражался подобным образом, мне трудно было давать вразумительный ответ. Поэтому я отреагировала так, чтобы отвлечь его внимание: