Её там не было, но Роза прибирала комнату. Я предложил ей помочь, однако она решительно отказалась. Хотя у неё не имелось никаких возражений против того, чтобы поболтать со мной. Захватывающие события прошлой ночи, безусловно, занимали все наши мысли. Я уже рассказывал обо всём Розе, но она выразила желание снова услышать моё повествование, и я охотно пошёл ей навстречу. (Она тоже не знала, почему тётя Эвелина вооружилась зонтиком, и отказывалась размышлять об этом.) Тема, к которой она неукоснительно возвращалась — предосудительное поведение Эллис. Она не уживается с Эллис, как я уже писал вам. Эллис намного моложе Розы. А также тоньше, чем Роза, и имеет ярко-жёлтые волосы. Но я не знаю, каким образом эти факты связаны с тем, что Роза не уживается с Эллис. Я просто довожу их до вашего сведения. — Совсем не строгого поведения, — фыркнула Роза. — Я говорила мисс Эвелине, что она — из гулящих. Знаю я таких. — Каких именно? — спросил я. Прежде чем она смогла ответить (если предположить, что таковы были её намерения), вошла тётя Эвелина. Она пригласила меня сесть рядом с ней на диване — я был счастлив выполнить её просьбу — и достать вышивку. Это вызвало у меня странное чувство: видеть её сидящей, такой аккуратной, такой тихой, будто дама на картинке — и вспоминать свирепую деву-воительницу, бушевавшую той ночью. — Не позволяйте мне прерывать ваш разговор, — мягко произнесла она. — Я знаю, что вам нравится общаться, и умоляю продолжать, как будто меня здесь и нет. — Мы говорили об Эллис, — сказал я. — Роза знает, из каких она. Я пытался выяснить, что она имела в виду. Роза ярко вспыхнула и принялась энергично полировать чайный столик. — Роза, Роза, — ласково сказала тётя Эвелина. — Нельзя быть такой жестокой. Не имею представление, что придало Розе смелости говорить. Обычно она просто бормочет: «Да, мадам» и распихивает ближайшие к ней предметы мебели. Я могу приписать её откровенность только одному из тех предчувствий, которые посещают нас с мамой, а иногда и других. По-прежнему пунцовая, она решительно разразилась потоком слов: — Простите меня, мисс Эвелина, но я думаю, что вам следует это знать. Она вечно подкрадывается и повсюду суёт свой нос. А однажды я поймала её, когда она выходила из комнаты мастера Рамзеса. Вы знаете, мадам, что ей нечего там было делать. Комната мастера Рамзеса — моя работа. И почему её не было дома, чем это она занималась во дворе глухой ночью, если мне позволено спросить? Поистине сверхъестественно, мама и папа, какое потрясение все мы испытали в тот миг. Мы воззрились друг на друга с одновременно возникшим у нас диким предположением. Хотя оно было совсем не таким уж диким. Первой заговорила тётя Эвелина: — Роза, вы сказали — из комнаты мастера Рамзеса? Что ей там потребовалось? Я стукнул себя по лбу. (Я читал в книгах о людях, совершающих подобные поступки, но сомневаюсь, что это происходит на самом деле. Во всяком случае, не более одного раза.) — Рискнём высказать догадку, согласны? — воскликнул я. — Как давно Эллис трудится у вас, тётя Эвелина? Последующая дискуссия оказалась весьма оживлённой, и мы пришли к единодушному выводу. Моё огорчение по поводу того, что я упустил из виду такого очевидного виновника, было исключительно сильным. Но я, дорогие мама и папа, предложил план. — Позволим ей найти то, что она хочет, — провозгласил я. — Пусть она покинет нас, забрав это с собой, причём даже не подозревая, что нам известны её намерения. Тётя Эвелина и Роза приветствовали эту идею с таким льстящим мне восхвалением, что я не знал, куда деться от смущения. Ещё более лестным было их предположение, что я смогу создать достоверное факсимиле[238] документа, о котором идёт речь, поскольку, как вы знаете, дорогие мама и папа, оригинал находится в папином… (последние два слова были вычеркнуты)… в другом месте. Я сразу приступил к работе. (Подделка — увлекательное хобби. Я добавил её в свой список полезных навыков, которые следует оттачивать практикой.) Осознавая, что правдоподобие в данном случае является жизненно важным, я использовал лист из папиного блокнота. (Зарисовку одной из раскопок в Дахшуре, которую я изъял, чтобы изучить его реконструкцию храма у пирамиды. Существует несколько моментов, о которых я хотел бы поговорить с ним в будущем). Но продолжаю: мне пришлось состарить бумагу. Конечно, для этого потребовался ряд экспериментов, пока я не пришёл к решению запечь лист в духовке после обтрёпывания краёв и смачивания водой. Затем я нарисовал копию карты, чьи начертания имел весьма веские причины помнить, на другом листе из блокнота и повторил тот же самый процесс. Результат оказался исключительно удовлетворительным. Вряд ли стоит упоминать вам, дорогие родители, что вписанные мной показания компаса не имели никакого отношения к оригиналу. Кроме того, я сделал ещё несколько изменений. Следующим вопросом было — где скрыть документ? Библиотека казалась наиболее подходящим объектом для этого, но мы согласились, что было бы целесообразно обратить внимание Эллис на точное местонахождение. Без всемерной помощи и драматических талантов Розы план никогда не достиг бы своей цели. Выяснилось, что библиотека является ещё одним из тех участков дома, где у Эллис нет причин находиться. (Очевидно, ты была осведомлена об этом, мама, а я — нет, и потому нашёл довольно интересным определение сравнительных обязанностей и зависящего от них уровня положения в обществе[239].) За эту комнату отвечала Мэри Энн, горничная тёти Эвелины. Так что было необходимо удалить Мэри Энн, потому что с её характером она никого не способна обмануть. И потом, мы понимали: чем меньше людей посвящено в наши намерения, тем лучше. До того, как перевернуть страницу, я убедился, что к бедной Мэри Энн не пришлось применять слишком жёсткие меры. Эта милая седоволосая женщина никогда никому не причинила никакого вреда. Случай с львом, как выразилась Мэри Энн, изодрал в клочья нервы, уже измотанные другими событиями, поэтому оказалось нетрудно убедить её взять отпуск на несколько дней. (Мэри Энн вообще легко убедить в чём угодно.) Как только она ушла на вокзал, Роза упала с лестницы и вывихнула лодыжку. (В действительности вывиха не произошло, мама и папа, но само исполнение сцены Розой было невероятно убедительным.) Это означало, что приходилось задействовать Эллис для выполнения некоторых работ, ранее являвшихся обязанностями Мэри Энн и Розы. Любезность, с которой она согласилась взять на себя задачу убраться в библиотеке, явилось последним и решающим доказательством её коварства. По словам Розы и тёти Эвелины, настоящая горничная известила бы об увольнении, но не согласилась бы выполнять унизительный приказ. (Увлекательно, не так ли? Я понятия не имел, что в комнате для прислуги царят такие недемократические взгляды.) Оставались ещё две детали: удалить дядю Уолтера из библиотеки, пока Эллис занимается поисками, и дать ей чёткий намёк относительно того, где искать. Тётя Эвелина заверила нас, что сможет справиться с первой трудностью. (Они ушли на весь день. Я не знаю, чем они занимались.) Я взял на себя обязательство уладить вторую трудность. Осмелюсь сказать, что моё представление не убедило бы маму, но Эллис не очень умна. Я позволил ей поймать меня в процессе чтения бумаг, которые дядя Уолтер держит в закрытом ящике своего стола. Я виновато вздрогнул, притворившись, что заметил её, и скорость, с которой я судорожно запихнул документы в ящик, усилила правдоподобие моего выступления. В спешке выбежав из комнаты, я, разумеется, забыл запереть ящик. Я с удовольствием сообщаю вам, мама и папа, что наша хитрость успешно сработала. Эллис ушла — вместе с сумкой, своим багажом и фальшивым документом. Теперь, дорогие мама и папа, перейдём к лучшей части плана. (Скромность мешает мне упомянуть, кому принадлежала эта идея.) Как только наши замыслы увенчались успехом, мы воспользовались этим удобным аппаратом, телефоном, чтобы связаться с инспектором Каффом и объяснить ему ситуацию. Он притворился, что не удивлён. Более того, утверждал, что с подозрением относился к Эллис, и одна из причин, по которой он отправился в Лондон, заключалась в расследовании её прошлого. Он заверил нас, что за Эллис следили с того момента, как она покинула дом. Мы не ожидаем отчёта от инспектора ранее нескольких дней, но я немедленно отправляю письмо, чтобы оно как можно скорее дошло до вас, потому что я уверен, что, овладев документом, неизвестные лица, чьё поведение было столь раздражающим, прекратят беспокоить нас своим вниманием. Ваш преданный сын, Рамзес. PS. Я всё ещё придерживаюсь мнения, что моё место — рядом с вами, поскольку вы, дорогие родители, явно привлекаете опасных людей. У меня уже семь фунтов семь шиллингов». Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от воздействия этого выдающегося документа. Я приписываю частично охватившее меня замешательство моему ослабленному состоянию, хотя содержание письма любого могло привести в тревожное изумление. Что скажет Эмерсон, обнаружив, что его драгоценные заметки по раскопкам испорчены для сооружения подделки, я не осмеливалась даже представить. Где Рамзес научился взламывать замки — как я понимаю, один из его «полезных навыков»? — и подумать страшно. (Гарджери? Инспектор Кафф? Роза??) Что касается бедного Уолтера, его нервы были, вероятно, столь же измотаны, как и у многострадальной Мэри Энн, хотя было приятно узнать, что его отношения с Эвелиной столь чудесны. Я отложила обдумывание этих вопросов, чтобы сосредоточиться на основных новостях Рамзеса. Картина, изображавшая Розу, Эвелину и Рамзеса, замышлявших обмануть служанку-предательницу, настолько восхищала, что я была почти готова простить моего злополучного отпрыска за все его грехи, кроме разве что тяжеловесного литературного стиля. Но тут вмешалась неприятная отрезвляющая мысль. Письмо было датировано десятью днями назад. Сети должен был узнать об успехах своей соучастницы ещё раньше — я предполагала, что она, по меньшей мере, отправит телеграмму или ещё что-нибудь в этом роде. Но атаки на нас не прекратились. Одна, а то и две, произошли уже после того, как новость дошла до Гения Преступлений. Змея, крокодил и собака… В той истории не существовало никаких других предначертаний. Неужели он собирается начать всё сначала? Возможно, именно абсурдность этого предположения очистила мой рассудок. А возможно — надежда, что хитрость Рамзеса увенчалась успехом, но Сети ещё ничего не знает. Во всяком случае, мне показалось, что параллели с египетским сказанием являлись не чем иным, как совпадением или сверхъестественным воздействием. Могла ли имитация быть преднамеренной? Не находился ли разум, породивший столь сложный замысел, под влиянием «Сказания об обречённом принце»? Множеству людей было известно, что я изучала эту историю. Мне сразу же пришло на ум имя мистера Невилла, упоминавшего о ней за обеденным столом в тот вечер в Каире. Где присутствовало большинство наших друзей. Не находился ли Сети среди них? Мысль имела своеобразную безумную притягательность. Этот зловещий мастер маскировки вполне мог бросить всем вызов — сыграть роль человека, хорошо известного и своеобразного, как, например, преподобный Сейс. Однако я не поверила. Никто не испытывал большего уважения к способностям Сети, чем я, но он не нуждался в том, чтобы рисковать. У него имелись секретные союзники и соучастники во всём археологическом мире. Кто-то из наших гостей мог в его присутствии упомянуть о моём интересе к этому сказанию. С сожалением приходилось признать, что эта линия расследования оказалась не более плодотворной, чем другие, рассматриваемые мной. Все пути вели к той же группе, которую я всегда подозревала в предоставлении сведений Гению Преступлений: археологам. Кое-кто из них, возможно, совершал это, абсолютно не подозревая собеседника. Ни одна из улик не выдерживала критики, когда я пыталась оценить её. Отметив мастерство, с которым бородатый злодей вводил иглу для инъекций в вену Эмерсона, я подумала, что он мог получить медицинское образование. Теперь это подозрение не имело смысла, когда я знала, что речь идёт о Сети. Он несколько раз демонстрировал, что хорошо знаком с использованием и применением различных лекарств. Фактически, напомнила я себе, большинство землекопов знакомо с простыми медицинскими методами, так как им часто приходится иметь дело с травмами, полученными на раскопках. Другая линия расследования, которая, как я надеялась, ограничит область подозреваемых, тоже вела в тупик. Не все офицеры Суданского экспедиционного корпуса находились в Судане. После падения Хартума многие получили отпуск. Я лично видела знакомое лицо в холле «Шепарда». Я забыла его имя, но вспомнила, где встречала его — в доме генерала Рандла в Санам Абу Доме. Сети не обязательно было находиться в Судане, чтобы получить сведения от офицеров, знавших о нашей экспедиции. В отчаянии я стукнула кулаком по столу. Бутылки и банки яростно задрожали, маленький флакон с одеколоном перевернулся. Стук упавшей бутылки отозвался эхом стука в дверь. В тот момент я с тоской ожидала только одного человека, но знала, что это не он. Эмерсон никогда не стучал так аккуратно. — Входите, — безразлично произнесла я. Это оказалась Берта. Изменение её внешности оказалось настолько удивительным, что я на мгновение забыла о своих мучительных размышлениях. Голова и лицо остались открытыми, она отказалась от траурного чёрного цвета ради халата в сине-белую полоску. Это была мужская галабея. Замужние женщины всегда ходили в чёрном, а так как девочек отдавали замуж в неприлично молодом возрасте, ни одна женская одежда не подошла бы для зрелой фигуры Берты. Хотя галабея была ей великовата, но Берта от этого только выигрывала, потому что ткань была качественной, и я подозревала, что под халатом ничего не надето. Волосы свисали над плечом, заплетённые яркой верёвкой, толстой, как моё запястье. Её лицо было чистым и ненакрашенным, и цвет лица ничем не отличался от моего. Прежде чем я смогла высказаться по этому поводу, она промолвила: — Я пришла посмотреть, не хочешь ли ты чего-нибудь. Ожог должен сильно тебе докучать. Честно говоря, ногу буквально разрывало на части, но я не считаю, что станет легче, если постоянно думать об этом. — Поможет только время. Льда тут явно не хватает. — Тогда — что-нибудь, что поможет тебе уснуть. — Я не могу позволить себе притупить свои чувства снотворным, Берта. Мы и без того слишком уязвимы. — Так ты не ляжешь? — Почему же? Нет, мне не нужно опираться на тебя. Просто передай мне этот зонтик, ладно? Это был не тот зонтик, что я взяла с собой утром. Сомневаюсь, что могла бы снова коснуться его. К счастью, у меня всегда есть несколько запасных. Берта помогла мне переодеться и подала стакан воды. Я чувствовала лёгкую лихорадку, поэтому, когда она смочила носовой платок и начала вытирать мне лицо, я не возражала. Её руки были очень ловкими и нежными. Это навело меня на мысль, и когда она закончила, я сказала: — Я рада, что ты пришла, Берта. Я хотела поговорить с тобой. Ты никогда не думала выучиться на медсестру? Вопрос, казалось, изрядно удивил её. Однако я привыкла к тому, что люди подобным образом реагируют на мои замечания. Те, чьи умы не функционируют с гибкостью моего собственного, часто не в состоянии следовать за течением моей мысли. — Надо немного подумать о твоём будущем, — объяснила я. — Профессия медсестёр открыта для женщин, и, хотя я бы предпочла, чтобы женщины пробивали себе путь в профессиях, где до сих пор господствуют мужчины, мне не кажется, что у тебя хватит силы духа для общественных реформ. А вот сиделкой ты вполне можешь стать, если сможешь преодолеть брезгливость. — Брезгливость, — задумчиво повторила она. — Думаю, мне это по силам. — Это всего лишь предложение. Однако тебе следует найти какое-нибудь занятие вроде этого. Я отправлю тебя в Англию, как только нынешнее положение разрешится. Я бы и сейчас это сделала — потому что, откровенно говоря, хотела бы снять с себя ответственность за тебя — если бы предполагала, что ты согласишься уехать. — Я бы не согласилась. Пока… положение не разрешится. — Руки лежали у неё на коленях, лицо было спокойно. Некоторое время она очень внимательно изучающе смотрела на меня, а потом сказала: — Ты могла бы сделать это для меня? Почему ты считаешь себя обязанной? Мои глаза не выдерживали её пристального взгляда. Изменения её внешнего вида были весьма примечательны, но моё нежелание отвечать вызывалось ещё одной причиной, не делающей мне чести. Я преодолела это нежелание так же, как (надеюсь) всегда преодолеваю слабости характера. — Я видела, что ты сделала, Берта, той ночью, когда я пришла за Эмерсоном. Если бы ты не бросилась к двери и не пыталась удержать её, сопротивляясь человеку, который хотел убить Эмерсона, я могла бы не успеть своевременно воспользоваться пистолетом. Это был поступок честной, мужественной женщины. Слабая улыбка коснулась углов её губ. — Возможно, это было то, о чём говорил О'Коннелл, — у меня не было времени подумать, прежде чем действовать. — Тем больше чести для тебя. Твои инстинкты сильнее твоих же сознательных поступков. О, признаюсь, я немного сомневалась в тебе. Ты будешь смеяться, — рассмеялась я сама, — когда я расскажу тебе, что временами подозревала, будто ты — мужчина. Вместо смеха она подняла брови и медленно провела руками по телу. Натянувшаяся ткань прижалась к нему таким образом, что не оставила сомнений. — Человек, которого вы называете Сети? — спросила она. — Даже облачившись в покрывало и халат, только чрезвычайно умный человек смог бы вынести такой маскарад. — Он исключительно умён. Уж ты-то должна знать. — Я не думаю, что это он. — Да, вероятно. Хотя я бы и не поверила, что он мог бы так использовать женщину, как использовали тебя… Ну ладно, это доказывает только то, что обмануться может даже такой проницательный человек, как я. Воистину он выбрал правильный псевдоним — хитрый, ползучий змей, обманувший Еву. Берта наклонилась вперёд: