— Да, Эмерсон, останавливались. — Крепко сжав губы, я не промолвила больше ни слова. — В обоих местах нас ожидали письма из дома и газеты. — Я знаю, Эмерсон, их доставили на поезде, быстрее, чем мы… — Предчувствие заставило дрогнуть мой собственный голос. — Прошу, продолжай. Эмерсон медленно повернулся, держа руку на перилах. — Ты читала газеты, Пибоди? — Некоторые. — А «Дейли Йелл»? Я не лгу, если в этом нет крайней необходимости. — А она была среди газет, Эмерсон? — Интересный вопрос, Пибоди. — Голос Эмерсона понизился до рычащего мурлыканья, которое обычно предвещает взрыв. — Я подумал, что тебе, возможно, известен ответ, потому что я не проверял этого до утра, когда мне случилось увидеть пассажира, читающего эту презренную тряпку. Когда я спросил, откуда он её взял — газету от семнадцатого числа, через три дня после того, как мы покинули Лондон — он сообщил мне, что на Мальту доставили несколько экземпляров. — В самом деле? — Ты пропустила одну, Пибоди. Что ты сделала с остальными — бросила их за борт? Углы его губ дрожали, но не с яростью, а с насмешкой. Я была несколько разочарована — вспышки гнева Эмерсона всегда вдохновляли меня — но не могла уклониться от истины. — Конечно, нет. Это было бы бессмысленным уничтожением чужой собственности. Они лежат под нашим матрасом. — А! Я мог бы услышать потрескивание бумаги, если бы меня не отвлекало кое-что другое. — Я трудилась изо всех сил, чтобы отвлечь тебя. Эмерсон рассмеялся. — И преуспела, моя дорогая, как и всегда. Я не знаю, почему ты преисполнилась такой решимости уберечь меня от этой истории, и не могу обвинять тебя в беседе с клятым журналистом. Он едва успел вернуться в Англию за десять дней до того, как мы уехали, и, как только я узнал об этом, то решил, что у тебя не будет возможности увидеться с ним. — О, вот как? — Кевин О'Коннелл — тон Эмерсона, когда он произносил это имя, превращал его в ругательство, — Кевин О'Коннелл — беспринципный негодяй, к которому ты испытываешь необъяснимую привязанность. Он черпает сведения у тебя, Амелия. И ты это знаешь. Как часто в прошлом от него были одни неприятности? — Так же часто, как он доблестно помогал нам, — ответила я. — Он никогда намеренно не вредил нам, Эмерсон. — Ну… согласен — история не оказалась настолько разрушительной, как я ожидал. Было бы много хуже, если бы я не опередила Кевина. Эмерсон не верит в телефоны. И отказывается установить их в Амарна-Хаусе. Но за два дня до отъезда мы оказались в Лондоне, и мне удалось позвонить из отеля. Я тоже видела уведомление о предстоящем возвращении Кевина, и мои предчувствия были столь же обоснованными, как и у Эмерсона. — Полагаю, он раздобыл сведения, когда находился в Судане, — размышлял Эмерсон. — Только он мог воспользоваться ими. Ни в «Таймс», ни в «Миррор» ничего нет. — Их корреспонденты пишут только о положении на театре боевых действий. Однако Кевин… — Суёт свой нос в наши дела, — завершил Эмерсон. — Проклятье! Полагаю, было бы необоснованно надеяться, что О'Коннелл не будет задавать о нас вопросы офицерам в Санам Абу Доме[32]. Остаётся лишь думать, что военные не будут распространять сплетни и пустые слухи. — Они знали, что мы отправились в пустыню после Реджи Фортрайта[33], чья экспедиция якобы занималась розысками пропавших дяди и тёти, — напомнила я ему. — Мы вряд ли скроем этот факт, даже если Реджинальд не заявлял о своих намерениях каждому офицеру в лагере. Когда же мы вернулись, появление Нефрет должно было вдохновить любопытство и домыслы. Но история, которую мы придумали, гораздо правдоподобнее, чем истина. Все, кто знали о бедном мистере Форте, упорно разыскивавшем Затерянный Оазис, считал его сумасшедшим или мечтателем. — О'Коннелл не упоминал об этом, — неохотно согласился Эмерсон. Действительно — я угрожала ему множеством неприятностей, если он осмелится. — Нефрет — не единственное имя, которое упоминает Кевин, — продолжала я. — Как я и предполагала… как я и ожидала от такого журналиста, Кевин выбрал главной темой чудо выживания. Рассказ Нефрет был только одним из многих, и никто из читавших статью не заподозрил, что её воспитали не добросердечные американские миссионеры, а язычники, пережившие утраченную цивилизацию. Даже если о Затерянном Оазисе не скажут ни слова, предположение, что она воспитывалась среди голых дикарей — а именно так наши просвещённые соотечественники относятся к представителям всех культур, кроме своей собственной — подвергло бы её насмешкам и грубым домыслам со стороны общества. — Так вот что тебя беспокоит? Признание Нефрет обществом? — У неё и без того хватило трудностей из-за ограниченных тупиц. Туча исчезла с благородного чела Эмерсона. — Твоя трогательная забота о девочке делает тебе честь, дорогая. Я считаю всю эту суету абсолютной ерундой, но, без сомнения, нетерпимость к происхождению гораздо труднее перенести молодой девушке, нежели МНЕ. В любом случае мы не можем объяснить её происхождение, не открывая тайны, которую поклялись сохранить. Поэтому я рад, что дети остались в Англии — дома, в безопасности. — Я тоже, — откровенно призналась я. * * * Первым человеком, которого я увидела с борта парохода, входившего в док Порт-Саида, был наш верный мастер Абдулла. Его белоснежный тюрбан возвышался на шесть дюймов над головами окружавшей толпы. — Проклятье! — невольно воскликнула я. Ибо надеялась ещё на несколько часов внимания Эмерсона исключительно к моей персоне. К счастью, он не услышал меня. Поднеся руки ко рту, он громогласно завопил, заставив подпрыгнуть близстоящих пассажиров, и широко улыбнулся Абдулле. Наш многолетний реис был слишком старым и почтенным, чтобы выражать своё волнение какими-либо телодвижениями, но его младших родственников ничто не ограничивало, так что они вовсю подпрыгивали, качая тюрбанами, и выкрикивали приветствия. — Как здорово, что Абдулла встретил нас, — просиял Эмерсон. — И Селим, — продолжила я, видя другие знакомые лица. — И Али, и Дауд, и Фейсал, и… — Теперь нам будет гораздо легче сесть в поезд, — сказал Эмерсон. — Не пойму, как я сам не догадался попросить их встретить нас. Похоже, Абдулла предвидит наше малейшее желание. Поезд из Порт-Саида в Каир идёт менее шести часов. В нашем купе хватило места и для Абдуллы, и для его старшего сына Фейсала, поскольку другие европейцы отказались находиться рядом с «кучей грязных туземцев», как выразился один напыщенный идиот. Я слышала, как он взывал к проводнику. И ничего не добился. Проводник знал Эмерсона… Что ж, мы удобно устроились и приступили к обмену свежими сплетнями. Абдулла огорчился, узнав, что Рамзес не приехал с нами. По крайней мере, он добросовестно изображал печаль, но мне показалось, что чёрные глаза блестели как-то по-особому. Его чувства были ясны для меня — разве я не разделяла их? Его преданность Эмерсону сочетала в себе благоговение помощника с крепкой дружбой человека и брата. В прошлом году Абдуллы не было с нами, и теперь он нетерпеливо ожидал безраздельного внимания своего кумира на протяжении целого сезона. Он бы точно так же распорядился мной, если бы это было возможно (я думала об этом без малейшей обиды). А я, со своей стороны, ожидала того же самого. Не говоря уже об Али, Дауде и Фейсале. Мы распрощались в Каире, но только временно. Вскоре нам предстояло встретиться в их родной деревне Азийех — нанимать команду для зимних раскопок. Эмерсон был в таком хорошем настроении, что охотно подчинился всеобщим объятиям; в течение некоторого времени он полностью скрылся в облаке размахивающих рукавов и развевающихся халатов. Остальные европейские путешественники-европейцы без стеснения наблюдали за этим зрелищем. Конечно же, мы заказали номера в «Шепард-отеле». Наш старый друг господин Бехлер стал его владельцем, поэтому не возникло никаких проблем, хотя «Шепард» становится настолько популярным, что комнаты трудно раздобыть. В этом году все праздновали победу в Судане. 2 сентября войска Китченера[34] заняли Омдурман и Хартум, прекратив восстание и смыв с британского флага пятна бесчестия, которые позорили его с тех пор, как доблестный Гордон пал жертвой полчищ безумного Махди. (Если читатель не знаком с этим событием, рекомендую ему или ей прочесть любой учебник истории.) Благоприятное настроение Эмерсона испарилось, как только мы вошли в отель. В зимний сезон «Шепард» всегда переполнен, и в этом году толпа оказалась больше обычной. Молодые офицеры, бронзовые от солнца, недавно прибывшие с поля битвы, щеголяли перевязями и золотыми галунами перед восхищёнными взорами трепетавших вокруг дам. Одно лицо, украшенное особенно впечатляющим набором военных усов, выглядело знакомым, но прежде чем я смогла подобраться к офицеру, окружённому толпой гражданских лиц, расспрашивавших его о Хартуме, Эмерсон схватил меня за руку и потащил прочь. Только тогда, когда мы оказались в нашем номере (том, который нам всегда предоставляли — с видом на Азбакейские сады), он нарушил молчание. — С каждым годом здесь становится всё более модно останавливаться. Чертовски переполнен, — проворчал он, бросая шляпу на пол и отправляя вслед за ним пальто. — В последний раз, Амелия. Я так решил. В следующем году мы примем приглашение шейха Мохаммеда остановиться у него. — Конечно, дорогой, — ответила я, как и каждый год. — Спустимся выпить чая, или приказать сафраги (официанту, коридорному) принести его сюда? — Обойдусь без чёртова чая, — отрезал Эмерсон. Мы пили чай на маленьком балконе с видом на сады. Как бы я ни жаждала присоединиться к толпе внизу, где, без сомнения, нашла бы множество друзей и знакомых и узнала свежие новости, но не считала разумным убеждать Эмерсона вновь облачиться в пальто и шляпу. Я и без того выдержала тяжёлую борьбу по поводу головного убора, прежде чем мы вошли в отель. Босоногий слуга в белом халате бесшумно проскользнул перед нами, и мы заняли места за столом. Внизу яркими розами и гибискусом пылали сады, экипажи и пешеходы передвигались по широкой аллее — бесконечная панорама египетской жизни, как я когда-то назвала её. Перед ступенями отеля остановилась богатая карета, из неё вышла величественная фигура в парадном мундире. Эмерсон наклонился над краем балкона. — Эй, там! — крикнул он. — Эссаламу алейкум, хабиби! (Мир тебе, друг!). — Эмерсон! — воскликнула я. — Это же генерал Китченер! — Этот? Я обращался не к нему. — К моему огорчению, на его резкий жест ответил живописный, но чрезвычайно оборванный человек с подносом дешёвых безделушек. Несколько других столь же живописных субъектов — продавцы цветов, фруктов, безделушек и сувениров — привлечённые жестом, подняли глаза и присоединились к всеобщему приветствию: — Он вернулся, Отец Проклятий! Аллах йимессикум билхейр, эффенди! Мархаба, о Ситт Хаким! (Да пошлёт тебе Аллах добрый вечер, господин! Здравствуй, Госпожа Целительница!) Я была приятно польщена тем, что обо мне упомянули в этом хвалебном хоре. Ситт Хаким — «Госпожа Целительница» — нежное прозвище, данное мне египтянами. — Сядь, Эмерсон, и перестань кричать. Люди смотрят. — Я и собирался привлечь всеобщее внимание, — заявил Эмерсон. — А попозже поговорю со старым Ахметом — он всегда знает, что происходит. Его удалось убедить вернуться на место. Когда солнце опустилось ниже, и горизонт наполнился изысканным свечением умирающего дня, на лице Эмерсона появилась задумчивость. — Помнишь, Пибоди, первый раз, когда Рамзес стоял на этом балконе вместе с нами? Мы вместе смотрели на каирский закат… — И не раз ещё будем смотреть, — отрезала я. — Хватит думать о Рамзесе, Эмерсон. Я до смерти хочу услышать новости. Мне известна твоя очаровательная привычка держать планы на будущее в тайне от меня до последнего момента и получать удовольствие от преподнесённых сюрпризов. Думаю, сейчас самое время. Где мы будем вести раскопки? — Не так-то просто решить, — протянул Эмерсон свою чашку, чтобы её вновь наполнили. — Меня искушала Саккара[35], там почти ничего не сделано. И я считаю, что где-то в окрестностях Мемфиса находится большое кладбище Восемнадцатой династии. — Логичный вывод, — согласилась я. — Особенно учитывая тот факт, что Лепсиус[36] упоминал об этих гробницах в 1843 году. — Пибоди, если ты не прекратишь комментировать мои блестящие выводы, я разведусь с тобой, — любезно ответил Эмерсон. — Гробницы Лепсиуса нынче затеряны. Нужно горы свернуть, чтобы снова обнаружить и их, и, возможно, другие. Однако Фивы также весьма привлекательны. Большинство царских мумий Империи уже найдены, но… Кстати, говорил ли я тебе, что знал об этом втором тайнике мумий в могиле Аменхотепа Второго ещё пятнадцать лет назад? — Да, дорогой, ты упоминал об этом примерно десять раз после того, как Лоре[37] обнаружил гробницу в марте прошлого года. Почему ты сам не открыл гробницу и не снискал почести… — К дьяволу почести. Ты знаешь моё мнение, Пибоди: когда могилу или гробницу вскрывают, появляются крысы. Как и большинство археологов, этот некомпетентный идиот Лоре совершенно не контролирует своих людей. Они украли массу ценностей из этой гробницы прямо у него под носом; кое-что уже появилось на рынке. Пока Департамент древностей не будет организован надлежащим образом… — Да, дорогой, я знаю твои взгляды, — сказала я успокаивающе, ибо Эмерсон мог часами говорить на эту тему. — Итак, ты думаешь о Долине Царей? Но если все королевские мумии найдены…