— Не такой приятный опыт, как вы думали, правда? — заметил Эмерсон. — А самое страшное ещё впереди. Если вы думаете, что у вас болит голова сейчас, подождите до завтрашнего утра. Он выглядел таким красивым — глаза сияли ярко-голубым светом с каким-то злобным удовольствием, волосы влажными прядями свисали на лоб, крепкое тело было облачено в чистые, пусть и смятые одежды — что я даже не смогла обидеться на подковырку. Кто-то заменил грязную повязку; вероятно, Берта. Она обращалась со мной ловко и осторожно, как обученная медсестра, помогая мне снять грязную одежду — потому что мои руки, похоже, функционировали не лучше, чем колени — и уделяя внимание другим элементам туалета. Сайрус ждал меня в салоне, где мы собрались для внутреннего подкрепления мужчин (и женщин) после обновления внешнего вида. Безусловно, теперь взгляду представала более презентабельная группа, чем скопище усталых, изнурённых работой, возбуждённых людей, которые поднимались на корабль. Расправив юбки, я уселась на диван и позволила Сайрусу устроить мою ногу на табурете. — Можете и дальше подшучивать, Эмерсон, — сказала я, — но я чувствую себя прекрасно. Какое облегчение — знать, что у меня не будет бешенства! И только подумайте о мужестве Абдуллы, рассматривавшего этого бедного злополучного пса! Ведь он и сам мог заразиться этой болезнью! — Жаль, что ему не пришло в голову осмотреть собаку пораньше, — критически заметил Сайрус. — Он мог бы избавить вас от страданий, моя дорогая. — Это была моя идея — осмотреть собаку, — вмешался Эмерсон. — Обнаружить при быстром осмотре соответствующую стадию бешенства у животного не так просто, как вам кажется, и лишь немногие мужчины, даже закалённые, рискуют пойти на это. Однако эта мысль пришла мне в голову не сразу, и с прижиганием нельзя было медлить. В таких случаях дорога каждая секунда. Как только болезнь попадает в кровоток… Ну ладно, нет нужды думать об этом. Собака была намеренно подвергнута мучениям и заперта в доме, чтобы дождаться нашего прибытия. Кто знал, что мы придём сюда? — Все, очевидно, — ответил Чарли. — Это день отдыха, и мы предполагали… — Совершенно верно, — подтвердила я. — Эта линия расследования ведёт в тупик, Эмерсон. Злодей, должно быть, подумал, что стоит попытаться. Всё, что он потерял - одного злосчастного пса. Слава Богу, мы успели вовремя! Его страдания, во всяком случае, завершились. — Как это похоже на вас — думать именно так, — пробормотал Сайрус, держа мою руку. — Возможно, — фыркнул Эмерсон, — вам лучше подумать о том, что произошло бы, если бы Абдулла не осмотрел собаку. — Нам бы предстояли дни, недели ожидания, — трезво оценил Кевин. — Даже прижигание не гарантирует… — Нет, нет, — нетерпеливо прервал Эмерсон. — Ваши трогательные переживания, О'Коннелл, не интересуют нападавшего на нас. Что он надеялся получить взамен? — Злорадно рисовать в своём воображении картину: вы представляете себе предстоящие ужасные муки бешенства, — предположила я. — Сильнейшие пароксизмы удушья, судороги, как при столбняке, крайняя подавленность, возбудимость… Эмерсон посмотрел на меня как-то очень старомодно. — Вы ничуть не лучше О'Коннелла. Пёс напал на вас, а не на меня. — Но жертвой намечали вас, — настаивала я. — Вы всегда идёте впереди всех, вы были бы первым, кто услышал бы крики бедного животного, и любой, кто знает ваш характер, поймёт, как вы обязательно отреагируете на такое… — Как и вы. — Глаза Эмерсона остановились на моём лице. — Вы бежали, как сам дьявол, Пибоди. Откуда вы знали, что собака представляла опасность? Я надеялась, что он не задумается об этом. — Не будьте смешным, — раздражённо ответила я. — Меня не беспокоила собака, я боялась, что её могут использовать, как средство заманить вас в какую-то ловушку, вот и всё. Вечно вы торопитесь попасть туда, куда и ангелы ступить боятся… — В отличие от вас, — заметил Эмерсон. — Полагаю, вы споткнулись и упали абсолютно непреднамеренно? — Совершенно верно, — ответила я со всем возможным достоинством. — Хм-м, — сказал Эмерсон. — Ладно. Не столь важно, кто из нас был предполагаемой жертвой. Как бы мы поступили, если бы поверили, что собака была бешеной? Сайрус крепче сжал мою руку. — Я бы заказал поезд и, конечно, отвёз бы её прямо в Каир. В тамошних больницах доступно лечение Пастера[231]. — Прекрасно, Вандергельт, — согласился Эмерсон. — И где-то по пути, я подозреваю, группа добродушных незнакомцев освободила бы вас от вашего бремени. Если только не… о, будь всё проклято! — Он вскочил, выпучив глаза. — Какой же я дурак! — И без дальнейших церемоний выбежал из комнаты, оставив дверь качающейся на петлях. — О, будь всё проклято! — повторила я с не меньшей горячностью. — За ним, Сайрус! Чёрт бы побрал мои юбки, мою ногу, мои колени… Поторопитесь, слышите! Когда я выражаюсь в подобном тоне, мне редко не повинуются (а если кто-то не повинуется, то им окажется Рамзес). Сайрус озадаченно взглянул на меня, прежде чем последовать за Эмерсоном. Чарльз взглянул на Рене. Рене — на Чарльза. Чарльз пожал плечами. Затем, одновременно, как один человек, они встали и вышли из комнаты. Кевин нерешительно застыл в дверях: одна нога — в комнате, другая — за порогом. — Куда он ушёл? — Не имею ни малейшего представления. Могу только предположить: куда-то, где ему не следовало бы находиться — конечно, не в одиночку, и не без охраны. Вернитесь и сядьте, Кевин, вы никогда их не поймаете. Если у вас было такое намерение. Кевин выглядел получившим удар в самое больное место. Прежде чем он смог восхвалить собственные храбрость и рвение, Берта подбежала к нему и схватила за руку: — Не уходи! Оставайся и защити нас! Это может быть уловкой… — Со стороны Эмерсона? — иронически спросила я. — День в самом разгаре, и большинство мужчин по-прежнему находятся на борту. Сядь, Берта и прекрати свои причитания. Призыв беспомощной женщины успокоил мужское тщеславие. Кевин обвил руку вокруг лёгкой дрожавшей фигурки и повёл девушку к дивану. Она села, уставившись на меня очень широкими и тёмными глазами. Затем отбросила вуаль с лица, как будто та душила её. — Он появился там раньше тебя, — сказала она. — Как случилось, что собака напала на тебя вместо него? — Я помешала, — ответила я. — Случайно? Я не верю. Я видела, как быстро ты бежала. Как сильно ты, должно быть, любишь его! — Любой бы поступил точно так же, — отрезала я, ибо не привыкла обсуждать свои личные чувства с другими молодыми женщинами. — Не я, — откровенно признался Кевин. — По крайней мере, если бы мне дали время подумать, прежде чем действовать. — Он глубоко вздохнул и погладил Берту по руке. — Охон, это проклятие нашего чёртова британского морального кодекса… Он вбивается в каждую голову с детства и становится частью нашей натуры. Я прилагал все возможные усилия, чтобы справиться с ним, но бывали времена, когда даже я инстинктивно вёл себя, как джентльмен, вместо того, чтобы в первую очередь подумать о собственной драгоценной шкуре. — Не так уж часто, — прокомментировала я. Берта дрожала, как лист на ветру. Кевин устроился рядом с ней и с подчёркнуто мерзким провинциальным акцентом принялся разливаться соловьём. Я перестала обращать на них внимание. Мои глаза были прикованы к широким окнам салона, через которые я видела, что Эмерсон мчался по берегу в сторону деревни, без шляпы и без пальто, его волосы развевались на ветру. За ним следовали все остальные, однако я и на них не обратила внимания, даже в мыслях. Но вернулись они гораздо раньше, чем я смела надеяться. С моих губ слетел вздох облегчения. Сайрус, должно быть, остановил Эмерсона и убедил его прислушаться к голосу разума — или, скорее всего, Эмерсон замыслил что-то своё. Он, как правило, не был восприимчив к убеждению, сколь бы разумным ни являлся сам по себе. Эмерсон с Сайрусом шли бок о бок (а оба молодых человека следовали за ними на почтительном расстоянии). Приятно было видеть такое дружелюбие — они казались поглощёнными серьёзной беседой. Чего бы я ни отдала за возможность подслушать их разговор! Ничего, подумала я, попозже я заставлю Сайруса проболтаться. ГЛАВА 14 У мужчин всегда найдётся веское оправдание, чтобы побаловать себя. Змея, крокодил и собака — мы встретились с ними и победили их всех! Последнее из трёх предначертаний было самым хитроумным и самым опасным: если бы Эмерсон не догадался исследовать тело собаки, я могла бы теперь оказаться в лапах нашего заклятого врага. Я не обвиняла Эмерсона в том, что он не подумал об этом раньше. Такая мысль — вернее, неопровержимая логика — не пришла в голову и мне. В тот миг я несколько отвлеклась[232]. Только те, кто столкнулся с подобным, могут полностью постичь неизъяснимый ужас, переполняющий душу при мысли об одной лишь возможности этой ужасной инфекции. Прижигание является наиболее эффективным методом, но излечения не обеспечивает. Эмерсон тоже немного отвлёкся[233]. Я вспомнила его белое лицо, когда он наклонился ко мне, ожесточённо сжатые губы, когда он готовился прикоснуться раскалённой сталью к моей плоти. Но в сильных руках не было и признака дрожи, а в синих глазах — ни намёка на слёзы. Естественно, от Эмерсона стоило ожидать подобного мужества. Однако у меня не нашлось бы ни слова упрёка, если бы он проронил несколько мужественных слёз. Глаза, которые смотрели на меня сейчас, были не блестящими сапфирами, а серой сталью — моими собственными, отражавшимися в зеркале над туалетным столиком. После обеда мы разошлись по комнатам. Все улеглись вздремнуть; предполагалось, что я последую их примеру. Сайрус уложил меня на кровать и приказал мне отдыхать, а Эмерсон, проходя мимо двери, обронил: — Попробуйте отоспаться, МИСС Пибоди, мне это обычно помогает. Могла ли я заснуть? Мои мысли находились в полном беспорядке. Я кое-как доковыляла до туалетного столика — не потому, что созерцание собственных черт лица доставляло мне какое-то удовольствие, а потому, что я заметно эффективнее соображаю, если нахожусь в вертикальном положении. Когда Сайрус нёс меня в комнату, я воспользовалась возможностью расспросить его о разговоре, который подслушивала — точнее, наблюдала. — Я просто пытался заставить его хоть немножечко взяться за ум, моя дорогая, — последовал ответ. — Он шёл по направлению к пустыне, когда мы догнали его — хотел ещё раз взглянуть на тело собаки. И уверял меня, что уже обо всём подумал. Если бы так! Но меня терзали сомнения. Я никогда не могла с такой лёгкостью убедить Эмерсона. Письма, ожидавшие меня, предоставили дополнительную пищу для размышлений. Посланник Сайруса, услышав о нашем скором возвращении из вади, принёс их мне в комнату. Я отложила удовольствие изучения последнего творения Рамзеса до тех пор, пока не прочту остальные письма, поскольку у меня не было оснований полагать, что послание сына облегчит мой разум. Краткая записка Говарда Картера из Луксора сообщала мне, что город кишит журналистами, преследующими и его, и других наших друзей, требуя интервью. «Вчера я находился в Гипостильном зале в Карнаке[234], — писал он, — и вдруг из-за колонны выскочила голова и раздался крик: «Правда ли, мистер Картер, что миссис Эмерсон сломала два зонтика, освобождая своего мужа?» Я, конечно же, всё категорически отрицал, но будьте готовы, миссис Э., к обилию излишеств и самым жутким журналистским вымыслам. Впрочем, полагаю, что вам к этому не привыкать». Друзья из Каира сообщали об аналогичных приводящих в бешенство нападениях и ещё более оскорбительных слухах. Письмо секретаря сэра Ивлина Баринга — к которому сэр Ивлин добавил собственноручную заботливую (и довольно озадаченную) записку — несколько успокоило. Невозможно было найти в течение столь короткого времени всех людей из отправленного мной списка, но расследование продолжалось, и когда я изучила присланные мне заметки, то начала задаваться вопросом, не может ли моя теория оказаться ошибочной. Бывшие враги, заключённые в тюрьму, оставались в своих камерах. Несколько месяцев назад из Темзы выловили тело Ахмета-«Вши». Я не удивилась, ибо наркоманы и продавцы опиума не отличаются долгой жизнью. Итого осталось… по моему подсчёту — шесть. Не существовало никакой гарантии, что все шестеро не встретятся на нашем пути, но сокращение числа подозреваемых внушило мне нелогичное чувство ободрения. Причин откладывать неизбежное больше не оставалось. Со вздохом я вскрыла письмо Рамзеса. «Дорогие мама и папа, я пришёл к выводу, что мои таланты лежат скорее в интеллектуальной, а не в физической сфере, по крайней мере, в настоящее время. Некоторое утешение приносит осознание того, что мои физические недостатки будут в какой-то мере исправляться с естественным течением времени — или, говоря попросту, когда я вырасту. Я не смею надеяться, что когда-либо достигну той степени силы и свирепости, которая отличает папу, однако некие свойственные мне естественные таланты могут быть усилены благодаря постоянным упражнениям и отработке конкретных навыков. Я уже начал этот режим и намерен продолжить его». Ледяной холод сковал мои конечности. Я не могла лелеять какие-либо заблуждения относительно тех умений, которые имел в виду Рамзес. Большинство из них касалось движения острых предметов или взрывавшихся ракет. Вероятно, хорошо, что в комнате не было виски, а нога слишком сильно болела, чтобы добраться до салона. Подобно Сайрусу, я начинала понимать, как человек становится пьяницей. Я заставила себя продолжать читать, размышляя, когда Рамзес дойдёт до сути — если вообще дойдёт. «Должен признаться, поскольку честность — это добродетель, которую мама всегда пыталась внушить мне (хотя бывают случаи, когда я подозреваю, что она приносит больше вреда, чем пользы), что я не был единственным создателем схемы, которая, я надеюсь, предложит решение наших нынешних трудностей. Вдохновение явилось из неожиданного источника. За прошедшие недели я столкнулся с несколькими неожиданными источниками, и надеюсь, что мне удалось излечиться от своих предубеждений в этом отношении, хотя, как уже было сказано, я с нетерпением жду обсуждения этого захватывающего предмета с вами в будущем. Но позвольте мне описать события в правильном порядке, как одобрила бы мама. Благодаря любезному ходатайству тёти Эвелины в мою защиту, я был ограничен пребыванием в комнате лишь в течение двадцати четырёх часов. Когда меня выпустили, я обнаружил, что мне абсолютно нечем себя занять. Мальчики, как вам известно, в школе. Нефрет читала «Гордость и предубеждение»[235] и была полностью поглощена историей, всегда поражавшей меня своей глупостью. Дамы, с которыми я знаком, совершенно не похожи на тех, что в книге. Малютка Амелия очень любезно предложила сыграть со мной в парчизи[236], но у меня не было настроения общаться с младенцами. (Не бойся, мама, я был исключительно вежлив. Я бы ни за что на свете не согласился ранить чувства милой крошки.) При обычных обстоятельствах я бы направился в библиотеку, чтобы продолжить свои исследования в египетской грамматике, но мне показалось, что достаточно разумным некоторое время не попадаться на глаза дяде Уолтеру. Поэтому я отправился в гостиную тёти Эвелины, намереваясь снова расспросить её (самым деликатным образом, нет нужды особо об этом упоминать), почему она имела при себе большой чёрный зонтик[237].