Присутствовали и несколько незнакомцев: юноша по имени Дэвис, которого мистер Ньюберри, ботаник, трудившийся с Питри в Хаваре[45], представил как многообещающего живописца, создателя египетских пейзажей; Рейснер, гладко выбритый американец с квадратной челюстью, член Международной Комиссии по составлению каталога в Каирском музее; герр Бурш, бывший ученик Эберса[46] из Берлина. Эмерсон изучал их с хищным блеском в глазах, рассматривая, как потенциальных членов нашей команды. Другой незнакомец был старше и обладал поразительной внешностью — золотыми волосами и тёмно-бархатистыми блестящими серыми глазами, которым могла бы позавидовать любая женщина. Однако черты лица были полностью мужскими, а челюсть — почти прямоугольной. Я не встречала его раньше, но Эмерсон обратился к нему с кратким приветствием: — Итак, вы вернулись. Это моя жена. Я давно привыкла к скверным манерам Эмерсона. Я протянула джентльмену руку, которую он пожал крепко, но достаточно нежно. — Я так долго ожидал этого удовольствия, миссис Эмерсон. Ваш муж не посчитал нужным упомянуть моё имя. Я Винси — Леопольд Винси, к вашим услугам[47]. — Вы могли бы получить это удовольствие и раньше, если бы посчитали нужным, — хмыкнул Эмерсон, толкнув меня в кресло, подставленное официантом. — Куда вы убежали после скандала в Анатолии? Скрывались? Все наши друзья, как и я, давно привыкли к скверным манерам Эмерсона, но эта фраза — которая для меня ничего не значила — очевидно, превзошла даже его обычные размеры бестактности. За столом послышался потрясённый вздох. Мистер Винси только улыбнулся, но в серых глазах появилась грусть. Мистер Невилл поспешил сменить тему. — Мне только что выпала честь увидеть последнюю транскрипцию мистера Уолтера Эмерсона с иератики. Он превратил «Обречённого принца» в иероглифы для миссис Эмерсон. — Итак, это ваш очередной перевод египетской сказки? — спросил Ньюберри. — Вы становитесь кем-то вроде авторитета в этом вопросе, миссис Эмерсон. Но… э-э… поэтические вкрапления, которые вы вставляете в оригинальный текст, довольно-таки… довольно… — Таким образом я делаю их более доступными для широкой публики, — ответила я. — И эти истории сами по себе весьма интересны. Параллели с европейскими мифами и легендами весьма примечательны. Вы, конечно, знаете эту сказку, мистер Винси? Моя попытка компенсировать плохие манеры Эмерсона была понята и оценена. Мистер Винси ответил, бросив благодарный взгляд: — Признаюсь, я забыл детали, миссис Эмерсон. Был бы рад, если бы вы напомнили нам. — Тогда я стану Шахерезадой, и начну всех развлекать, — шутливо заметила я. — Был, говорят, некогда один царь, не имевший сына… — Это всем известно, — перебил Эмерсон. — Я бы предпочёл расспросить мистера Рейснера о его учёбе в Гарварде. — Позже, Эмерсон. Итак, царь вознёс молитвы богам, и те снизошли к его просьбам… Было бы бессмысленно цитировать все ремарки Эмерсона, нарушавшие гладкое течение моего повествования. Я хочу привести его полностью, поскольку, как узнает читатель, оно оказало неожиданное и почти невероятное влияние на последующие события. — Когда молодой принц родился, семь богинь Хатор пришли, чтобы решить его судьбу. Они сказали: «Он примет смерть от крокодила, или от змеи, или же от собаки». Царь был опечален, услышав это. И приказал выстроить каменный дом и заточить в нём принца, снабдив его всем, что необходимо. Но когда принц подрос, как-то раз он поднялся на крышу и увидел человека, идущего по дороге с собакой, и попросил, чтобы ему доставили такую же. Отец, который стремился во всём угодить несчастному сыну, приказал подарить ему щенка. Когда юноша возмужал, то потребовал освободить его, сказав: «Если такова моя судьба, она свершится, что бы я ни делал». С тяжёлым сердцем отец дал согласие, и юноша отправился в путь вместе с собакой. Наконец он пришёл в княжество Нахарину. У князя Нахарины не было детей, кроме единственной дочери. Для неё построили дом, окно которого было удалено от земли на семьдесят локтей. Князь приказал привести всех сыновей всех князей земли Сирийской и сказал им: «Тот, кто достанет до окна моей дочери, получит её в жёны». Притворившись возничим колесницы, египетский принц присоединился к молодым людям, которые день за днём прыгали, пытаясь достичь окна принцессы, и принцесса увидела его. И сумел он так прыгнуть, что достиг окна, и принцесса поцеловала его и обняла. Но когда князь Нахарины услышал, что его дочь досталась обычному возничему, он сначала попытался прогнать юношу, а затем приказал убить его. Но принцесса обняла молодого человека и сказала: «Я не переживу его ни на час!» Итак, влюблённые сочетались браком. Спустя какое-то время принц рассказал своей жене о том, что отдан во власть трём судьбам. Она воскликнула: «Убей собаку, которая всюду следует за тобой!», но он ответил: «Я не позволю убить собаку, которую вырастил с тех пор, как она была ещё щенком». И тогда принцесса стала охранять его днём и ночью. Однажды ночью, когда он заснул, она поставила рядом с ним чаши с пивом и вином, и стала ждать. И змея выползла из своей норы, чтобы укусить принца, но, увидев вино, стала пить, и опьянела, и перевернулась на спину. И принцесса взяла топор и разрубила её на куски. — И на этом история кончается, — громко сказал Эмерсон. — Так вот, мистер Рейснер, вы начали исследования семитских… — Это не конец, — сказала я ещё громче. — Существует сбивчивый фрагмент, который, по-видимому, указывает на то, что преданная собака вернулась к своему хозяину, и он, убегая от собаки, попал в лапы крокодила. Однако манускрипт на этом прерывается. — Вы заинтриговали нас — каков же финал? — спросил мистер Ньюберри. — Так крокодил или собака привели принца к смерти? — Я считаю, что он избежал этих судеб, как и первой, — ответила я. — Древние египтяне любили счастливые окончания, и храбрая принцесса, должно быть, тоже сыграла определённую роль. — Вот и истинное объяснение вашего интереса, миссис Эмерсон, — вмешался Говард Картер[48], который преодолел длинный путь из Луксора, чтобы успеть на сегодняшнюю встречу. — Принцесса-героиня! — А почему бы и нет? — улыбнулась я в ответ. — Древние египтяне относились к немногим народам — что древним, что современным — которые воздавали женщинам должное. Не так часто, как те заслуживали, конечно… В этот момент Эмерсон потребовал слово, и я умолкла, поскольку высказала всё, что считала нужным. Он предал известности планы, которые мы обсуждали ранее. — Потребуются большие затраты, а результаты сомнительны, — сказал преподобный Сейс. — Общество требует монументальных статуй и драгоценностей, а керамические черепки им ни к чему. — Но это не должно нас беспокоить, — заявил Говард. Он был одним из самых молодых среди нас, и не потерял мальчишеского энтузиазма. — Это прекрасная идея, профессор. То, что нужно. Я не хочу критиковать месье Лоре, но вы знаете, как он пытался найти гробницу в прошлом году? С помощью зондажа! Ямы, вырытые наугад… — Я знаю, что это означает, — прорычал Эмерсон, отталкивая свою тарелку с супом. — Это разрушительная техника. Вся территория Долины должна быть методично очищена до коренной породы. — Он откинулся на спинку стула, пока официант убирал пустую чашу и ставил перед ним рыбу. — Однако на это мало надежды, пока Департамент древностей сохраняет контроль над Долиной и раздаёт концессии только своим фаворитам. — Как насчет Мейдума[49]? — предположил преподобный Сейс. — Пирамида никогда не была полностью очищена, и на кладбищах вокруг неё, безусловно, найдётся не одна мастаба[50]. — Или Амарна, — сказал мистер Ньюберри. — Я помню, что вы работали там несколько лет назад. Меня охватило трепетное чувство. Пирамиды — моя страсть, как метко выражается Эмерсон, но Амарна всегда будет занимать особое место в моём сердце, потому что именно там мы с Эмерсоном познакомились и обрели друг друга. Я выразительно взглянула на мужа. Он не менее выразительно смотрел на мистера Ньюберри, и я поняла по блеску в его глазах, что он собирается сказать нечто вызывающее. — Да, так и есть, и у меня самые серьёзные намерения в отношении этого участка. Он исключительно важен для изучения одного из самых запутанных периодов египетской истории. С тех пор, как мы уехали оттуда, с археологическими находками было покончено. Никто и ничего, чёрт их всех побери… — Эмерсон, ты преувеличиваешь, — быстро вставила я. — Там были и мистер Ньюберри, и мистер Питри… — Всего лишь год. Типично для Питри. — Эмерсон отодвинул рыбу, откинулся на стуле и приготовился наслаждаться, провоцируя своих друзей. — Я считаю, что вы тоже долго не задержитесь, Сейс. Преподобный Сейс был, к сожалению, одной из любимых жертв Эмерсона. Крохотного, тщедушного человечка многие считали выдающимся учёным, хотя у него не было официального образования, и он никогда ничего не публиковал. Уже одного этого было достаточно, чтобы Эмерсон преисполнился презрения. А религиозные убеждения преподобного, которых у Эмерсона отродясь не было, раздражали его не меньше. — Я работал вместе с месье Даресси[51] в 1891 году, — сдержанно ответил Сейс. — Когда он нашёл останки Ахенатона[52]? — Губы Эмерсона растянулись в выражении, которое можно увидеть на лице собаки, прежде чем она вопьётся вам в руку. — Я читал об этом невероятном открытии и был удивлён, что ему уделили так мало внимания. Вы действительно видели мумию? Даресси упоминает только обрывки бинтов для мумификации. — Там действительно было тело — по меньшей мере, его останки, — осторожно произнёс Сейс. Ему уже приходилось видеть эту улыбку на лице Эмерсона. — Конечно, вы его изучили? Сейс покраснел. — Оно было в ужасном состоянии. Сожжено и разорвано на куски. — Очень неприятно, — серьёзно согласился Эмерсон. — И что с ней стало дальше? — Полагаю, она оказалась в музее. — Нет, это не так. В «Археологическом журнале» об этом не упоминается. — Надеюсь, профессор, вы не хотите упрекнуть меня в недостатках памяти или зрения. Я видел эту мумию! — Я в этом уверен. Я сам её видел — семь лет назад. — Эмерсон посмотрел на меня. Он так наслаждался, что у меня не хватило духа упрекать его. Я решила, что дружелюбное поддразнивание не принесёт преподобному никакого вреда. — Мы же не стали возиться с розысками чёртовой мумии, когда её украли у нас, помнишь, Пибоди? Жители деревни, должно быть, бросили её возле королевской гробницы после того, как разодрали на части в поисках амулетов. Но ничего страшного — всего лишь очередная ерундовая поздняя[53] мумия какого-то бедного простолюдина. Ньюберри пытался скрыть улыбку. Мы не включали постороннюю мумию в отчёт для публикации, так как она не имела никакого отношения к истории участка, но многие из друзей знали об этой странной находке. Картер, менее тактичный, воскликнул: — Боже мой, а я и забыл о вашей мумии-гуляке, профессор. Вы думаете, Даресси обнаружил именно её? — Уверен, — хладнокровно ответил Эмерсон. — Ни одному из глупцов, которые её осматривали — извините меня, Сейс, конечно, я не говорю о вас — не хватило ума заметить, что она принадлежит иному периоду. Без сомнения, кто-то позже указал на это Даресси, но он предпочёл игнорировать неудобные свидетельства и сохранять молчание. — Я все ещё придерживаюсь мнения… — сердито начал Сейс. — Да, да, — отмахнулся Эмерсон. — Амарна действительно богата искушениями. Царская гробница никогда не была должным образом исследована, а в этом отдалённом вади[54] полно и других гробниц. Он взял кусок рыбы. Но тут заговорил мистер Винси, скромно внимавший до сих пор: — Я тоже слышал о других гробницах, но подобные слухи распространены в Египте. У вас есть доказательства? Голос был мягким, а вопрос, безусловно, разумным, и я не понимала, почему Эмерсон бросил на Винси такой тяжёлый взгляд. — Я не обращаю внимания на слухи, Винси, как вам прекрасно известно. Я знал о Царской гробнице по крайней мере за десять лет до её «официального» открытия[55]. Лишнее подтверждение репутации Эмерсона — никто и не подумал усомниться в его словах. Однако Ньюберри воскликнул с необычным жаром: — Могли бы оказать любезность и сообщить своим друзьям, Эмерсон. Мы с Питри зимой девяносто первого день за днём неустанно искали проклятое захоронение, и я попал в переплёт, когда написал письмо в «Академию», обвиняя Гребо[56] в ложном присвоении себе славы первооткрывателя гробницы. — Что значат небольшие неприятности, если всё яснее ясного? — спросил Эмерсон, который, по всеобщему мнению, провёл большую часть своей жизни, буквально купаясь в неприятностях[57]. — Гребо — самый некомпетентный, глупый, бестактный болван, который когда-либо называл себя археологом. Конечно, если не считать Уоллиса Баджа[58]. Я не объявляю об открытиях, пока полностью не разберусь с ними. Туземцы грабят древности что есть силы, но археологи дадут им сто очков вперёд. Только Небеса знают, какие важнейшие предметы были выброшены Даресси и Сейсом, когда они… Сейс начал шипеть, и мистер Рейснер быстро вмешался: — Так вы не вернётесь в Судан? Этот регион очаровывает меня. Там такие возможности для работы! — Меня это соблазняет, — признался Эмерсон. — Но мероитическая культура — не моя область. Проклятье, я же не могу успеть везде! Я надеялась избежать упоминания Судана, поскольку знала, что за этим последует. Археологи не более защищены от праздного любопытства, чем любой человек. Внимание собравшихся за столом резко усилилось. Но прежде чем кто-либо успел задать вопрос, всех отвлекло прибытие толстого коротышки, подплывшего к нашему столу с царственной манерой вице-короля — каковым, в профессиональном смысле, он и был. — Месье Масперо[59]! — воскликнула я. — Как чудесно! Я и не знала, что вы в Каире. — Только мимоходом, дорогая леди. Я не собирался задерживаться, но, услышав о вашем прибытии, не мог отказать себе в удовольствии приветствовать вас на сцене ваших многочисленных триумфов. — Подарив мне дружеский взгляд на галльский манер, он продолжал: — Вы владеете секретом вечной юности, chere madame[60]. Нет, действительно, вы даже моложе и красивее, чем в тот день, когда мы впервые повстречались в залах музея[61]. Мог ли я предположить, что это — столь знаменательный день! Вы вряд ли считаете, джентльмены, что я похож на божество любви, но в тот день мне выпала честь сыграть роль Амура, ибо именно я представил мадам джентльмену, который завоевал её сердце и руку.