– Я бы не стал выражать все это так грубо. Но преступник, брат погибшего Марвела, действительно осторожен, как оса. Если вы станете шуметь и махать руками, он улетит. Если же, напротив, вы позволите ему сесть… – Тогда оса ужалит. – Или нет, если я раздавлю ее раньше. – Или у вас не получится. – Никаких «или», у меня получится. Я его уничтожу. Это дело решенное и неизбежное. – Откуда такая уверенность? – Из-за Знака. – Знак? Снова этот дурацкий рисунок? Вы так и не сказали, что он, по вашему мнению, означает! – Знак Десяти несет в себе собственную погибель. In hoc signo vinces[16][С этим знаком победишь (лат.) – крылатое выражение, восходит к преданию о победе будущего римского императора Константина Великого над Максентием в 312 году.]. – Как это? – Это латинская фраза, она означает «Позвольте мне действовать по-своему и сами действуйте по-своему, мне не мешая». Мой пациент был спокоен и насмешлив. В других обстоятельствах я бы попеняла ему за надменность. Но сейчас мне было слишком больно и горько. Нас разделяли два мертвых тела. Погибли два хороших человека. А теперь я видела, что он готов увеличить дистанцию между нами еще на одну смерть. – Однажды, мистер Икс, вы допустите ошибку, – предрекла я. – Однажды… вы не сможете предвидеть все до конца… и тогда рана от ножа окажется глубже… окажется смертельной. Это была сложная тема для нас обоих. Внезапно лицо моего пациента переменилось. Как будто вся его веселость была лишь способом скрыть что-то зловещее, пылающее у него внутри. – И именно по этой причине я его и уничтожу, мисс Мак-Кари. Не будет милосердия. Не будет закона. Буду только я. И я с ними покончу. Потому что они допустили ужасную ошибку, воспользовавшись вами для исполнения своего омерзительного плана убийства, они нанесли рану и вам – рану более глубокую и болезненную, чем моя. Она до сих пор вас мучит и заживет лишь тогда, когда Десять будут похоронены. – При чем тут я и моя рана? – Я чувствовала, что вот-вот разревусь. – Я жива! Мэри Брэддок и мистер Арбунтот – вот кто погиб! – Это верно. Они причинили вред многим людям, не только вам. Но вы – человек, который важен для меня. Я сошла с ковра. Я не хотела плакать над ковром. – Мисс Мак-Кари? Разве я могу в это поверить, спрашивала я себя, глядя на серое окно, а дождь теперь напоминал руки невидимых детей, стремящихся попасть в комнату. Кому я вообще важна? Могу ли я правда что-то значить для этого несчастного одинокого мужчины, навсегда изгнанного из семьи? Для этого гениального, но больного существа, обитающего в музыке и воображаемых дворцах? Или, быть может, для него имело значение, что тот ход с ножом не был им угадан? Что в прошлой партии они, воспользовавшись мною, чуть было не выиграли? – Мисс Мак-Кари? Вы меня слышите?.. Я повернулась к нему: маленький, слепой, большеголовый, с глазами разных цветов. И я спросила себя о другом: для кого имеет значение он? Доктор Дойл твердил, что мистер Икс для него – источник вдохновения, но в тот момент я была абсолютно уверена, что его Шерлок Холмс получится совершенно другим: это будет полный жизни деятельный мужчина, справедливый и великодушный, а не жалкий калека, слепой и несообразный, такой же беспощадный, как и его враги, использующий других людей в качестве фигур для своей жестокой игры. Дойл создал бы нормального человека, практичного и предсказуемого. Дойл сделал бы из него героя. Возможно, величайшего из всех героев. Но что тогда останется от моего пациента? – Да, я вас слышу, – отозвалась я. – Что с вами случилось? – Случилось то, что вы тоже для меня важны. Очень. Но для меня невыносимо, когда вы используете других людей. – Все мы используем других. Мне это приносит успех. И он протянул ко мне маленькие ручки. Я произвела привычную пантомиму без всякого желания. Мне хотелось поскорее уйти. – Вот ваша скрипка. – Положите ее на место. Мисс Мак-Кари, я хотел бы прикоснуться к вашей руке. Невероятно! Ему же не нравится прикасаться к людям. Но я подчинилась. Больше всего это было похоже на материнские чувства, которых я никогда не испытывала. Чудесные мгновения: мягкие, тонкие, влажные пальчики. Меня охватила тоска. Сжимая его ладонь в своей, я попросила: – Пожалуйста, поклянитесь сделать все возможное, чтобы предотвратить новое убийство. – Клянусь вам. А еще они заплатят за вашу боль, в этом я тоже готов поклясться. Это определенно и непреложно. – Неожиданно лицо моего пациента сморщилось. – Что такое? Мое обоняние тоже ощутило перемену. Я посмотрела на пол. – Это мисс Понс, – спокойно сказала я и отпустила его руки. – Что… она сделала? – Кое-что определенное и непреложное. 5 Убрав обильные дары мисс Понс и кое-как подчистив ковер (только я могла представить, какую муку испытывает сейчас человек, который требовал, чтобы я не плакала над ковром, потому что «щелочной состав слезы вызывает нестерпимый запах, вступая во взаимодействие с ненатуральной тканью»), я вышла из комнаты с вполне понятной целью. А мистер Икс, кажется, решил раскрыть преступника, подарив ему еще одно убийство. Но я с этим примириться не могла. У меня были свои подозрения, у меня было признание Элли. А еще у меня был список Мэри Брэддок, открывший мне глаза и указавший на возможности для моих поисков. И все-таки есть ли в этом списке вероятный кандидат? Такое предположение казалось нелепым. За исключением Кэрролла, все остальные прибыли в Кларендон после того, как начали происходить события. Арбунтот повесился, когда сэр Оуэн и Квикеринг находились среди нас, но вот сон про остановившиеся часы, о котором они никак не могли знать до своего приезда, Кэрролл видел ночью накануне. Еще в большей степени такое несоответствие во времени касается обоих актеров ментального театра. Кто же посланец Десяти и как ему удалось все устроить? У меня в голове оставались те же самые неизвестные, что и во время моего разговора с Дойлом в ту злополучную ночь после спектакля. А после списка Брэддок их только прибавилось. «С тех пор как они появились в Кларендоне, все идет плохо. Виновен кто-то один – или все?» Что же до признания Элли – то что оно объясняет? Что Мэри кого-то встретила. Это мог быть кто-то из вновь прибывших или старый знакомый. Дойл убедил меня, что это могла быть и женщина: одна из нас, медсестер, или служанка…. Весьма неясная отправная точка. Но очевидно было по крайней мере одно: у Марвела может быть сообщник – мужчина или женщина, но сам Марвел является мужчиной – Генри Марвел рассказывал нам о своем старшем брате. Кто-то из вновь прибывших. Значит, с них и надо начинать. Я собралась спуститься в подвал, зашла на кухню и увидела Салливана. Я остановилась. Пусть он и будет первым. Салливан стоял у главного стола ко мне спиной. Но его широкие, чуть покатые плечи, его потрепанный жилет и брюки невозможно было ни с чем перепутать. Я не могла видеть, чем он там занят, склонившись над столом. На столе, помимо зачитанного экземпляра «Алисы в Стране чудес» (в свете последних событий эта книга в Кларендоне уже никого не смешила), лежали головы: Синяя Гусеница и Чеширский Кот. Прежде чем Салливан успел меня заметить, я увидела, как он растачивает отверстие в голове Белого Кролика. Рядом с книгой и инструментами стоял дымящийся чайник и чашка. И Гетти Уолтерс собственной персоной заботилась о том, чтобы эта чашка постоянно пополнялась. Наш изумитель всем пришелся по нраву. – Мисс Мак-Кари, о боги внезапности! – воскликнул Салливан, не отрывая глаз от своей работы. – Неужели вы спускаетесь в подземный мир? – А я-то думала, что работа артистов – это играть на сцене. – Сейчас они репетируют с девочкой. Вечером у нас будет генеральная репетиция. Но эти штуки изготавливали для кого-то с котелком поменьше, чем у меня, и вот я подумал, что сумею их подправить. Все удивляются, что у меня такая большая голова, – добавил он и подмигнул. – Куда важнее содержимое, – заметила я. – И раз уж мы заговорили о содержимом, мистер Салливан, – хотите еще чаю? – Спасибо, с удовольствием. Я на ходу составила план. Чаю я подлила совсем немного, а чашку поставила рядом с его левой рукой. Я ждала, не выпуская чайника из руки. Воды в чайнике хватало, и для моей цели это было как нельзя кстати. Лицедейство: как же оно манит всех нас, людей из зрительного зала! – Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил Салливан.