— Ну да. Ее дед по материнской линии был профессором в МГУ, ему-то квартиру и дали еще в советские времена. Уж что там дальше было — не знаю, но только Морозов никогда квартирой не владел. Зачем же я буду писать о человеке, который ни по каким объективным данным в грязные дела Морозова замешан не был? Дети, знаете ли, не в ответе за дела отцов. — Много вы знаете о морозовских делах, — скривился Иван. Третьяков довольно долго простоял на выходе из здания, курил и дышал холодным воздухом, пытаясь справиться со злостью — на самого себя. Каким идиотом надо быть, чтобы не проверить такие простые факты? С чего он, Иван, решил, что квартира принадлежала Морозову? Что он вообще знает об Алисе Морозовой, кроме того, что она любит дорогую одежду и самым подозрительным образом сбежала от него из Твери? Ах, да, и то, что у нее отличная память на цифры. Подозрительная личность? В ресторанах у папы она не появлялась, на дачу к нему не ездила, квартира ей досталась еще от дедушки, а раз так, мотивом убийства Морозова никак не могла стать. Версия с наследством начинала растекаться, как пятно от разлитого кофе. К вечеру пятого января Ивану удалось поговорить с некоей Нелли Лапиной, главным бухгалтером компании «Форсаж Логистикс». Мобильный номер генерального директора Шестобитова не отвечал, абонент был недоступен, а Нелли Михайловна Лапина, напротив, ответила сразу. Третьяков и сам предпочитал для начала пообщаться с кем-то еще, так что это было даже к лучшему. Узнав, в чем дело, Лапина тут же согласилась принять Третьякова у себя дома. Уютная квартира в относительно новом доме на Ходынском поле, деловая, хваткая женщина лет около сорока пяти. Ухоженная, но какая-то поношенная, что ли. Впрочем, в свое время наверняка красивая. Время жестче всего к женщинам. Лапина с готовностью подтвердила, что Андрей Петрович был практически единственным собственником их компании, но в делах участия почти не принимал. Больше того, Лапина сказала, что Морозов к состоянию дел компании был более чем равнодушен. — Серьезно? В такое трудно поверить, — развел руками Третьяков. — Морозов приезжал к нам один, может быть, два раза в месяц, — пожала плечами Лапина. — Мог просто кофейку попить, поболтать с менеджерами о какой-то ерунде и уехать. Если нужно было какой-то вопрос решить, он всегда махал рукой и отправлял к Богдану. — Богдан — это Шестобитов, главный директор? — Да, к нему. Морозов так и говорит, что у Богдана на то и голова, чтобы думать. А ему и без того головной боли хватает. Нет, Морозову наши дела были безразличны. Он вообще, знаете ли… был из тех, кто живет сегодняшним днем. Любил выпить, охоту любил. — А женщин? Любил Морозов женщин? — спросил Иван. — Ну, у него кто-то бывал, конечно, но больше так, не всерьез. — А вы так хорошо знаете его личные дела? — подколол Иван. Лапина нахмурилась. — Я, конечно, в его личные дела никогда не лезла, но вот знаю, что серьезные отношения его не интересовали. — Откуда знаете, если не секрет? — продолжал настаивать Иван. Лапина запнулась, встала и спросила, не будет ли Иван возражать, если она закурит. — Я бы и сам покурил, — кивнул он. — Может быть, вас угостить сигареткой? — Я курю только свои, — покачала головой Лапина и достала узенькую пачку сигарет «Kiss». Запахло клубничным дымом. Лапина сделала несколько затяжек, а потом рассказала, как Морозов в свое время подкатывал к одной их сотруднице. У них даже было несколько свиданий, после которых все как-то заглохло, несмотря на то, что сотрудница очень даже хотела продолжения. Однако вызванный на откровенный разговор Морозов заявил, что никогда не женится, потому что не хочет травмировать дочь. — Травмировать дочь? — удивился Иван. — Знаете, он ей сказал, что не хочет, чтобы все было, как в сказке, — рассмеялась Лапина. — В каком смысле? — Он женится на доброй женщине, чтобы была новая мать для ее сироты-дочери, а мачеха ее потом заставит разбирать гречку и горшки чистить. Ну, как у Золушки. — Понял, Нелли. А знакомая эта ваша… Как с ней можно было бы пообщаться? — спросил Третьяков. Лапина сделала глубокую затяжку. — Она давным-давно уволилась, мы с ней не общаемся, я и имени-то ее не вспомню, если вы меня спросите, — сказала она и выдохнула клубничный дым Ивану в лицо. Тот кивнул и не стал больше уточнять, чтобы не ставить Лапину в неудобное положение. Было ясно, что «знакомая» — это она сама. — Знаете, Нелли, только одно меня удивляет. Как я понимаю, Морозов не хотел ни с кем близко сходиться, чтобы не испортить жизнь дочери. Но ведь дочь у него уже вполне взрослая девушка. — Ага, взрослая! — воскликнула Лапина с неожиданной злостью в голосе. — Только вот Андрей Петрович считал, что пока человеку двадцать один год не исполнится, его взрослым считать нельзя. Вот такая философия. 18 Похороны назначили на шестое января, в канун Рождества. Задерживать еще больше не дали родители Морозова. Только приехав из Белоруссии, они тут же устроили скандал. Звонили в Тверь, звонили Мануйлову и Ивану, требуя немедленно обеспечить все нужные документы. И так задержали, говорили они. По-человечески — до третьего дня хоронят, но экспертизы, транспортировка, организация похорон — все это заняло много времени. Хоронили, как подобает, на Троекуровском кладбище, со всеми почестями, с отпеванием и прощанием в Большом прощальном зале на пятьсот мест. Алиса Морозова была бледна и еще более печальна в длинном черном пальто с большими пуговицами в два ряда. В красивой черной шляпке, в блестящих перчатках и лакированных сапогах, она снова напомнила Ивану наследную принцессу на формальном выходе. Едва увидев Ивана в толпе одетых в форму людей, Алиса вздрогнула, и взгляд ее стал ледяным, как дымящийся огненно-холодный жидкий азот. Она плотно сжала губы и демонстративно отвернулась. Больше за все похороны она не удостоила Ивана взглядом. Иван знал: ей рассказали о том, что человека, ответственного за статью, уже уволили. Иван знал, что она знает — это был не он. Это не помогло, и Алиса Андреевна Морозова сознательно избегала Ивана, словно его вовсе не существовало, словно он был пустым местом. Держалась рядом с каким-то высоким тощим хмырем-сверстником, с которым пришла. Иван на общении не настаивал. Шестого января их оперативно-разыскной группе дали санкцию на организацию прослушивания и внешнего наблюдения за Алисой Морозовой. Руководство требовало результата — по горячим следам, и меньше всего Иван хотел привлекать к себе сейчас ее внимание. Уже после того как долгая и мучительная официальная часть похорон была закончена, честь отдана, выстрелы разорвали тишину кладбища и все перебрались в поминальный зал, к Ивану подошел мужчина в штатском, лицо которого показалось Ивану смутно знакомым, и спросил, хмыкнув, сколько же это, должно быть, стоит — место на Троекуровском кладбище. Вопрос был интересный, и Ивану он тоже в голову приходил. Вряд ли Морозову выделили такое место бесплатно, от государства — все-таки не того ранга птица. Впрочем, может, из-за громкого дела… — У Андрея тут жена похоронена, — услышал Иван женский голос, надтреснутый, с хрипотцой. Обернулся и увидел пожилую, лет под семьдесят, приятную женщину в черном платке и темно-синем вязаном платье в пол. В руках женщина держала тарелочку с бутербродами и бокал вина. — Не знал, — удивленно кивнул Иван. — Да, мало кто знает. Она умерла почти пятнадцать лет назад, тогда у ее отца было место на этом кладбище. Он его вообще-то для себя покупал, — добавила женщина, отпив из бокала. — А вот вышло, что он до сих пор живет, а Светочки нет. — Светочка… это… — Мама Алисы, — пояснила женщина. — Ах да, конечно, — Иван улыбнулся одними кончиками губ. — Меня, кстати, зовут Иваном. Иван Третьяков. Работал вместе с усопшим. А вас, простите… — А я — Екатерина Эльдаровна. Мы с Андрюшей дружим много лет. То есть дружили, конечно же, — поправилась женщина. — Господи, поверить не могу, просто не могу. Мы с Олечкой ведь его вот только видели, прямо перед отъездом! Веселый был, на охоту собирался. — Вы с ним на даче виделись? — уточнил Третьяков. — А когда, не подскажете? — Это было где-то в середине декабря. Мы с Олечкой поехали посмотреть, что и как, потому что потом мы уехали в Италию, на лыжах кататься. Знаете, я-то к лыжам спокойна, а Олечка страсть как лыжи любит. Я-то лучше бы на даче осталась. Хотя… как подумаю, что если б я там была, я, может, наткнулась бы на этого… на убийцу… — Как бы вы на него наткнулись? — переспросил Третьяков. — Ну я же часто к Андрею заходила, у нас дома на одной улице. Когда муж мой жив был, так мы вообще, считай, так друг у друга и пропадали. Да и сейчас он меня часто звал, мы с ним то посидим, то выпьем, то я ему котлет пожарю. Олечка-то к даче спокойна, только из-за меня и ездит. — А вы, наверное, и есть тетя Катя Никитина, — предположил Иван, и женщина улыбнулась, ее щеки вспыхнули румянцем. — Это меня так, наверное, Алисочка назвала? Так и привыкла — тетя Катя, тетя Катя. Ой, бедная девочка. Теперь и отца нет. Как же она теперь будет, бедная сиротинушка? — Екатерина Эльдаровна всхлипнула. Иван положил руку ей на плечо. — Жалко ее, действительно. А она была сильно привязана к отцу? — Алиса? Да она в нем души не чаяла. Буквально души не чаяла. Да и он в ней, — снова глаза у нее наполнились слезами. — А я слышал, что Алиса с отцом мало общалась, никогда на дачу с ним не ездила, держалась обособленно, — подбросил наживку Иван, и глаза Екатерины Эльдаровны тут же просохли. Она посмотрела на Ивана так, словно обвиняла его в краже. — Да кто вам такую глупость посмел сказать. Да Алиса об Андрее только и заботилась, звонила ему каждый день, и он ей — что до дачи добрался или что выезжает. Она ему с собой еду готовила. И вообще, глупости какие. Она никогда на его дачу бы не поехала! — Да? Почему же? — уточнил Иван, отметив про себя момент про готовку еды. Екатерина Эльдаровна помолчала, затем отставила бокал на ближайший столик и взяла Ивана под локоть. — Андрей об этом не особенно любил говорить, вот никто и не знает, кажется, но после аварии Алиса же так в машинах ездить и боится. Знаете, до паники. У этого даже название есть — фобия. Она ведь до института — пешком, из института — пешком, в магазины — только в те, что рядом. Даже на лифтах не ездит. Андрей пробовал, нанимал психолога, к ним домой ходил какой-то мужчина из МГУ. Только пользы никакой, так Алиса и живет. — После аварии? — нахмурился Иван. — Так вы что, не знаете? — искренне изумилась Никитина. — Нет, не знаю. — Когда Алисе еще не было и шести лет, они все втроем попали в ужасную аварию. В ужасную, поверьте, я знаю. Я навещала их в больнице. Это была страшная катастрофа! Боковое столкновение! Какой-то пьяный отморозок летел по зимней дороге на сумасшедшей скорости, ну и вылетел на встречную полосу. Такие вещи, как говорил мой Олежек, происходят за доли секунды. Знаете, говорят, когда водитель видит, что авария неминуема, так он инстинктивно выворачивает руль, чтобы уйти от удара. Вот именно так все и произошло, Андрей пытался уйти от столкновения, и удар пришелся по передней двери справа. Светочка погибла сразу, а Андрюшу выбросило из машины на шесть метров в сторону, в кювет, можете себе представить, какая была сила удара. Ой, как он убивался, все себя винил в Светочкиной смерти. Если бы тот отморозок сам на месте не погиб, Андрей бы сам его убил. Он же ведь так больше и не женился, вы знали? — Да, я слышал. — Да, он всего себя посвятил дочери. Другой бы через год в дом другую привел, но не Андрей. Такой хороший был человек, какая потеря! — Никитина снова всхлипнула и откусила от бутерброда. — А Алиса? — спросил Иван. — Что — Алиса? — переспросила она. — Что с нею было? — уточнил Третьяков, и Никитина кивнула. — Ой, говорю вам, трагедия. Алиса же сидела на заднем сиденье, прямо за Светочкой, понимаете? Машину от удара всю перекорежило. Андрей был без сознания, а Алису зажало в машине. А у нее и нога была сломана, и бедро, и вообще, ее потом, считай, еще год по кусочкам собирали. Просидела в машине почти час, пока ее оттуда вынули. Так и не забыла, бедная девочка, хотя ведь была совсем крохой. Но помнит. До сих пор хромает. — И не переносит поездок на автомобилях, да? — сказал Иван с неожиданной злостью. Екатерина Эльдаровна растерянно кивнула. — Не только на автомобилях. Говорю вам, даже на лифтах не ездит… по возможности. Но автомобили — это для нее прямо табу. Ой, Олечка! — Женщина повернула голову и помахала рукой симпатичной светловолосой женщине в ярко-синей офицерской форме. Майор юстиции.