— Будь так любезен, дорогой. Мы поднимем тост за отсутствующих друзей и любовь, переходящую в страсть… — Следи за своим языком, Пибоди. Этот клятый журналист записывает каждое слово. Он протянул мне бокал, а затем подошёл вплотную к Кевину, застывшему с открытым ртом и выпученными глазами. — Я хочу увидеть вашу историю, прежде чем вы отправите её, О'Коннелл. Если там обнаружится что-то клеветническое, я переломаю вам обе руки. Кевин сглотнул. — Вы… вы только что разрушили всю мою работу, профессор. К вам вернулась память! — А, эта абсурдная история, которая передаётся из уст в уста? Как интересно! Любопытно, сколько судов наградит меня возмещением убытков, когда я предъявлю вам иск? — Но я никогда… поверьте мне, сэр… — бормотал Кевин, пытаясь прикрыть бумагу локтями. — Хорошо, — оскалил зубы Эмерсон. — Итак, мистер О'Коннелл, я собираюсь изложить содержание вашей следующей статьи. Можете делать заметки, — любезно добавил он. Сказать по чести, это была такая изящная ложь, какую могла бы сочинить и я. Эмерсон пропустил всё, что касалось «дела Форта», описав Винси, как «одного из тех старых врагов, которые постоянно появляются на пути». Его яркие описания наших разнообразных захватывающих столкновений с Винси заставляли Кевина бешено строчить в блокноте. — Итак, — заключил Эмерсон, — устав от его навязчивости, я сегодня вечером заманил его в ловушку с помощью Абдуллы и двух охранников мистера Вандергельта, которых он любезно предоставил мне. Вандергельт должен был задержать миссис Эмерсон. Но это не удалось, благодаря её застарелой привычке… — Любовь осенила её озарением о намерениях обожаемого супруга, — пробормотал Кевин, его перо бежало по странице. — И преданность окрылила её коня, когда она сломя голову мчалась вперёд… . — Если вы посмеете напечатать это, Кевин, — прервала я, — то руки вам переломаю я. — Хрмм, — громко прорычал Эмерсон. — Позвольте мне закончить. Из-за непредотвратимого… недоразумения со стороны моих помощников Винси удалось пройти мимо них и войти в пещеру, где мы укрылись. Последовала кратковременная перебранка, в ходе которой Винси выстрелил в Вандергельта. Я не смог дотянуться до своего собственного оружия вовремя, чтобы предотвратить убийство, но через мгновение моя пуля достигла цели. — Кратко и невыразительно, — пробормотал Кевин. — Ничего, я сам займусь деталями. Но каков же был мотив, профессор? — Месть, — сложил руки Эмерсон. — За старую, воображаемую обиду. — Годы раздумий над старой, воображаемой обидой заставили его обезуметь… Вы не хотите выразиться яснее? Нет, — пробурчал Кевин. — Вижу, что нет. А нападения на миссис Э.? — Месть, — твёрдо отрезал Эмерсон. — Да, конечно. «Зная, что ни одно копьё не сможет глубже ранить это преданное сердце, чем опасность, грозящая его…» Да, это — серьёзный материал. Я растяну его на всю страницу. — Вы неисправимы, мистер О'Коннелл, — не смог подавить улыбку Эмерсон. — Помните, я настаиваю на том, чтобы увидеть результат до того, как вы его отправите. Идём, Пибоди, я обещал Абдулле, что мы всё расскажем ему. Повествование Эмерсона, предложенное нашим людям, кардинально отличалось от предыдущего варианта. Происходившее напоминало возвращение домой. Мы взгромоздились на упаковочный ящик, лежавший на палубе, и нас окружили мужчины, которые курили и внимательно слушали, прерывая повествование возгласами «Вах!» и изумлённым бормотанием. Звёзды ярко сияли над головой, мягкий ветерок шевелил волосы Эмерсона. Кое-что из рассказанного Эмерсоном было новостью и для меня. Конечно, он обладал преимуществом надо мной, «наслаждаясь» длительным «гостеприимством» Винси, если выражаться его словами. И когда я вспоминала об этом презренном злодее, который, развалившись в удобном кресле, злорадствовал над страдающим узником, то сожалела лишь о том, что Эмерсон так быстро расправился с ним. Я ещё тогда отметила несоответствие этого предмета мебели грязному сараю, где держали Эмерсона, но, только услышав в голосе Эмерсона определённые нотки, полностью осознала, как совершенно безвредный предмет — кресло, обитое красным плюшем — становится символом утончённой и коварной жестокости. Я больше никогда не смогу усесться в такое кресло. Алиби Винси выглядело для меня вполне убедительным. Письменные свидетельства его проживания в Сирии, конечно, были подделаны, но даже если бы я решила прочесть их, то без проверки на соответствие действительности, пока уже не оказалось бы слишком поздно. У меня также не было оснований сомневаться в бедном Карле фон Борке, в отличие от Эмерсона (я напомнила себе, что должна разузнать о Мэри и выяснить, как я могу помочь ей), особенно, когда Берта подтвердила… — Что?! — воскликнула я, когда Эмерсон дошёл до этой части своего рассказа. — Так Берта всё время шпионила для Винси? — Очко в мою пользу, — заметил Эмерсон с самодовольной улыбкой и вульгарным жестом. — Но её синяки… мужество, с которым она бросилась к двери твоей камеры, чтобы не дать охраннику войти… — Она всего лишь пыталась выбраться, — ответил Эмерсон. — Она не желала участвовать в убийстве, и до безумия хотела сбежать. Увидеть, как ты вламываешься в комнату через потолок, будто демон в пантомиме, более чем достаточно, чтобы любого довести до паники. Я и сам… — Пожалуйста, Эмерсон, — произнесла я с достоинством настолько повелительно, насколько смогла. Не очень-то приятно сознавать, что маленькая дрянь полностью одурачила меня. Меня всю передёрнуло, когда я вспомнила, как объясняла ей, что следует преодолеть брезгливость. Брезгливость! Должно быть, именно она всадила нож в Мохаммеда. — Да, — согласился Эмерсон, когда я высказала своё мнение вслух. — Она была такой же смертельно опасной и коварной, как змея. Вполне естественно, когда вспоминаешь о том, какую жизнь она вела. — Полагаю, печальная история о том, как она впала в бедность из-за смерти отца, тоже сплошная ложь, — стиснула я зубы. — Ах, вот что она рассказала тебе? Боюсь, что её… карьера началась намного раньше, Пибоди. Она долгие годы была сообщницей Винси. Одной из его сообщниц… Что касается её синяков, все они были просто нарисованы. Разве у тебя не возникли подозрения, когда она отказалась от твоей медицинской помощи и скрывала лицо, пока предполагаемые травмы не исцелились самостоятельно? — О, к чёрту, — выругалась я. Абдулла спрятал лицо за рукавом, а несколько юношей захихикали. — Так вот почему ты пошёл… Ладно, пустяки. — Я намеревался обезвредить её как можно раньше, — посерьёзнел Эмерсон. — Взывая не к лучшим чертам натуры, но исключительно к её личным интересам. Она — исключительно умная молодая женщина, с моральными устоями, меньшими, чем у кошки. Винси был всего лишь последним из её… партнёров. Влюблённость не имела никакого отношения к подобной связи; Берта меняла предметы своей привязанности по мере целесообразности — скорее всего, в поисках мужчины, чей аморальный интеллект был бы равен её собственному. В преступной сфере женщин отодвигают на задний план, как и повсюду. Общество затрудняет использование ими своих природных талантов без помощи партнёра-мужчины. Боюсь, Пибоди, что твой честный и откровенный характер невольно ослепляет тебя, когда дело касается людей такого сорта. Ты всегда пытаешься выявить в человеке скрытые добродетели. У Берты же не было ни одной из них. Я позволила ему наслаждаться собственным триумфом, хотя, конечно, он ошибался. Я вспомнила выражение лица девушки, когда она говорила: «Как сильно ты, должно быть, любишь его!». В этих словах не было и тени презрения или насмешки. Случившееся тронуло её, я знала это. И не сомневалась, что великолепные черты Эмерсона — я хотела сказать, черты характера — привлекли её так же, как и множество других женщин. — Значит, она передала твоё послание Винси, — сказала я. — Когда ты сообщил ему о времени вечернего свидания. — Свидания, — задумчиво повторил Эмерсон. — Но ведь так и случилось? Ты права, Пибоди, она никогда не теряла связи с Винси. Некоторые из жителей деревни работали на него, и всё, что ей требовалось сделать — незаметно сунуть записку Хасану или Юсуфу, пока мы шли через деревню. Когда же мы работали в королевском вади, она общалась с ним, оставляя сообщения в выбранном месте недалеко от лагеря. Один из жителей деревни исполнял роль мальчишки-почтальона; эти негодяи изучили каждый дюйм скал и способны беспрепятственно шнырять, где угодно. Мне не удавалось убедить её, что ей лучше находиться на нашей стороне, чем рядом с Винси, до тех пор, пока мы вчера не вернулись на дахабию. Она… Почему ты ухмыляешься, Пибоди? — Просто так, дорогой. Пожалуйста, продолжай. — Хм-м, — фыркнул Эмерсон. — Я изложил ей всё до мелочей и пообещал защиту, если она присоединится к нам, и тюремное заключение в противном случае. Сообщение, которое она передала нынче утром, нельзя было поставить ей в вину — в нём Винси извещали только о том, что вечером я окажусь на северных скалах. — Но, — сказал Абдулла, которого совершенно не интересовали злобные махинации женщин, а тем более возвращение их на путь истинный, — почему люди, которым полагалось защищать вас, вместо этого взяли меня в плен? Неужели дьяволу удалось подкупить и их? Конечно, сам Вандергельт-эффенди не мог… — Всё верно, Абдулла, — перебила я. — Эмерсон, мне кажется, нам пора. Ты не ел и, похоже, очень устал. Эмерсон понял мой намёк. Я не хотела касаться этой темы. Память о жертве Сайруса была столь свежа в моём сознании, что я не желала и не могла думать о том, насколько близко он подвёл нас к катастрофе. Я знала мотив, побудивший его к единственному недостойному поступку в его благородной жизни, и обвиняла себя в том, что не смогла осознать глубину его чувств ко мне. Должно быть, из-за моего отказа он обезумел. Временное умопомрачение было самым мягким и наиболее вероятным объяснением предательства, совершённого Сайрусом по отношению к Эмерсону — предательства, которое он искупил, отдав свою жизнь. Берта не пришла обедать. Когда мы принялись за поиски, то обнаружили, что её комната пуста, а вещи бесследно исчезли. Из расспросов мы узнали, что женщина, соответствующая её описанию — и, по правде сказать, описанию большей части женщин в деревне — наняла лодку и переправилась через реку несколько часов назад. Как ни странно, Эмерсон не был удивлён — или, по крайней мере, хорошо притворялся. Признаться честно — как я всегда стараюсь поступать (по крайней мере, на этих страницах) — я испытала изрядное облегчение, сбыв её с рук. Чем мы были ей обязаны — большой вопрос; если взвесить добро и зло, то сомневаюсь, что результат оказался бы в её пользу. Она была женщиной, и многое испытала, но, как я уже говорила Эмерсону, вряд ли для неё нашлась бы подходящая карьера. — Хм-м, — отреагировал Эмерсон, массируя расщелину в подбородке. — Я склонен подозревать, Пибоди, что подходящую карьеру нашла сама Берта. Он отказался подробно расшифровать это загадочное замечание, и я не настаивала, опасаясь спровоцировать чувства, которые могли бы испортить то, что я запланировала на оставшуюся часть вечера. * * * Благодаря усердной помощи стюарда Сайруса, на следующий день мы уехали на поезде. Он рассыпался в саламах (здесь — пожеланиях всего наилучшего), когда мы попрощались с ним, поблагодарив напоследок. Я заверила его, что, если ему потребуются рекомендации, я с радостью воздам в них заслуженную хвалу за превосходное выполнение своих обязанностей. Грустно было навсегда прощаться с «Нефертити». Я сомневалась, что увижу её снова, потому что, как уже упоминала, эти элегантные парусники исчезали со сцены. Эмерсон проспал чуть ли не всю дорогу, Анубис свернулся на сиденье рядом с ним. Мы, похоже, приобрели ещё одного кота. Он следовал за Эмерсоном так же преданно, как Бастет — за Рамзесом, и я достаточно хорошо изучила сентиментальную природу моего мужа, чтобы преисполниться уверенности: он не бросит кота, особенно демонстрирующего ему такое льстящее внимание. Изменение предмета привязанности Анубиса не являлось признаком хладнокровного своекорыстия, но демонстрировало разумную оценку выдающегося характера Эмерсона. Я задавалась вопросом, как Бастет поступит с новичком. Представлявшиеся варианты несколько тревожили. Но в тот день в моём сердце почти не было места для мрачных предчувствий. Я захватила книгу из превосходной библиотеки Сайруса, но читала её урывками; с каким удовольствием я наблюдала за подъёмом и опусканием груди моего мужа, прислушивалась к его глубокому звучному дыханию и иногда уступала соблазну погладить усталые морщины, которые всё же отметили его лицо! Всякий раз, когда я это делала, Эмерсон бормотал: «Проклятые мухи!» и отмахивался рукой. И в такие моменты счастье, переполнявшее меня, становилось почти невыносимым. Подобное же счастье вскоре предстояло испытать и нашим любимым родственникам: рано утром мы отправили им телеграммы, сообщавшие о бессмертной любви, и заверяющие, что всё в порядке. Когда мы приехали, ночь уже распростёрла свои чёрно-соболиные крылья над древним городом. Мы наняли экипаж, чтобы отправиться прямо в замок. Когда он тронулся, я оглянулась и увидела — или вообразила, что увидела — знакомый силуэт, метнувшийся в тень. Но нет, сказала я себе, этого не может быть. Кевин уехал в Каир несколькими часами раньше нас. Тусклый свет ламп с трудом пробивался сквозь темноту. Мерное постукивание лошадиных копыт создавало подходящее сопровождение моим печальным мыслям. Трудно было представить замок, которым Сайрус так гордился, без него. В каждой комнате, в каждом коридоре, ощущалось бы присутствие высокого, любезного призрака. Мне казалось, что Эмерсон ощущал то же самое, и, уважая мои чувства, сохранял задумчивое молчание, держа мою руку в своей. Я предположила, что Рене уведомил слуг о нашем скором прибытии. И, действительно, дворецкий приветствовал нас, как самых долгожданных и почётных гостей. Поклонившись, он пошёл перед нами, но когда я поняла, куда он нас ведёт, то остановилась: — Я не могу, Эмерсон. Только не в библиотеке, только не сегодня. Мы столько часов провели вместе в этой комнате, его любимой… Но Анубис уже прошествовал по коридору, и слуга открыл дверь. Запах дыма — дыма тонкой сигарки — достиг моих ноздрей. Из глубокого кожаного кресла возле длинного стола, заваленного книгами и газетами, поднялся человек. Сигарка, козлиная бородка, безукоризненно подогнанный полотняный костюм… Нашим глазам предстал призрак Сайруса Вандергельта — такой же, каким он был при жизни. * * * Я не упала в обморок. Эмерсон утверждает обратное, но он вечно пытается найти во мне доказательства того, что называет «поведением, подобающим леди». На самом деле — и кто может обвинить меня? — мои колени подогнулись, а глаза заволокло серым туманом. Когда мой взор прояснился, я осознала, что сижу на диване, и Эмерсон растирает мне руки, а у Сайруса, склонившегося ко мне, от волнения дрожит бородка. — Господь Всеблагий! — возопила я… Но Читатель вполне может представить себе взволнованные фразы, слетавшие с моих уст в течение последующих минут. Тёплое пожатие руки Сайруса заверило меня, что это — он собственной персоной, а не бесплотный дух. Применение мягкого стимулятора восстановило моё обычное спокойствие, и вскоре мы приступили к усердному удовлетворению взаимного любопытства. Сайруса потрясло осознание того, что ему полагается быть мёртвым. — Я приехал всего час назад! — воскликнул он. — Слуги сказали мне, что вас ждут, что, безусловно, явилось хорошей новостью, но они не сообщили мне, что я умер. Хоть кто-то, да должен был проболтаться. Как это случилось? — Лучше сначала выслушаем вашу историю, — произнёс Эмерсон, бросив на меня странный взгляд. — Где вы находились последние несколько недель? По мере рассказа меня охватывало странное, неуклонно усиливающееся чувство. Мне уже приходилось слышать нечто подобное. — Они схватили меня сразу после того, как я сошёл с поезда в Каире, — начал Сайрус. — Я почувствовал небольшой укол в руку — будто комар укусил меня. Потом всё смешалось. Помню, как двое парней усаживали меня в коляску, и всё. Затем я проснулся в том, что выглядело, как роскошный отель: спальня, ванная комната, очаровательная гостиная с мягкими стульями и книжными полками. Единственное отличие — на дверях не было никаких ручек. Его окружили всевозможной заботой (заверил он нас). Пища была приготовлена превосходным шеф-поваром и подавалась слугами, которые выполняли любые желания Сайруса, разве что не отвечали ни на какие вопросы. — Я начинал задумываться, не придётся ли мне провести там остаток своей жизни, — признался Сайрус. — Прошлой ночью, как обычно, я лёг спать — по-моему, прошлой ночью — и хоть верьте, хоть нет, но проснулся сегодня утром в купе первого класса экспресса Каир-Луксор. Я разволновался, как и следовало ожидать; кондуктор с усмешкой взглянул на меня и сообщил, что я достаточно сильно набрался, и в поезд меня сажали друзья. Они передали ему мой билет, прямо до Луксора, так что всё в порядке. Ребята, я был совершенно ошеломлён, но решил, что сначала приеду сюда, а затем попытаюсь выяснить, что происходит. Мне кажется, что вы сможете всё объяснить.