— Как он выглядит? — Ах, видишь ли, на это трудно ответить. Его глаза — неопределённого оттенка, они могут казаться серыми, синими, карими, а то и чёрными. Прочие черты его лица и телосложения изменяются с той же лёгкостью. Он объяснил мне некоторые способы, которые использует, чтобы замаскировать их. — Так ты говорила с ним — находилась рядом с ним. — Э-э… да, — замялась я[240]. — Но, конечно же, — продолжала Берта, наблюдая за мной, — никто не сможет полностью обмануть взгляд такой… такой проницательной и наблюдательной женщины, как ты. Он был молод? — Легче подделать старость, чем молодость, — призналась я. — И в своих попытках… В своём непревзойдённом тщеславии он проявлял определённые черты, которые, вероятно, были его собственными. Он почти того же роста, что и Эмерсон — на несколько дюймов ниже, может быть, и хорошо сложен. В его походке — упругость юности и физическая сила, в его… По-моему, я уже рассказала всё, что могла. Судя по тому, что я слышала о твоём бывшем хозяине, эти характеристики подходят ему. — Да. — Некоторое время мы сидели в задумчивой тишине, и обе были заняты своими мыслями. Затем Берта встала. — Ты должна отдохнуть. Могу я задать тебе вопрос, прежде чем уйти? — Безусловно. — Он тебя помнит? — У него есть основания для этого… О, ты имеешь в виду Эмерсона? — Я поникла, вздох сорвался с моих губ. — Пока нет. — Он заботится о тебе. Я видела его лицо, когда он коснулся ножом твоей ноги. — Несомненно, ты хочешь ободрить меня, Берта, и я ценю эту мысль, но боюсь, что ты не понимаешь британского характера. Эмерсон сделал бы то же самое для любого страдальца и испытывал бы точно такую же жалость к… к Абдулле. Особенно к Абдулле. Так что иди и серьёзно подумай о профессии медсестры. Я хотела остаться в одиночестве. Её слова, пусть и продиктованные лучшими побуждениями, глубоко ранили меня. Как отчаянно я жаждала, чтобы страдания Эмерсона по моему поводу были сильнее, чем любого английского джентльмена — по поводу любого несчастного. Увы, я не могла так обманываться. А Эмерсон (несмотря на некоторые эксцентричности), несомненно, являлся английским джентльменом. Хотя я и не чувствовала себя тем вечером в своей тарелке, но настояла на том, чтобы присоединиться к другим. Признаюсь, я ощущала себя какой-то героиней художественной литературы, когда появилась в салоне, грациозно полулёжа в почтительных объятиях моего друга Сайруса, облачённая в свой самый элегантный халат. Именно в нём я была той ночью в Луксоре, когда Сайрус подошёл к моей каюте с телеграммой от Уолтера; и когда я застёгивала пряжки и завязывала банты, то вспомнила о невероятной душевной тоске, владевшей мной в то бесконечное время. Это напоминание оказалось благотворным. Независимо от того, с какими опасностями нам ещё предстояло столкнуться, и насколько ничтожными были шансы на освобождение Эмерсона — никакие мучения не могли сравниться с теми ужасными часами, когда я не знала, будет ли он жить и вернётся ли когда-нибудь ко мне. Лица тех, кто поднялся поприветствовать меня, сияли улыбками и (если позволить себе нескромность упомянуть об этом) восхищением. Но лица, которое я надеялась увидеть, среди них не было. Как и обладателя лица. — Проклятье! — невольно чертыхнулась я. Сайрус, опускавший меня на диван, застыл. — Я причинил вам боль? Я такой неуклюжий старый… — Нет, нет, вы не причинили мне боли. Просто опустите меня, Сайрус. Рене поспешил ко мне с бокалом в руке. Его выражение показывало, что он хотя бы оценил жёлтый шёлк и шантильские кружева[241]. Ещё бы — ведь он был французом. — Нет, спасибо, — сказала я. — Меня не интересует херес. — Вот вам, мэм. — Кевин оттолкнул Рене. — Как раз то, что доктор приказал. Я кое-что добавил, будет получше и посильнее. Чтоб не болело, знаете ли. Блеск в его глазах, когда он вручал мне стакан, вызвал у меня непроизвольную улыбку. Я знала, что он вспоминает случившееся в Лондоне, когда он развлекал меня в одном из тех любопытных заведений, которые, кажется, называются трактирами, и подавился собственной выпивкой, когда я заказала виски с содовой. Не Кевин, снова подумала я — не молодой человек, сражавшийся вместе со мной против замаскированных жрецов, стоявших у нас на дороге[242]. С одной оговоркой — когда он не выпускал в печать оскорбительных выдумок о нас во время расследования дела об убийстве лорда Баскервиля[243]. — Дозволено ли мне заметить, — весело продолжал Кевин, — как это жёлтое платье гармонирует с вашими щеками, на которых горят поцелуи солнца, и локонами цвета воронова крыла, миссис… э-э… мисс Пибоди? — Не страшно, — ответила я, — его здесь нет. Что, к дьяволу, ему опять пришло в голову? Последовали короткое сконфуженное молчание и быстрый обмен взглядами. — Не волнуйтесь, мэм, — промолвил Чарльз, — Абдулла ушёл вместе с ним. Я осторожно поставила свой бокал перед тем, как заговорить. — Ушёл, — повторила я. — Куда? Все глаза, включая мои собственные, сосредоточились на Чарльзе. Из затруднительного положения его выручило появление самого Эмерсона. Как обычно, он оставил дверь открытой. Взглянув на меня, он заметил, прежде чем отправиться за стол и налить себе виски с содовой: — Клин клином вышибаете, МИСС Пибоди[244]? Несколько ответов пришли мне на ум сразу же. Отклонив их все, как ненужную провокацию и полную бессодержательность, я ограничилась вопросом: — Как успехи? Эмерсон повернулся, прислонившись к столу с бокалом в руке. Выражение его лица не могло не вызвать подозрений. Я отлично помнила эти признаки: яркий блеск сапфирово-синих глаз, изгиб бровей, небольшой желобок в углу рта. «Самодовольство» — пожалуй, неправильное слово. По моему мнению, с этим всегда связаны чопорность и жеманство, которые при любых обстоятельствах не могут иметь никакого отношения к Эмерсону. «Самоудовлетворённость» — гораздо точнее. — Успехи? — повторил он. — Полагаю, что вы использовали бы именно такое слово. Я предпочитаю думать об этом, как о результате опыта и подготовки. Я нашёл ещё одну пограничную стелу. Я был уверен, что по северному периметру должна быть ещё одна. Она в печальном состоянии, так что надписи следует скопировать как можно скорее. Чарльз поперхнулся шерри. — Прошу прощения, — выдохнул он, прижимая салфетку к губам. — Ничего страшного, — добродушно ответил Эмерсон. — Сдержите свои восторги, Чарльз, я обещаю, что вы первым займётесь ей. — Спасибо, сэр, — выдавил Чарльз. * * * — Не могу представить, что со мной не так! — воскликнула я, прижимая руки к пульсирующей голове. — Обычно я могу следовать за мыслями Эмерсона, даже когда они непонятны для нормальных людей, но сейчас абсолютно не понимаю его. Он что-то задумал — но что? Я разговаривала не сама с собой, а с Сайрусом. Он настоял на том, чтобы доставить меня обратно в комнату сразу после обеда. Поскольку других добровольцев не было, я приняла его предложение, потому что я чувствовала себя достаточно неважно. Он не ответил сразу, озадаченный трудностью задачи: открыть дверь, одновременно держа меня обеими руками. — Разрешите, — сказала я, потянувшись к ручке. Добросовестный стюард Сайруса прибрал комнату и оставил горящую лампу. Но не успел Сайрус опустить меня на кровать, как я увидела то, что заставило меня вскрикнуть: — Проклятье! Кто-то просматривал мои документы! Сайрус скользнул взглядом по комнате. Будучи мужчиной, он не нашёл никакого беспорядка. — Стюард… — начал он. — У него не имелось никакого оправдания, чтобы открыть коробку, в которой я храню письма и личные документы. Видите торчащий угол бумаги? Надеюсь, вы не поверите, что я могу допустить подобную небрежность! Передайте мне коробку, пожалуйста. Это был металлический ящик из тех, какими пользуются стряпчие. Я не запирала его, так как единственные документы, содержавшиеся в нём в настоящее время — письма, полученные мной, и мои заметки по поводу «Сказания о обречённом принце». Оттиски, сделанные мной в царской гробнице, и мои записи о раскопках находились в другом ящичке. Я быстро перебрала кучу бумаг. — Никаких сомнений, — мрачно произнесла я. — Даже не потрудился положить их обратно в том же порядке. Либо у него нет преступного опыта, либо ему безразлично, обнаружу ли я его усилия. — Чего-то не хватает? — спросил Сайрус. — Не здесь. Э-э… Сайрус, не могли бы вы на минутку повернуться спиной? Он подарил мне оскорблённо-любопытный взгляд, но тотчас же подчинился. Шуршание постельного белья, должно было пробудить в нём бешеное любопытство, его плечи непрестанно дёргались. Как и полагается джентльмену, он сохранял неподвижность, пока я не разрешила ему повернуться. — Ещё удивительнее, — нахмурилась я. — Ничего не пропало. Можно было бы предположить… — Что опытный вор прежде всего полезет под матрас? — спросил Сайрус, подняв брови. — Я не буду спрашивать, что у вас там, Амелия, но вы наверняка найдёте лучший тайник. Не обращайте внимания. Разве не ясно — поскольку ваше сокровище, чем бы оно ни являлось, осталось на месте, это означает, что в ваших документах рылся всего лишь любопытный слуга? — Мне кажется, что мотив искавшего ещё более зловещий, чем я предполагала, поскольку я не могу его определить и понять. — О, — сказал Сайрус. Он почесал подбородок. Его худощавая фигура и резкие черты лица, воплощение мужественности, выглядели достаточно неуместно в симпатичной роскошной комнатке. Я пригласила его сесть, и он неуверенно устроился на краю хрупкого стула. — Ничего удивительного, что вы плохо себя чувствуете, моя дорогая, — сказал он. — После такого большинство мужчин вышло бы из строя. Я бы хотел, чтобы вы успокоились. Я проигнорировала это смешное предложение. — Поскольку пустые размышления о мотивах искавшего — пустая трата времени, позвольте мне вернуться к теме Эмерсона. Он исключительно доволен собой, Сайрус. Это скверный признак. Который может означать только то, что он обнаружил ключ к личности или местонахождению нашего врага — уже известный ему факт, иначе это не вызвало бы восклицание «Какой же я дурак!». Что это за факт? Если Эмерсон мог подумать об этом, я обязана действовать аналогично. Он говорил о том, чтобы отвезти меня в Каир… незнакомцы в поезде… медицинская помощь… Конечно! Какая же я дура! Изящный стул зловеще заскрипел, когда Сайрус зашевелился на нём. Я была слишком взволнована, чтобы отметить это свидетельство волнения. — Следуйте за моими рассуждениями, Сайрус! — воскликнула я. — Если бы мы поверили, что я — или Эмерсон, намеченный предполагаемой жертвой — подверглись заражению, то отправились бы в Каир. И наш враг перехватил бы нас. Но к чему медлить, пока мы не окажемся в поезде? Неизмеримо более широкие возможности для засады открываются между здешним местом и Дерутом — на фелуке во время переправки через реку, или по дороге к железнодорожной станции. Он был здесь, Сайрус — здесь, в деревне! В доме омдеха (старейшины), ибо туристы чаще всего устраиваются именно там! И именно туда отправился Эмерсон — в дом омдеха! Если бы вы не… Стул издал серию тревожных скрипов. Сайрус откинулся на спинку, устремив взгляд в потолок. — Сайрус, — сказала я очень мягко. — Вы знали это. Вы солгали мне, Сайрус. Я спросила вас, куда ушёл Эмерсон, и вы сказали…