Когда все эти работы будут завершены и декорации погрузятся во тьму, гораздо легче будет принять мысль, что мы находимся в глубинах человеческого рассудка, а не в грязном смердящем подвале: точно так же, когда мы возвращаемся в места, где прошло наше детство, мы видим не просто деревья, траву и скалы – мы припоминаем собственные обстоятельства, которые таятся в нашей памяти и связаны с этими элементами пейзажа. Такому эффекту будет способствовать использование приглушенных ламп с крышками, которые не дают свету расползаться вширь, цветных стекол, музыки и звуков различной природы, а также появление актеров в масках или без одежды, декламирующих свой текст или безмолвных, – все это будет происходить по сценарию ментального драматурга, ни на шаг не отходящего от инструкций режиссера-психиатра. Таким образом, подчиняясь замыслу театрального постановщика, картина тревожных эмоций пациента должна лечь фреской на стены, созданные из крашеных панелей, светильников и картин-обманок, и в результате дать возможность исследовать пациента и даже излечить его. Стоя на верхней площадке, я удостоверилась, что обе интересующие меня персоны находятся здесь. Мэри Брэддок располагалась в самой глубине сцены и, вероятно, служила сэру Оуэну живым ориентиром для проверки перспективы: психиатр, стоявший на переднем плане рядом с Понсонби, подавал ей лаконичные команды, примерно такие: «Смотрите на меня», «А теперь в профиль», – а Брэддок, ощутимо нервничая, пыталась им следовать. А в боковом проходе я заметила Салливана. Он выглядел еще более потрепанным, чем всегда, взирал на происходящее с изумлением, которое при виде меня сменилось взглядом умудренного театрала. При этом Салливан еще и улыбался мне и подмигивал, отправляя недвусмысленное послание: «Ну что, вы нашли ту карту? Что вы теперь обо мне скажете?» Это был тот самый вопрос, на который я хотела получить ответ. Но хотя Салливан и являлся идеальным кандидатом для начала расследования, мне показалось, что посреди этих ПОМ-ПОМ, ПЛАМ-ПЛАМ и всех прочих замечательных звуков, которые мужчины производят, как только им попадается необходимый инструмент, разговаривать будет непросто. А увести его в другое местечко – выходка для леди немыслимая. Оставалось только ждать, пока кто-нибудь из двоих не освободится. Я спустилась и сделала вид, что тоже чем-то занята. Время шло. Салливан стоял перед высоким зеркалом и осматривал себя с головы до ног. Клары Драме нигде было не видно. Я надеялась, что, если девочка осталась на пляже, к ней не прицепится сами понимаете кто, но проследить за этим, как вы догадываетесь, не могла. По счастью, ожидание длилось не очень долго: через несколько минут сэр Оуэн сделал Брэддок знак возвращаться, а Салливану велел занять ее место. Действия актера незамедлительно были раскритикованы режиссером. Как ни странно, Салливан, предполагаемый человек театра, двигался крайне неестественно: он желал играть, вживаться в роль, и это выводило из себя сэра Оуэна. – Но нет, сэр, не так!.. Делайте, как делала медсестра! Смотрите на меня! Нет, ходить не нужно! – Я не говорю, что он рассеян, но все же он недостаточно сосредоточен, – вставил Понсонби. – Да он непроходимо туп! Джеральд, ты говорил, что этот господин участвовал в ментальном театре, правильно? – Он участвовал, доктор, участвовал – может быть, немного, может быть, не в полной мере, но участвовал… Голос Салливана донесся до меня через весь подвал, прорвавшись через стук молотков: – Да я участвовал, участвовал. Просто у меня другая манера… – Другая манера? – Казалось, что недоверие и самомнение сэра Оуэна поднимаются на вершину его гнева с одинаковой скоростью, но с разных сторон. – Вы намерены читать мне лекцию, милейший? У нас ведь вообще не театр, сэр! Здесь ставится эксперимент, правильно? На мой взгляд, Салливан был притворщик – по крайней мере, в своей работе. Я не имела понятия, откуда его вытащил Понсонби, но опытом ментального театра он явно не обладал. А по выражению его лица за секунду до того, как он заметил на лестнице меня, я бы сказала, что он вообще никогда не ступал на деревянную сцену. Да, возможно, он и симпатичный (и даже привлекательный) мужчина, но все-таки он не больше чем изумитель. Если не что-то еще, куда более страшное. Так или иначе, льву бросили кусок мяса, и теперь он будет занят его пожиранием, так что наступил подходящий момент. Я положила руку на локоть Брэддок, но заговорила с доктором Понсонби, поскольку если бы я обратилась напрямую к старшей медсестре, она бы уж точно ответила отказом. – Прошу прощения, доктор Понсонби, мы вам сейчас очень необходимы? – Ну что тут скажешь, мисс Мак-Кари, – начал Понсонби. – Я бы не стал утверждать, что необходимы, но очевидно, что вы обе должны находиться поблизости, поскольку ситуация складывается неоднозначная… – Доктор, мы скоро вернемся. – Энни… – Брэддок хотела возразить, но я крепко держала ее за руку. – Очень скоро – это лучше, чем слишком поздно, – рассудил Понсонби. – Ненамного, но все-таки. 4 Чуть поразмыслив, я решила, что лучше моей комнаты места не найти. Я усадила Мэри на узкую кровать, сама присела на стул. Чепец к чепцу, глаза в глаза. – Энни, у меня куча дел, – сказала Брэддок. – Надеюсь, это действительно важно. Вообще-то, я понимала: Мэри и так знает, что дело важное, но вынуждена напоминать о своих обязанностях (и о своей должности) старшей медсестры, чтобы себя защитить. – Так и есть, Мэри. Очень важно. Я решила продвигаться шаг за шагом и на каждом шагу следить за ее реакцией. Начала я с эпизода, представлявшегося мне самым невинным, – с обхода пациентов, который она отобрала у Нелли Уоррингтон в тот вечер, когда Арбунтот лишил себя жизни. Брэддок не шелохнулась. Смотрела на меня, моргала и отвечала на мои вопросы. – Я еще тогда объяснила Нелли: к нам приезжают знаменитые психиатры. Я хотела удостовериться, что они встретят достойный прием. Это все? – И вот по этой причине ты взялась проследить за ужином для пациентов? Мэри снова моргнула. Во время этого разговора моргала она очень часто. А еще я обратила внимание на глубокие мешки под глазами, как будто Мэри совсем перестала отдыхать. Брэддок объяснила, что взяла на себя работу Нелли, чтобы оставаться в курсе происходящего. Это прозвучало нелепо. И фальшиво. Но я прощупывала почву, я не хотела давить, я больше надеялась на искренность Мэри, а не на логические рассуждения. – Но к нам в комнату ты не заходила, – отметила я. – Я не успела. Мы услышали шум в комнате Арбунтота и бросились туда. Тут я сделала паузу и из этой точки сделала еще один ход: – Мэри, тележка с ужином стояла в коридоре, она была наполовину пуста. Я успела это заметить. – И что с того? – Вы уже начали разносить ужин. Тебя интересовали не психиатры. – Я посмотрела ей в глаза. – Тебя интересовал один конкретный пансионер, верно? Потому что доставка ужина – это для медсестер единственная возможность войти в комнату к пациентам, за которыми мы не ухаживаем… Ты хотела видеть мистера Арбунтота. Ты за него беспокоилась. Ты сильно настаивала, чтобы я зашла его навестить, но результат тебя не удовлетворил… Потому что для тебя его состояние выглядело гораздо тревожнее, чем обычные неудобства, связанные с переездом… Я видела, как такое проделывает мистер Икс: он забрасывал крючья с самыми разными наживками, чтобы собеседник оставил отпечатки своих зубов, а с ними и отпечатки правды. И я поздравила себя с успехом. Хотя мне и попалась сильная рыба. На лице Мэри эмоции сменяли друг друга, я как будто листала страницы книги, но в итоге осталась одна – страх. Мэри распахнула свои маленькие глазки так широко, что я даже отодвинулась. – Да что все это значит? На что ты намекаешь? – Мэри… – Не называй меня так! Я мисс Брэддок! – Она так стремительно вскочила с кровати, что внезапное исчезновение этого немалого груза едва не лишило меня равновесия. – Невероятно, ты меня для этого вызвала? Ты теперь роешься в чужой жизни, как мистер Икс? – Мисс Брэд… – Привела меня сюда, с таким таинственным видом! – Брэддок разгладила юбку и передник. – У тебя потрясающая способность все усложнять! Ты считаешь меня настолько гнусной, что даже приписываешь мне желание разговаривать с моральным вырожденцем? – Глазки ее раскраснелись – они были как узники, ищущие выход из тесных темниц. – Да знаешь ли ты, в каких постановках принимал участие этот мужчина? Видела ты его картинки с живыми статуями? С этими сценами на открытом воздухе и в закрытых помещениях? Я вспомнила печальное наследие Арбунтота, ныне упакованное в коробки. Как видно, Мэри успела его неплохо изучить. – Но ты за него беспокоилась, – не сдавалась я. – Повторяю тебе, я переживала из-за приезда психиатров! – Так переживала, что ночью выходила на пляж в одной ночной рубашке? В наступившей тишине доносившиеся снизу ПЛОМ-ПЛОМ вполне можно было принять за биение ее сердца. Или моего сердца. Мэри как-то внезапно побледнела. Потому что теперь – да. Как говорилось в оперетте «Маршальша», «Теперь да, моя дорогая! Оставим реверансы, разговор пойдет начистоту». Она повела себя как Мэри Брэддок. Почувствовав, что больше не может использовать свое служебное положение в качестве аргумента, и не имея другого оружия, она была не в состоянии справиться с ситуацией. – Энни, я не буду продолжать этот разговор… – Брэддок подошла к двери. – Ты воспользовалась моим доверием! Моя частная жизнь – это моя жизнь. Но я не поддалась на эту уловку: – Мэри, почти неделю назад наш пациент покончил с собой после того, как преподобному Кэрроллу приснилось, что в Кларендоне произойдет что-то плохое. Эти слова заставили ее остановиться. – Ты думаешь, я не знала? Думаешь, это известно лишь докторам, твоему пациенту и тебе? Все шепчутся про странные сны его преподобия, вот почему для него устраивают ментальный театр. – Не имеет значения, знала ты или нет, – отрезала я. – И мне не нужно, чтобы ты рассказывала, зачем ты выходила на пляж ночью перед самоубийством Арбунтота, не важно, зачем ты хотела его видеть и зачем подменяла Нелли тем вечером. Мне нужно только услышать от тебя: «Энн, все, что я сделала, никак не связано со смертью Арбунтота и снами его преподобия». Если все обстоит именно так, я тебе поверю, и больше ничего говорить не придется. Но если не так – тебе придется мне рассказать. Всё. В иных обстоятельствах мне не было бы никакого дела до таких вещей. Но сейчас… сейчас есть человек, видящий странные сны, и сны эти сбываются. Меньше чем два месяца назад со мной что-то проделали и заставили меня зарезать моего пациента. Человек, называвший себя доктором Дойлом, оказался самозванцем и убийцей. А сейчас мужчины переворачивают вверх дном подвал Кларендон-Хауса, чтобы устроить ментальный театр. Так что, Мэри, я вовсе не хочу лезть в твою частную жизнь, если только твоя частная жизнь не связана с моей частной жизнью и с жизнями всех остальных! Я тоже вскочила с места и выпалила все на одном дыхании. Брэддок как будто успокоилась. Быть может, потому, что я предоставила ей достойный выход. Я апеллировала к ее чувству ответственности как медсестры, а не к тому, что связывало ее с Арбунтотом. – Ты знаешь, он ведь писал мне коротенькие стихи… – сказала Мэри. – Знаю. Тебе и Гетти.